С потолка кафе свисали полосатые фонарики. Стены были голубыми, и по голубому так и сяк проведены полосы, а на окнах легкие шторы - тоже в полосках. Голубой, мягкий полумрак кругом. Шторки шевелило ветром и разбивало кухонный чад.
"Красиво как! Прямо загляденье!" - отметил Сергей Митрофанович и поднялся.
- Приятно вам кушать, девушка! - сказал он. Девушка оторвалась от книжки, мутно посмотрела на него.
- Ах, да-да, спасибо! Спасибо! - и прибавила еще: - Всего вам наилучшего! - Она тут же снова уткнулась в книжку, шаря вилкой по пустой уже тарелке. - "Так, под книжку, ты и вола съешь, не заметишь!" - с улыбкой заключил Сергей Митрофанович.
Дверь в кафе стеклянная и узкая. Два парня в одинаковых светлых, не по-осеннему легких пиджаках, открыли перед Сергеем Митрофановичем дверь. Он засуетился, заспешил, не успел поблагодарить ребят, подосадовал на себя.
А по улице все кружило и кружило легкий желтый лист липы, и отвесно, с угрюмым шорохом опадал тополиный. Бегали молчаливые машины, мягко колыхались троллейбусы с еще по-летнему открытыми окнами, и ребятишки шли с сумками из школы, распинывая листья и гомоня.
За полдень устало приковылял Сергей Митрофанович на вокзал, купил себе билет и устроился на старой тяжелой скамье с закрашенными, но все еще видными буквами "МПС".
С пригородной электрички вывалила толпа парней и девчонок с корзинами, с модными сумками и кошелками. Все в штанах, в одинаковых куртках заграничного покроя, стрижены коротко, и где парни, где девки - не разобрать сразу.
В корзинах у кого с десяток грибов, а у кого и меньше. Зато все наломали охапки рябины, и у всех были от черемухи темные рты. Навалился на мороженое молодняк.
"И мне мороженого купить, что ли? А может, выпить маленько?" - подумал Сергей Митрофанович, но мороженое он есть боялся - все ангина мучает, а потом сердце, или почки, или печень - уж бог знает что - болеть начинает.
"Война это, война, Митрофанович, по тебе ходит", - говорит ему жена и облегчить в делах пытается.
При воспоминании о жене Сергей Митрофанович, как всегда, помягчал душою и незаметно от людей пощупал карман. В кармане пиджака, в целлофановом пакете персики с рыжими подпалинами. Жене его, Пане, любая покупка в удовольствие. Любому подарку рада. А тут персики! Она и не пробовала их сроду. "Экая диковина! - скажет. - Из-за моря небось привезли?" Спрячет их, а потом ему же и скормит.
В вокзале прибавилось народу. Разом, и опять же толпою, во главе с пожилым капитаном пришли на вокзал стриженые парни в сопровождении девчат и заняли свободные скамейки. Сергей Митрофанович пододвинулся к краю, освобождая место подле себя.
Парни швырнули на скамейку тощий рюкзачишко, сумочку с лямками. Вроде немецкого военного ранца сумка, только неукладистей и нарядней. Сверху всего багажа спортивный мешок на коричневом шнурке бросили.
Трое парней устроились возле Сергея Митрофановича. Один высокий, будто из кедра тесанный. Он в шерстяном спортивном костюме. Второй - как вылупленный из яйца желток: круглый, яркий. Он все время потряхивал головой и хватался за нее: видно, чуба ему недоставало. Третий небольшого роста, головастый, смирный. Он в серой туристской куртке, за которую держалась зареванная, кудреватенькая девчонка в короткой юбке с прорехою на боку.
Первого, как потом выяснилось, звали Володей, он с гитарой был и, видать, верховодил среди парней. С ним тоже пришла девушка, хорошо кормленная, в голубых брюках, в толстом свитере, до средины бедер спускавшемся. У свитера воротник, что хомут, и на воротник этот ниспадали отбеленные, гладко зачесанные волосы. У рыжего, которого все звали Еськой, а он заставлял звать его Евсеем, было сразу четыре девчонки: одна из них, догадался по масти Сергей Митрофанович, сестра Еськина, а остальные - ее подруги. Еськину сестру ребята называли "транзистором" - должно быть, за болтливость и непоседливость. Имя третьего паренька узнать труда не составляло. Девушка в тонкой розовой кофточке, под которой острились титчонки, не отпускалась от него и, как в забытьи, по делу и без дела твердила: "Славик! Славик!"...
