…Отряд постепенно карабкался на высоту, входя в полосу холода. Неприятный ветер подбалтывал, валил машины на крыло. Идти строем было тяжело. С земли казалось, что отряд идёт спокойно по одной линии, на самом деле машины, хотя и соблюдали строй, шли всё время на разных высотах. Воздушный океан начинал бушевать. Уже на высоте двух тысяч метров потянуло холодом. Сырой комбинезон Голубчика, обдуваемый ветром, коробился и стыл, как вывешенное на мороз белье. Летнаб стучал сапогами, тихо проклиная своё опоздание. Пока его отвлекала работа: он теперь старательно сверял карту с землёй. Три тысячи метров - один градус холода. "Что же будет на четырёх? - тоскливо думал Голубчик, ёжась и растирая немеющее тело. - Вот врезался!" Как завидовал он сейчас кожаной куртке Андрея! И такая неуютная бездомность охватила Голубчика, что в пору было заскулить. Он высчитал по линейке, что лететь осталось час с лишним: "Мама моя родная, пропаду!"
25
Воспользовавшись приездом в часть начальника округа, Волк решил переговорить с ним о своём положении. Вместе они поступали в школу, вместе её окончили. Краунис принимал участие в боях с белополяками и был известен своими рекордными перелётами. Ранний заморозок седины уже тронул его волосы, но прозрачные глаза светились, согреваемые боевым жаром. Крутой затылок выражал твёрдость в поступках. Волк надеялся, что он уладит с Краунисом свои дела: в школе они дружили.
Краунис принял его в кабинете командира части и, что показалось неприятным Волку, в присутствии самого Мартынова. Волку, как и прежде, хотелось перейти на ты и потолковать по-свойски, но Краунис сразу взял холодный, деловой тон.
- Садитесь, - пригласил он сухо, бровями указывая на стул, - чем могу служить?..
"Не в духе, - определил Волк, - надо было прийти после обеда…"
- Я пришёл выяснить моё положение в части!
Мартынов стоял к ним спиной, заложив руки за спину. Он раздражал Волка: хотелось выложить все начистоту, рассказать Краунису по-свойски, по-старому о строгости командира части, о зажиме, излить наболевшую душу, сказать о том, что в нем ещё сохранился дух боевого летчика, но обстановка и тон начальника не позволяли.
- Мне чрезвычайно больно, - сказал Краунис сухим голосом, совсем не соответствующим содержанию и смыслу слов, - но приходится сообщить вам, что округ смотрит на ваше пребывание в военных частях отрицательно.
Волк нахмуренно молчал. Мартынов вышел из кабинета.
- Будем говорить начистоту. Мне надоело тебя уговаривать, - сказал Краунис и затушил пальцем папиросу, - хочешь служить по-честному?
- Летать хочу…
- Я спрашиваю: хочешь служить?..
- Хочу летать…
- Можете быть свободны!
С дикой злобой Волк хлопнул дверью и, как на лыжах, скатился с лестницы.
"И этот с ними? С ними… Иминс - иминс…."
Вскоре после разговора с Волком Краунис выехал на аэродром - встречать прибывающую с манёвров часть. Самолёты кружились над полигоном, сбрасывая бомбы, - сюда доносились глухие, словно укутанные ватой, удары разрывов. Вот части построились ровным угольником и пошли над городом. Краунис неотрывно следил за ними в бинокль: всё шло хорошо, но неожиданно в правом крыле произошло замешательство - две машины, следовавшие за ведущим, одновременно выскочили вперёд и пошли фронтом на одной линии, задние засуетились, занервничали, сунулись было следом, но те вдруг отстали, задние стали на них напирать, и правильная геометрическая фигура смялась, нарушенная этим, ничем не оправданным маневром. Краунис, взвинченный ещё от разговора с Волком, побелел от злости.
- Товарищ командир части, что это за манипуляции производятся во время парада?.. Какая часть у вас идёт справа?..
- В правом крыле? Отдельный отряд Хрусталёва.
- Полюбуйтесь-ка! Никакого соблюдения воздушной дисциплины. Вызвать командира отряда для личных объяснений!
- Слушаю!
Мартынов сплюнул: "Вот короста на мою голову навязалась!.. Всю часть опозорили!"
Самолёты мыкались, напирали друг другу на хвосты и кое-как наконец приняли строй угольника. Вся эта суета происходила как раз над самым городом, когда от летевших частей требовалась предельная стройность и выдержка.
"Зря я доверился Хрусталёву, - думал Мартынов, растирая уставшую от долгого напряжения шею, - надо рассортировать людей, а то, чего доброго, и до катастрофы доведут".
