У Клинкова с мотористом были странные отношения: на общем собрании, после известного случая с Волком, Савчук яростней всех нападал на Андрея, хотя в глубине души моторист относился к Клинкову с уважением. Андрей ещё толком не разобрался в этой сложности отношений и на всякий случай держался от секретаря подальше. Но его, влюбленного в технику, привлекал к себе этот обычно молчаливый парень, который отлично разбирался в тонкостях авиации. Андрей понемногу забывал обиду, а после разговора с Хрусталёвым начал проникаться к Савчуку чувством симпатии.
30
Испытание парашюта было назначено на выходной день. После завтрака всем отрядом поехали на аэродром. Солнечный свет сиял по-праздничному. Деревья стояли не шелохнувшись, вытянув над придорожной канавой свои мохнатые лапы. От них через дорогу тянулись нежно-голубые наивные тени.
Героями дня были Савчук и Голубчик. Моторист по обыкновению молчал, хотя на его лице изредка, легким ветерком проходила скромная, еле уловимая улыбка. Он держался с торжественной простотой. Голубчик нервничал, хохотал по всякому поводу, и всем было ясно, что его непринужденность была показной.
Через полчаса переставленный на лыжи самолёт Андрея, оставляя за собой две широкие бирюзовые полосы, выруливал на старт. В задней кабине сидел Голубчик и "Иван Иваныч", как называли летчики болван с песком, выбрасываемый для испытания парашютов. Его подвешивали под машину, за кольцо привязывали верёвку, другим концом она крепилась к самолёту. Манекен сбрасывался и летел вниз, верёвка вытягивала кольцо, и парашют распускался. Первым прыгал "Иван Иваныч". Просторными кругами Андрей набрал над аэродромом четыреста метров. Он вёл самолёт по прямой, через центр поля. Голубчик, держа в руке трос, выглядывал за борт: кромка крыла проплыла над группой ожидающих, ещё две секунды - и он отпустил трос. Болван плашмя рухнул вниз - парашют выпорхнул из ранца: легко покачиваясь, "Иван Иваныч" медленно опустился на землю.
На вторичном испытании, к общему изумлению, парашют не раскрылся: "Иван Иваныч" грохнулся оземь с такой силой, что снег столбом пошёл. Он разорвался пополам, песок рассыпался во все стороны. Уложенный парашют лежал на снегу с невырванным кольцом. Савчук суетился с ним, капельки пота рассыпчато обметали его возмущённое лицо.
- Мама, он же забыл привязать кольцо. Так и сбросил…
- Бедный "Иван Иваныч"!
- Внутренности-то как разнесло…
И хотя никто об этом вслух не говорил, но Хрусталёв ясно читал на лицах, что все восприняли катастрофу манекена, как смерть живого человека: уж слишком много наблюдалось в глазах тревожного любопытства. Как опытный командир, Хрусталёв понимал, что восстановить авторитет парашюта среди летного состава необходимо было сейчас же, иначе сомнение разъест душу каждого. Сомнение рождало робость, робость - трусость, и в результате - потеря боеспособности. Моторист обращался к каждому, доказывая, что виноват Голубчик, но голос его, обмякший и дрожащий, вызывал недоверие. Хрусталёв внимательно осмотрел упакованный парашют: всё было на месте. Кольцо вытягивалось свободно.
Голубчик вылез из машины.
- Вы забыли привязать вытяжное кольцо! - обратился к нему Хрусталёв.
Достаточно было одного признания своей ошибки, чтобы разрядить напряженную атмосферу, - Хрусталёв и бил на это, но Голубчик как-то засуетился, заморгал:
- По-моему… Я, кажется, выполнил всё…
- Как же вы расцениваете данный случай? - сердито спросил Хрусталёв.
"Какой возмутительный эгоист! Из-за боязни признать свою оплошность он разлагает весь отряд…"
Дрожащими руками летнаб ворочал упакованный ранец.
- Так как будто всё правильно… Но…
Дело усложнялось, нужен был выход, подтверждение. Хрусталёв чувствовал, что сейчас потеряет самообладание.
"Только не здесь, только не при подчинённых!"