Среди этих парней, видимо, из одного дома, а может, из одной группы техникума, вертелся потасканный паренек в клетчатой кепке и в рубашке с одной медной запонкой. Остался у него еще малинового цвета шарф, одним концом заброшенный за спину. Лицо у парня переменчивое, юркое, кепочка надвинута на смышленые цепкие глаза, и Сергей Митрофанович сразу определил - это блатняшка, без которого ну ни одна компания российских людей обойтись не может почему-то.
Капитан как привел свою команду - так и примолк на дальней скамейке, выбрав такую позицию, чтоб можно было все видеть, а самому оставаться незаметным.
Родителей пришло на вокзал мало, и они потерянно жались в углах, втихомолку смахивая слезы, а ребята были не очень подпитые, но вели себя шумно, хамовато.
- Новобранцы? - на всякий случай поинтересовался Сергей Митрофанович.
- Они самые! Некруты! - ответил за всех Еська-Евсей и махнул товарищу с гитарой: - Володя, давай!
Володя ударил по всем струнам пятерней, и парни с девчонками грянули:
Черный кот, обормот!
В жизни все наоборот!
Только черному коту и невезе-о-о-от!..
И по всему залу вразнобой подхватили:
Только черному коту и невезе-о-о-от!..
"Вот окаянные! - покачал головой Сергей Митрофанович. - И без того песня - погань, а они еще больше поганят ее!"
Не пели только Славик и его девушка. Он виновато улыбался, а девушка залезла к нему под куртку и притаилась.
К "коту" с усмешками, правда, присоединились и родители, а "Последний нонешний денечек" не ревел никто. Гармошек не было, не голосили бабы, как в проводины прежних лет. Мужики не лезли в драку, не пластали на себе рубахи и не грозились расщепать любого врага и диверсанта.
Ребята и девчонки перешли на какую-то вовсе несуразную дрыгалку. Володя самозабвенно дубасил по гитаре, девки заперебирали ногами, парни запритопывали.
Чик-чик, ча-ча-ча!
Чик-чик, ча-ча-ча!..
Слов уж не понять было, и-музыки никакой не улавливалось. Но ребятам и девчонкам хорошо от этой песни, изверченной наподобие проволочного заграждения. Все смеялись, разговаривали, выкрикивали. Даже Володина ядреная деваха стучала туфелькой о туфельку, и когда волосы ее, гладкие, стеклянно отблескивающие, сползали городьбою на глаза, откидывала их нетерпеливым движением головы за плечо.
Капитан ел помидоры с хлебом, расстелив газету на коленях, и ни во что не встревал. Не подал он голоса протеста и тогда, когда парни вынули поллитровку из рюкзака и принялись пить из горлышка. Первым, конечно, приложился тот, в кепке. Пить из горлышка умел только он один, а остальные больше дурачились, болтали поллитровку, делали ужасные глаза. Еська-Евсей, приложившись к горлышку, сразу же бросился к вокзальной емкой мусорнице, а у Славика от питья покатились слезы. Он разозлился и начал совать своей девушке бутылку.
- На!
Девушка глядела на него со щенячьей преданностью и не понимала, чего от нее требуется.
- На! - настойчиво совал ей Славик поллитровку.
- Ой, Славик!.. Ой, ты же знаешь... - залепетала девушка, - я не умею без стакана.
- Дама требует стакан! - подскочил Еська-Евсей, вытирая слезы с разом посеревшего лица. - Будет стакан! А ну! - подал он команду блатняшке. Тот послушно метнулся к ранцу Еськи-Евсея и вынул из него белый стаканчик с румяной женщиной на крышке. Эта нарисованная на сыре "Виола" женщина походила на кого-то или на нее кто-то походил? Сергей Митрофанович засек глазами Володину деваху. Она!
- Сыр съесть! - отдал приказание Еська-Евсей. - Тару даме отдать! Поскольку она...
Она, она не может без стакана!..
Этим ребятам все равно, что петь и как петь.