Самолёт, подплясывая, подбирался уже к полигону. В первый заход промерялась база для прицела, бомбы сбрасывались со второго захода. Далеко на рыжей траве лежало белое колечко - прицельный круг. В коробчатом от мороза комбинезоне, от холода уже не чувствуя ног и лица, Голубчик кое-как промерил по прибору базу - слёзы застилали глаза. Он не был уверен в правильности расчетов, но какие уж тут расчеты, когда трясутся руки и зубы стучат непрерывно, как в лихорадке. Скорей бы на землю!.. Холодные ножи ветра пронзали Голубчика, один раз он глянул на себя в зеркальце и увидел там синее, крошечное, как у новорожденного, личико. Но отвлекаться нельзя - вот уже круг вошёл в прицельное кольцо и медленно пополз к отсчитанной чёрточке; раз и два он дернул скрюченными, ничего не ощущающими пальцами за рычаг - и обе бомбы, сперва плашмя, потом опускаясь книзу тяжёлой частью, сорвались из-под фюзеляжа: летят, летят - вот уж, кажется, грохнутся оземь, как далеко ещё до цели. Андрей, перевалившись за борт, следит за бомбами - трах, одна угодила прямо в край круга, распустившись крошечным дымком, вторая перелетела далеко вперёд. Хорошо хоть и одна!
Голубчик, уже ничем не интересуясь, согнулся на сиденье. Во время работы он ещё кое-как отвлекался от холода, но сейчас мороз становился нестерпимым. Над самым городом ему вздумалось поразмяться и чуть разогреться - он с бешенством начал выбрасывать в стороны руки. "Подзаймусь гимнастикой, авось и разгоню кровь!" Следовавшие сзади машины поняли его жесты как сигнал - перестраиваться, быстро выдвинулись вперед и пошли крыло в крыло с Клинковым. Команда в воздухе подавалась условными сигналами, выполняемыми руками. Задние поднажали (эту суматоху как раз и наблюдал в бинокль стоявший на аэродроме Краунис). Заметив беспорядок и не поняв, в чем дело Хрусталёв отдал знаком приказание звену Андрея оторваться и следовать угольником: двое убавили газ и приотстали, задние продолжали налезать на хвосты. При такой болтанке дело случайно не окончилось катастрофой. Голубчик сидел, присмирев, сразу согревшись от ужаса. Хрусталёв, проклиная всё на свете, вел машину на снижение.
Вечером того же дня Голубчик со свёртком под мышкой уныло шагал в город. У железнодорожного переезда его повстречала знакомая продавщица из магазина.
- Куда это вы?
Он неопределенно махнул ладонью.
- В баню.
- Ну, что ж, желаю вам как следует попариться!..
- Спасибо, - выдавил сквозь зубы Голубчик и, загребая ногами пыль, тронулся по дороге.
В кармане у него лежала путёвка, адресованная коменданту гарнизонной гауптвахты.
Хрусталёв получил от начвоздуха личный выговор.
26
Волк нигде не появлялся. Он сидел дома в одиночестве и пил водку. Обед ему приносила Машутка, бодрая старуха с такими кривыми ногами, словно кто пытался из каждой её ноги выгнуть по дуге и на половине оставил эту затею. Судьба Машутки была тесно связана с авиацией. В 1919 году она поступила поварихой в авиационный отряд и провела с ним всю гражданскую войну. Она совершенно свободно, как заслуженный, боевой командир, оперировала цифрами, названиями частей и местечек.
Рассказывали, что помоложе она, несмотря на кривоногость, была довольно привлекательной, но за последние годы сразу сдала и осела, как избушка, построенная на разбитой дождями почве. Она жила при кухне в квартире Волка и, коротая одиночество, привечала у себя бездомных кошек. Машутка была очень привязана к Волку: убирала его комнату, обшивала, стирала бельё, получала пайки и таскала водку.
Волк шагал по комнате. Пьяные мысли терзали мозг, на столе и на полу валялись разорванные листы исписанной бумаги: он не мог подыскать подходящих выражений для письма в Москву. Ел он мало. Машутка не спала последнюю ночь, вслушиваясь, как за дверью бесконечно раздавались шаги, скрипело перо, трещала раздираемая бумага. "Сопьётся парень". Она вытирала о подушку мокрое от слёз лицо. Утром Волк позвал её в комнату: вид его был страшен - небритый, с жёлтой, отвисшей кожей, непричёсанный и в разорванной до самого пояса рубахе.
Вот тебе пакет. Отнеси на почту. Пошли заказным.
Или, постой, лучше спешным. Квитанцию обязательно!..
Приняв письмо, она молча вышла. По дороге на почту прочитала адрес: "Москва. Штаб ВВС. Начальнику военно-воздушных сил Республики. Лично".
27
Где не пройдёт угрюмый танк,
Там пролетит стальная птица…
"А птица сидела в клетке". Волк озлобленно бросил гитару на кровать. Тень оконного переплёта стояла над ним, как чёрный крест.