Внешне его выдавала легкая, злая бледность.
- Парашют вы укладывали? - сдержанно спросил он.
- Я.
- Вы твёрдо уверены в том, что правильно уложили?
- Твёрдо.
- Можете прыгнуть сейчас?
- Могу.
Голубчик произнес это нечаянно: твердость ответов совсем не соответствовала его неуверенным движениям. Он поднял ранец и попросил помочь прикрепить лямки. Андрей побежал запускать мотор. С этого момента на старте никто не произнес ни одного слова. Усиленно курили. Вот самолёт взвился над комендантским зданием, развернулся и, нестерпимо блестя крылом, стал набирать высоту. От железной дороги он пошёл по прямой, неся над головами своё сине-зелёное стрекозье тело. Хорошо было видно, как из задней кабины на крыло вылезла маленькая фигурка с привязанным за спиною мешком. Савчук стоял, не шелохнувшись и затаив дыхание: изо рта даже не шёл пар. Самолёт пронесся над стартом, фигурка освободила из стремени ногу: сейчас прыгнет… Ну!
Нога стала на место, и фигурка поспешно полезла обратно в кабину.
- Пропустил удобный момент.
- Снова разворачивается!..
Во второй заход Голубчик высунул ногу наружу и сел верхом на борт. Посидев так с полминуты, он хлопнул Клинкова по плечу, - машина пошла на посадку. Хрусталёв попросил у инженера папиросу: это означало у него высшее напряжение. Летчики недоверчиво усмехались.
Как все это произошло, Хрусталёв и сам не мог объяснить. Обстановка требовала, и он решился. Не глядя в лицо Голубчику, Хрусталёв приказал снять парашют и надел его на себя. Движения его были спокойны и неторопливы.
Голубчик стоял растерянный, потерявшийся. Всё внимание сконцентрировалось на командире. Савчук светлел. Больше всех, даже, пожалуй, больше самого Хрусталёва, был напряжён Андрей: сердце сжалось у него, как скрученная пружина, и пружина никак не могла развернуться. Андрей путал осторожность Хрусталёва с трусостью, и вот…
- Товарищ командир отряда, разрешите мне вылететь на это испытание!
Как это вырвалось у Андрея, он не смог бы объяснить и сам. Но ему хотелось чем-нибудь выразить своё восхищение смелым поступком командира. Хрусталёв внимательно поглядел на Клинкова и молча стал отстегивать карабины подвесной системы. Он сам поднял Андрея в воздух. Андрей старался ни о чем не думать. На землю решил не глядеть. Прыгать, как в воду. Он не допускал мысли, что парашют может не раскрыться. Надо прыгнуть. Решение принято, выполнить его во что бы то ни стало! Пульс повышен. Андрей встал на сиденье и закинул ногу через борт. Нащупав ступеньку, он выпростал вторую ногу и стал на крыло. Рука на кольце. Ветер, сбивая, непрерывно дул в лицо. Андрей цепко держался за борт одной рукой. Прыгать надо навзничь, вниз головой. Инстинктивно он глянул под ноги: как далека земля и как крохотны люди!.. В первый раз за всю свою летную практику он так остро воспринял высоту. Однако пора прыгать! Стиснув зубы и задержав в лёгких воздух, он разжал пальцы и оттолкнулся от самолёта: ветер хлынул в лицо… свист в уши… рывок и - сразу наступила редкостная тишина. Т-и-ш-и-н-а…
Хрусталёв глядел через борт: тело Клинкова, с полусогнутыми в коленях ногами, быстро сокращаясь в размерах и кувыркаясь, полетело в пустоту.
Андрей запомнил два ощущения: отрыв от самолёта, неприятный, ошарашивающий, теснящий дыхание, и удивительную солнечную тишину после раскрытия парашюта. Кольцо вырвал почти бессознательно, в тот же миг над головой с ружейным выстрелом вспыхнул светло-лимонный шёлковый потолок, - первое впечатление было таким, будто он остался на месте: ни ветра, ни скорости, ни моторного рёва - оглушающая тишина. В этот момент он почувствовал неподдельное счастье. Хотелось петь! Снижаясь, он услышал с земли окрики Голубчика:
- Ноги, ноги подбирай!..