Володя дубасил по гитаре, но сам веселился как-то натужно и, делая вид, что не замечает своей барышни, все-таки отыскивал ее глазами и тут же изображал безразличие на лице.
- Ску-у-усна-а! - завопил блатняшка. Громко чавкая, обсасывал он сыр с пальца, выпачкал шарф и понес все на свете.
- Ну, ты! - обернулся к нему разом взъерошившийся Славик.
- Славик! Славик! - застучала в грудь Славика его девушка, и он отвернулся, заметив, что капитан, хмурясь, поглядывает в их сторону.
Блатняшка будто ничего не видел и не замечал.
- Хохма, братва! Хохма! - Когда поутихло, блатняшка, вперед всех смеясь, начал рассказывать: - Этот сыр, ха-ха... банку такую же в родилку принесли, ха-ха!.. Передачку, значит... Жинки, новорожденные которые, глядят - на крышке бабка баская, и решили - крем это! И нама-а-аза-лися-а-а!..
Парни и девчонки повалились на скамейки, даже Володина барышня колыхнула ядрами грудей, и молнии пошли по ее свитеру, а хомут воротника заколотился под накипевшим подбородком.
- А ты-то, ты-то чё в родилке делал? - продираясь сквозь смех, выговорил Еська-Евсей.
- Знамо, чё, - потупился блатняшка. - Аборт!
Девчата покраснели, а Славик опять начал подниматься со скамейки, но девушка уцепилась за полу его куртки.
- Славик! Ну, Славик!.. Он же шутит...
Славик снова оплыл и уставился в зал поверх головы своей девушки, проворно и ловко порхнувшей под его куртку, будто под птичье крыло.
Стаканчик меж тем освободился и пошел по кругу.
Володя выпил половину стаканчика и откусил от шоколадной конфеты, которую успела сунуть ему Еськина пламенно-яркая сестра. Затем Володя молча держал стаканчик у носа своей барышни. Она жеманно морщилась:
- Ты же знаешь, я не могу водку...
Володя держал протянутый стаканчик, и скулы у него все больше твердели, а брови, черные и прямые, поползли к переносью.
- Серьезно, Володенька... Ну, честное пионерское!..
Он не убирал стаканчик, и деваха приняла его двумя длинными музыкальными пальцами.
Володя никак не отозвался на эти слова. Девушка сердито вылила водку в крашеный рот. Девчонки захлопали в ладони. Сеструха Еськина взвизгнула от восторга, а Володя сунул в растворенный рот своей барышни остаток конфеты, сунул, как кляп, и озверело задубасил по гитаре.
"Э-э, парень, не баские твои дела... Она небось на коньяках выросла, а ты водкой неволишь..."
Сергея Митрофановича потянули за рукав и отвлекли. Славина девушка поднесла ему стаканчик и робко попросила:
- Выпейте, пожалуйста, за наших ребят... И... за все, за все!
Она закрыла лицо руками и, как подрубленная, пала на грудь своего Славика. Он упрятал ее под куртку и, забывшись, стал баюкать и раскачивать, будто ребенка.
"Ах ты, птичка-трясогузка!" - заговорил Сергей Митрофанович и поднялся со скамьи. Стянув кепку с головы, он сунул ее под мышку.
Володя прижал струны гитары. Еська-Евсей, совсем осоловелый, обхватил руками сестру и всех ее подруг. Такие всегда со всеми дружат, но неосновательно, балуясь, а придет время, схватит Еську-Евсея какая-нибудь жох-баба и всю жизнь потом будет шпынять, считая, что спасла его от беспутствия и гибели.
- Что ж, ребята, - начал Сергей Митрофанович и прокашлялся. - Что ж, ребята... Чтоб дети грому не боялись! Так, что ли?.. - И, пересиливая себя, выпил водку из стаканчика, в котором белели и плавали остатки сыра. Он даже крякнул якобы от удовольствия, чем привел блатняшку в восхищение:
- Во дает! Это боец! - и доверительно, по-свойски кивнул на деревяшку: - Ногу-то где оттяпало?
- На войне, ребята, на войне, - ответил Сергей Митрофанович и опустился обратно на скамью.
Он не любил вспоминать и рассказывать о том, как и где оторвало ему ногу, а потому обрадовался, что объявили посадку.