- К чёрту!.. Возьмусь за перчатки…
В зимних и высотных полетах у Волка мёрзли руки и ноги. Он стеснялся старости и по вечерам работал дома над усовершенствованием перчаток и валенок, решив устроить электропроводку для обогревания. "Сяду, включу штепселёк, и ноги - как на печке".
Вынув из чемодана перчатки, Волк ножницами осторожно распорол их по шву. В это время из-за крыши столовой в синюю гладь неба выскочило звено самолётов. Волк бросил перчатки на пол и уперся ладонями в подоконник. Вот они перестроились и закружились над городком. "Молодых вводят в строй…" У него от зависти подгибались колени. "Давай газишку", - беззвучно кричал он отставшему.
Он видел себя в самолёте. Незаметно для себя он двигал ногами, словно управлял педалями, и наклонял ножницы, туго зажатые в кулаке. Ветер скользит по фюзеляжу, мотор ревёт, как зверь, - он сидит в кабине. Как хорошо! Ни облачка. Набрать высоту и пикировать строем две тысячи метров. У-ух!..
Он заговорил вслух, как обыкновенно разговаривал в одиночных полетах. "Хочу летать!.. Хочу, хочу, хочу!.. Мотор - мой брат и сердце - вьюга!.."
Стук в дверь захватил врасплох. Он испуганно задвинул ногой перчатки под кровать.
- Войдите.
- Товарищ командир, вам пакет!
Волк торопливо черкнул карандашом в книжке, взял пакет, но, увидев на нём печать штаба воздушных сил, осторожно положил его на стол. Подойдя к двери, два раза повернул ключ и достал из шкафа бутылку. Горлышко дробно застучало о край стакана: один и другой - подряд. С отвращением.
Кто-то мне судьбу предскажет,
Кто-то завтра, сокол мой…
Он понюхал хлеб, как нюхают розу. Пакет лежал на столе, страшный и загадочный. Невыносимо тянуло разорвать его.
"Немножко терпенья, Волк. Такие пакеты приходят раз в жизни. Не торопись! Сбавить газ". И Волку вдруг стало весело, он распахнул окно. Листья берёз горели, как раскаленные угли. Розовая свинья, виляя задом, шла по дорожке. Волк был счастлив. "Будем жить!" Он шагнул к столу, схватил пакет и разорвал его - из середины выпал рапорт. В глаза сразу бросилась резолюция, острая, как удар шашки.
"В резерв".
Смысл слова как-то сразу не дошёл до сознания. "Не может быть!.."
Волк тяжело повалился на кровать. Голова шла кругом, комната вертелась, как земля на глубоком вираже. "Неужели конец?.. В резерв. В извозчики? В почтальоны? Нет, недоразумение!.."
И тут он припомнил, как в подобных случаях вытеснял смысл слова обратным его повторением. Он прочитал резолюцию наоборот и не поверил себе.
Ошалело вскочив с кровати, Волк судорожно схватил рапорт.
"В р е з е р в".
Наоборот это произносилось так же. Выхода не было.
И Волк зарыдал.
28
Ближайший наперсник и собутыльник Волка летнаб Голубчик и тот из осторожности перестал заходить к бывшему другу и командиру. Он не любил опасностей. Хотя и ведал в отряде парашютной службой. На эту должность его пристроил Волк. За несение службы прибавлялось жалованье, кроме того, за каждый свершённый прыжок выплачивалось по сто рублей.
Девушки с любопытством разглядывали изящный синий жетончик с белым парашютиком, украшавший его гимнастерку. Да что девушки, весь авиагородок! Про себя Голубчик приравнивал этот жетончик к боевому ордену. Даже ставил и выше. С орденами немало народу, а он со своим синим знаком пока на весь гарнизон один-единственный! Всюду почёт и уважение.
Дело это было новое, незнакомое. Во всей части, кроме Голубчика, с парашютом никто, ни разу не прыгал. Он был окутан ореолом героя. Одна неприятность: надо было прыгать самому, а это его не устраивало. С содроганием сердца вспоминал он свой единственный учебный прыжок на слёте парашютистов округа.
Случайно Андрей с Гавриком подслушали разговор Голубчика с продавщицей мебельного магазина, той самой толстушкой, что была с ним на вечеринке. Не видя их, Голубчик вовсю расписывал ей об опасности своей профессии.
- И вам не страшно? - испуганно вскидывала накрашенные брови продавщица.
- Страшно?! Чудачка, из всех отобрали лишь одного. Одного! Выбирали по физическим данным, чтоб сердце здоровое, нервы. Кроме того, психические данные: смелость, решительность, хладнокровие…
- А вы смелый?