Ухватившись за лямки, Андрей подтянулся на руках и подобрал ноги - сверкание снега все ближе… Обидно, что так быстро пролетело это очарование парашютного одиночества… Хоп - и, спружинив удар, он упал на снег. Парашют, сложившись, бездыханно лёг рядом. От санитарной машины, вырывая из глубокого снега сапоги, бежали люди. Первым, с оскаленными в восторге зубами, мчался Савчук, он уронил перчатку, обернулся было её поднять, но, увидев настигающего доктора, махнул рукой и побежал без неё.
- Ну как? - встревоженно спросил розовый от возбуждения доктор.
- Нормально.
Настроение у всех было повышенное. Моторист, забывшись, фамильярно похлопывал Андрея по плечу, безостановочно приговаривая:
- Вот спасибо, вот спасибо, вот выручил!..
Все так хлопотали около Андрея, что не заметили посадки самолёта. От переполнения чувств Хрусталёв слишком круто подошёл к земле, и машина, толкнувшись о снег, взмыла и запрыгала, как стреноженный конь.
Разговоров в авиагородке было на целый месяц.
31
День выдался наудачу, редкие стратусы плыли по небу. Хрусталёв сидел в штабе, хмуро разглядывая полоски диаграмм, - его особенно раздражал столбик выполнения стрельб. Он никак не мог докопаться до причины плохой попадаемости. Правда, при Волке теории воздушных стрельб почти совсем не проходили, но за это время Хрусталёв лично проводил занятия с отрядом. Попадания не улучшились, и это бесило. Сегодня он решил во что бы то ни стало докопаться до причины. Уже в ангаре ему передали бумажку из санитарной части: предлагалось сегодня же весь лётный состав отряда направить на годовую комиссию. Хрусталёв сердито позвонил по телефону и вызвал начальника санчасти.
- Говорит командир отдельного отряда. Что за безобразие, устраиваете разные осмотры, не согласовав с командованием? У меня по расписанию полётный день, и я не намерен из-за ваших осмотров срывать план боевой подготовки. Почему вы не пригласили истребителей?..
Негромкий голос нудно объяснил, что прибыл приказ и что медицинский осмотр обязаны пройти все летчики.
- К чёрту ваши осмотры!.. Я не буду выполнять этого нелепого приказания!
Нудный голос обидчиво пообещал доложить командиру части.
- Из-за прихоти какого-то командира отряда комиссия врачей в полном составе должна сидеть без дела… Ответственность за это ложится на вас.
- Может, вы считаете меня ответственным за рождение таких олухов, как вы?.. - запальчиво крикнул Хрусталёв. - Тогда извините!.. А по поводу "какого-то командира отряда" мы с вами ещё побеседуем!.. - Он со злостью бросил трубку.
Самолёты уже ждали на старте. Инженер отряда доложил, что руководитель полетами не допустил на старт семёрку.
- Почему?
- Машина вышла с опозданием на полчаса.
Ещё новость!.. Хрусталёв чувствовал, что больше не выдержит, и, чтобы не обругать инженера (он знал, что у Алексеенко больное сердце), подошёл к оружейникам. Постояв минут пять и немного успокоившись, он отдал распоряжение о вылете.
Перед обедом на старт пришёл командир части.
"Наверно, нажаловался, чёртов санитар", - прикинул про себя Хрусталёв. После маневров у него с Мартыновым отношения испортились, и, как ему казалось, он придирался теперь к каждой мелочи.
- Как у вас тут дела?
- Стреляем.
Возле пожарных саней оружейники рассматривали отстрелянные конуса: как назло - ни одной пробоины. Мартынов наблюдал за их работой молча. Хрусталёв готов был зарыться с головою в снег. Единственная надежда - Попов. Хоть этот должен выручить!
- Как у вас личные показатели?
Вопрос был обыкновенным, но Хрусталёву показалось, что этим вопросом его хотят унизить.
- Я выполнил больше половины…
- Угу… - покачал головой Мартынов и отошёл покурить.
32
Попов застегнул ремни.
- Готово! - крикнул он.