Капитан поднялся с дальней скамьи и знаками приказал следовать за ним.
- Айда и вы с нами, батя! - крикнул Еська-Евсей. - Веселяя будет! - дурачился он, употребляя простонародный уральский выговор. - Отцы и дети! Как утверждает современная литература, конфликта промеж нами нету!..
"Грамотные, холеры! Языкастые! С такими нашему хохлу-старшине не управиться было бы. Они его одним юмором до припадков довели бы..."
Помни свято,
Жди солдата,
Жди солдата-а-ата-а-а, жди солда-а-а-та-а-а.
Уже как следует, без кривляния пели ребята и девушки, за которыми тащился Сергей Митрофанович. Все шли обнявшись. Лишь модная барышня отчужденно шествовала в сторонке, помахивая Володиным спортивным мешком на шнурке, и чувствовал Сергей Митрофанович - если б приличия позволяли, она бы с радостью не пошла в вагон и поскорее распрощалась бы со всеми.
Володя грохал по гитаре и на барышню совсем не смотрел. Сергей Митрофанович узрел на перроне киоск, застучал деревяшкой, метнувшись к нему.
- Куда же вы, батя? - крикнул Еська-Евсей, и знакомцы его приостановились. Сергей Митрофанович помаячил: мол, идите, идите, я сейчас.
В киоске он купил две бутылки заграничного вермута - другого вина никакого не оказалось, кроме шампанского, а трату денег на шампанское он считал бесполезной.
Он поднялся в вагон. От дыма, гвалта, песен и смеха оторопел было, но заметил капитана, и вид его подействовал на бывшего солдата успокоительно. Капитан сидел у вагонного самовара, шевелил пальцами газету, и опять просматривал весь вагон, и ни во что не встревал.
- Крепка солдатская дружба! - гаркнули в проходе стриженые парни, выпив водки, и захохотали.
- Крепка, да немножко-продолговата!
- А-а-а, цалу-уете-есь! Но-очь коротка! Не хва-тило-о-о! - И тут же запели щемяще-родное:
Но-чь ко-ро-отка,
Спя-ат облака-а...
"Никакой вы службы не знаете, соколики! - грустно подумал Сергей Митрофанович. - Ничего еще не знаете. Погодите до места! Это он тут, капитан-то, вольничать дает. А там гайку вам закрутит! До последней резьбы". Но старая фронтовая песня стронула с места его думы и никак не давала сосредоточиться на одной мысли.
- Володя! Еська! Славик! Где-ка вы? - Сергей Митрофанович приостановился, будто в лесу, прислушался.
- Тута! Тута! - раздалось из-за полок, с середины вагона.
- А моей Марфуты нету тута? - опросил Сергей Митрофанович, протискиваясь в тесно запруженное купе.
- Вашей, к сожалению, нет, - отозвался Володя. Он поугрюмел еще больше и не скрывал уже своего худого настроения.
- Вот, солдатики! Это от меня, на проводины... - с пристуком поставил бутылку вермута на столик Сергей Митрофанович и прислушался, но в вагоне уже не пели, а выкрикивали кто чего и хохотали, бренчали на гитарах.
- Зачем же вы расходовались? - разом запротестовали ребята и девчонки, все, кроме блатняшки, который, конечно же, устроился в переднем углу у окна, успел когда-то еще добавить, и кепчонка совсем сползла на его глаза, а шарф висел на крючке, утверждая собою, что это место занято.
- Во дает! - одобрил он поступок Сергея Митрофановича и цапнул бутылку. - Сейчас мы ее рас-кур-р-рочим!..
- Штопор у кого? - перешибая шум, крикнула Еськина сестра.
- Да на кой штопор?! Пережитки, - подмигнул ей блатняшка. Он, как белка скорлупу с орешка, содрал зубами позолоченную нахлобучку, пальцем просунул пробку в бутылку. - Вот и все! А ты, дура, боялась! - Довольный собою, оглядел он компанию и еще раз подмигнул Еськиной сестре. Он лип к этой девке, но она с плохо скрытой брезгливостью отстранялась от него. И когда он все же щипнул ее, обрезала:
- А ну, убери немытые лапы!
И он убрал, однако значения ее словам не придал и как бы ненароком то на колено ей руку клал, то повыше, и она пересела подальше.
На перроне объявили: "До отправления поезда номер пятьдесят четыре остается пять минут. Просьба пассажирам..."
Сергея Митрофановича и приблудного парня оттиснули за столик разом повскакивавшие ребята и девчонки. Еська-Евсей обхватил сеструху и ее подруг, стукнул их друг о дружку. Они плакали, смеялись. Еська-Евсей тоже плакал и смеялся. Девушка в розовой кофточке намертво вцепилась в Славика, повисла на нем и вроде бы отпускаться не собиралась. Слезы быстро катились по ее и без того размытому лицу, падали на кофточку, оставляя на ней серые полоски, потому как у этой девчонки глаза были излажены под японочку и краску слезами отъело.
- Не реви ты, не реви! - бубнил сдавленным голосом Славик и даже тряс девушку за плечо, желая привести в чувство. - Ведь слово же давала! Не реветь буду...
- Ла-адно-о, не бу... лады-но-о-о, - соглашалась девушка и захлебывалась слезами.
- Во дают! - хохотнул блатняшка, чувствуя себя отторгнутым от компании. - Небось вплотную дружили... Мокнет теперь. Засвербило...
Но Сергей Митрофанович не слушал его. Он наблюдал за Володей и барышней, и все больше жаль ему делалось Володю. Барышня притронулась крашеными губами к Володиной щеке:
- Служи, Володя. Храни Родину... - и стояла, не зная, что делать, часто и нервно откидывала белые волосы за плечо.
Володя, бросив на вторую полку руки, глядел в окно вагона.
- Ты пиши мне, Вова, когда желание появится, - играя подведенными глазами, сказала барышня и обернулась на публику, толпящуюся в проходе вагона: - Шуму-то, шуму!.. И сивухой отовсюду прет!..
- Все! - разжал губы Володя. Он повернул свою барышню и повел из вагона, крикнув через плечо:
- Все, парни!
Ребята с девушками двинулись из вагона, а Славикова подружка села на скамейку:
- Я не пойду-у-у...
- Ты чё?! Ты чё?! - Коршуном налетел на нее Славик. - Позоришь, да?! Позоришь?..
- И пу-у-у-у-усть...
- Обрюхатела! Точно! - ерзнул за столиком блатняшка. - Жди, Славик, солдата! А может, солдатку!..
- Доченька! Доченька! - потряс за плечо совсем ослабевшую девушку Сергей Митрофанович. - Пойди, милая, пойди, попрощайся ладом. А то потом жалеть будешь, проревешь дорогие-то минутки.
Славик благодарно глянул на Сергея Митрофановича и, как больную, повел девушку из вагона.
"Во все времена повторяется одно и то же, одно и то же, - подпершись руками, горестно думал Сергей Митрофанович. - Разлуки да слезы, разлуки да слезы... Цветущие свои годы в казарму..."
- Может, трахнем, пока нету стиляг? - предложил блатняшка и потер руки, изготавливаясь.
- Выпьем, так все вместе, - отрезал Сергей Митрофанович.
Поезд тронулся. Девчата шли следом за ним. Прибежал Славик, взгромоздился на столик, просунул большую свою голову в узкий притвор окна.
Поезд убыстрял ход, и, как в прошлые времена, бежали за ним девушки, женщины, матери, махали отцы и деды с платформы, а поезд все набирал ход. Спешила за поездом Еськина сеструха - с разметавшимися рыжими волосами и что-то кричала, кричала на ходу. Летела нарядной птичкой девушка в розовой кофточке, а Володина барышня немножко прошла рядом с вагоном и остановилась, плавно, будто лебяжьим крылом, помахивая рукою. Она не забывала при этом откидывать за плечо волосы натренированным движением головы.
Дальше всех гналась за поездом девушка Славика. Платформа кончилась. Она спрыгнула на междупутье. Узкая юбка мешала ей бежать, она спотыкалась. Задохнувшаяся, с остановившимися, зачерненными краской глазами, она все бежала, бежала и все пыталась поймать руку Славика.
- Не бежи, упадешь! Не бежи, упадешь! - кричал он ей в окно.
Поезд дрогнул на выходных стрелках, изогнулся дугой, и девушка розовогрудой птичкой улетела за поворот.