Самолёт взлетел. Все было буднично и обыкновенно. Попов сидел, не шевелясь и обдумывая, где бы достать замазки, чтобы законопатить окно в своей комнате. Сам он ползимы прожил с незамазанными щелями, а тут приезжает жена, она не выносит сквозняка. Не меняя положения, он следит за приборами: альтиметр показывает семьсот метров - пора… Совсем по-домашнему Попов деловито начинает готовиться к промеру ветра, он вынимает из сумки бортжурнал и заносит туда температуру воздуха на высоте. Нужна большая ловкость, чтобы держать тонкий карандаш в меховой рукавице. Похлопав Андрея по плечу, он указал рукой на водокачку и начал через визир, висевший снаружи борта, определять направление ветра на высоте.
Со стороны подошёл самолёт и качнулся с крыла на крыло - это был условный знак: распускай конус, я готов к стрельбе. Скорость нужно было сбавить: конус сбрасывался на малой скорости, чтобы не оборвалась верёвка. Попов нажал кнопку хвостового держателя и резко потянул за рычаг: оглянувшись назад, он не увидел конуса. Попов надавил сильней и рванул за рычаг, уже двумя руками - конус не распускался. Тогда он высунулся через борт и посмотрел, в чем дело; ветер наотмашь ударил в висок, очки запрыгали на носу, конус, сорвавшись с замка, зацепился железным ободом и, прижатый ветром к фюзеляжу, не распускался. По приказанию командира отряда в таких случаях нужно было немедленно садиться на землю и снова подвешивать конус.
Попов решил обойтись без посадки.
"Две машины вышли в воздух, прошли уже такое расстояние и теперь возвращайся назад? Это дорого будет стоить. Ну-ка, брат, даёшь встречное решение!"
Вынув из держателя запасную ручку управления, он перегнулся через борт и стал отталкивать конус вниз, чтобы струёй ветра его отбросило от машины. Но короткая ручка не доставала. Тогда Попов отстегнул привязные ремни, встал на сиденье и перевалился за борт наполовину. Порывом ветра самолёт неожиданно качнуло в сторону, и летнаб, потеряв равновесие, повис вниз головой, уцепившись за прибор, по которому он только что определял ветер. Удержавшись ногами за турель, он медленно, с невероятным напряжением подтянулся на руках и еле всунулся в кабину. Первым ощущением его был не страх, а сразу вспотевшие ноги. "Чёрт возьми, такой мороз, а пяткам скользко", - подумал он, уже старательно застёгиваясь ремнями.
Оглянувшись назад, Попов увидел длинную верёвку и на конце её упруго болтающийся полосатый рукав. Обтерев мохнатой стороной рукавицы взмокревший нос, он победно уселся на место. Андрей в зеркало видел всё это происшествие и показывал большой палец: "Молодец!"
Только теперь Попов понял: оказывается, он чуть-чуть не угробился. Вот это номер! И окно не замазано… И жена приехала бы как раз к похоронам.
Сразу стало холодно - скорее бы сесть на землю, побежать в буфет и напиться горячего чаю. Он боязливо выглянул за борт и определил место, куда бы упал. На железнодорожный переезд. "Ничего себе смертушка!"
Но вслед за этим его охватило чувство восторга, он вдруг увидел треснувшую на валенке кожу, которую забывал смазать маслом и вспоминал об этом как раз в те минуты, когда под рукой масла не оказывалось.
Снежная земля и перламутровый дымок из паровоза были восхитительны… А облака! Переваливаясь и клубясь, они пробегали мимо. По ним, прыгая через сырые, сумрачные провалы и взлетая на ослепительные вершины, мчалась в стремительном беге тёмная тень самолёта, обвитая радужным нимбом.
"Хорошо жить!" - сказал вслух Попов и запел о том, что было перед глазами. Он пел, не слыша своего голоса:
Очень хорошо жить на свете…
Облака бегут назад…
А я чуть не упал с самолёта…
Но солнце мне светит сюда…
(Ему было и самому неясно, почему "но солнце", но как раз эта бессмысленность и нравилась ему своей простой и какой-то невероятной искренностью, глупой и смешной, к которой у него появлялась потребность в каждом полёте).
Пусть это глупо, ведь я взрослый человек
И чуть уже лысый… Но дно…
Почему слово "дно" - я сам не знаю!..
А поезд смешной, как червяк…
И если бы этому вечно молчаливому и серьёзному на земле человеку сказать, что он пел в воздухе эту песню, то Попов никогда бы в жизни не поверил тому и обозвал бы его дураком.
На старте стояли в ряд крошечные самолётики, и вправо от них лежало "Т", указывающее направление посадки. Попов разглядел на нём красноармейца, сметавшего метлой снег с чёрной парусины "Т".
Самолёт пошёл на посадку - приятнейшее ощущение, вызываемое усталостью, желанием покурить и встретиться на старте с товарищами. Он мысленно рисовал себе встречу с командиром и ту скромность, с которой он доложит о проявленной инициативе.
Машина ползла по нейтральной полосе. Возле пожарных саней оружейники рассматривали сброшенный им конус, подсчитывая отверстия попаданий. Попов с наслаждением выпрыгнул из кабины, моторист что-то кричал ему, указывая на рукав, но уши были заложены, - Попов не слыхал его слов. Рукав комбинезона, располосованный вдоль, безобразно обнажал мохнатый мех. Быстрыми шагами летнаб направился к командиру.
Хрусталёву уже доложили о происшествии. Как только Попов подошёл с рапортом, он, уже не сдерживаясь и не дав летнабу вымолвить слова, закричал каким-то несвойственным ему визгливым голосом:
- Довольно!! К чёрту! Немедленно отправляйтесь под арест!.. Это не люди, а чёрт знает что такое!!
Попов оцепенел от такой встречи. А Хрусталёв всё больше распалялся от собственных слов. На старте повисла напряженная тишина: в таком состоянии ещё никто ни разу командира не видел.
- Чего же вы ожидаете? Выполняйте приказание!
Попов повернулся кругом и торопливо зашагал к ангарам. Хрусталёву стало стыдно за свою вспышку, он не находил нормального тона для приказаний.
- Полёты отставить!.. Товарищ Клинков, садитесь в машину и рулите к тиру, проверим пристрелку пулемётов!
Сам Хрусталёв, забыв об оставленном командире части, влез в кабину и порулил к тиру. Андрей видел, что командир ещё не совсем остыл: самолёт так быстро скользил по снегу, что сопровождавший его Савчук бежал всю дорогу и взмылился, как лошадь.
С горечью пришлось удостовериться Хрусталёву в беспечности оружейников и лётного состава: пулеметы так сыпали пули, что нельзя было найти, куда они попадали, пришлось пространство вокруг мишени оклеивать развернутыми листами газет. Только тут он установил неправильность пристрелки. В недосмотре он обвинял и себя. Из-за этой оплошности отряд потратил вхолостую полтора лётных дня. Все упражнения приходилось перестраивать снова.
- А всё от небрежности технического состава: полез техник заправлять мотор, зацепил рукавом за мушку, сдвинул чуть, и - готово, самолёт потерял боевые качества!.. А что это значит в боевой обстановке? Гроб…
На разборе полетов он особенно подробно остановился на чувстве личной ответственности.
- Каждый обязан выполнять только то, что ему поручено. Большего никто не требует. Из-за лени и халатности одних мы принуждены устраивать штурмы, работать через силу. Работа перекладывается на плечи других, более сознательных. Что будет, если из двух самолётов мы, например, будем всё время летать на лучшем?.. Он скорей и развалится. Мы на это не пойдём. Страна дорожит хорошими людьми. Их нужно беречь. Обязанность партийцев и комсомольцев - следить за точностью выполнения нормы. Заявляю, что я буду требовать самого строжайшего выполнения дисциплины!..
Обедать Савчук не пошёл. Не пошёл и ужинать. До самого вечера он возился в оружейной мастерской, скрежетал пилой и напильником.
Оружейники дивились его упорству.
- Опять задумал какое-то чудачество!
- Воздушную балалайку выпиливает.
Савчук смахивал рукавом пот со лба и не отзывался.