- Как сказать, - с ложной скромностью сбивал Голубчик с папиросы пепел, - врачам это больше известно. Не зря, видно, отбирали…
Самовлюблённо оглядывая себя в непроданном трюмо, он хотел было уже назначить ей свидание, но неожиданно услышал из соседнего отделения гулкий бас Гаврика:
- Подумать только, как богат наш язык! - с невинным видом обращался он к Андрею. - Вот, например, слово - хвалится. А ведь можно сказать и - хвастается. Или, бахвалится. Похваляется. Выкобенивается. Травит. Треплется. Врёт. Заливает. Капает на мозги. Да просто-таки, брешет, как говорят украинцы!..
Голубчик не стал задерживаться и, попрощавшись с продавщицей, тут же вышел из магазина.
29
Савчук вылил из радиатора воду, в последний раз прошёлся тряпкой по магистрали, законтрил краник и натянул на мотор громыхающий капот. Он торопился: до испытания парашюта оставалось уже несколько дней, и ему всё казалось, что изобретение требовало какой-то доработки. Осталось переставить самолёт с лыж на колеса, вкатить машину в ангар, надеть чехлы - и всё в порядке…
- Товарищ Савчук, заседание бюро состоится?
- Как же, как же… - Опытным глазом Савчук определил, что у Гаврика нет никакого желания идти на бюро.
Больше всего Савчук боится этого безразличия на лицах: всю свою работу он старался построить так, чтобы это всем было интересно, не отвлекало бы человека, а, наоборот, помогало бы делу. Сам он говорил коротко и только по существу. Трепачей презирал.
- Это не ценный… Когда человек много говорит, то это подозрительно. Компенсация…
О законе компенсации у Савчука выработалась целая система заключений. Для облегчения управления машиной на элеронах и хвостовом оперении устраиваются компенсаторы. А люди и животные компенсируют то, чего им не хватает.
Человек, много и зря болтающий, старается прикрыть свою бездеятельность лишними разговорами.
Мысли о компенсации не принадлежали самому Савчуку: впервые он услышал их от своего бывшего инструктора Петра Кузьмича Прянишникова.
В позапрошлом году по отбору медицинской комиссии кровельщик Иван Савчук попал в школу военных пилотов. Стать летчиком - было его заветной мечтой. Работая на крыше, он целые дни слышал над головой ураганы самолётов. Доказывая своё бесстрашие и приспособленность к авиации, Савчук ходил по краю крыши пятиэтажного дома. Ухватившись руками за желоб, он повисал над улицей и, сгибая в локтях руки, поднимал и опускал своё тело по десяти раз кряду. У бывалых мастеров замирало сердце от этих номеров.
Несколько раз он извещал товарищей о том, что сделает большой зонт и спрыгнет с двухэтажного дома на землю.
И вот, как на счастье, его отбирают в школу пилотов.
Он прослыл в школе за чудака. На заседании первомайской комиссии Савчук внёс любопытное предложение.
- Авиационной школе отделываться одними лозунгами грех. Как я слышал от инструктора, была такая машина "Мартинсайд". Она вся была опутана стяжками. На пикировании стяжки от встречного ветра гудели, как струны. Предлагаю этот способ использовать. А именно: между верхней и нижней плоскостью самолёта натянуть струны разной толщины, чтоб и басы, и альты, и дисканты. А на струны - лапки. За лапки - тросики, и протянуть их в заднюю кабину. Как протянешь тросик, лапка отстаёт, и струна от ветра загудит. А в заднюю кабину музыканта, чтоб прижимал клавиши. Каждому тросику своя клавиша. Как пианино. Таким образом, можно на демонстрацию выпустить воздушный оркестр. Играй, что хочешь: хоть "Интернационал", хоть марш, хоть "Всё выше и выше…"
Свои предложения Савчук вносил самым серьёзным тоном. Он верил в них.
- Ну и чудак! - удивлялись курсанты.
Инструктор Прянишников обратил внимание на малоразговорчивого курсанта. Савчук оказался выносливым и понятливым человеком. Петр Кузьмич возил его на пилотаж, приучая к ощущениям на разных фигурах.
Но сколько инструктор ни бился, дело не подвигалось. Савчук, чувствуя себя в чём-то виноватым, развивал бешеную работоспособность: чище всех содержал машину, точно выполнял приказания, организовал субботник по осмотру материальной части, но ничто не помогло: его отчислили.
Вот тут-то Прянишников и выразил свою мысль о законе компенсации.
- Ты не грусти, брат. Не ты первый, не ты и последний. Это физический дефект. И сколько ты ни хлопочи, делу не поможешь…
Горе глыбой навалилось на плечи Савчука: он не спал всю ночь. Уйти навсегда из авиации, от того дела, с которым он уже сроднился и к которому начал привыкать?..
До слез жалко было расставаться со школой и мечтой - летать самому. Савчук остался в авиации на должности моториста. Это была постоянная пытка: готовить машину, вытирать её, поить маслом и бензином, а потом целый день стоять на старте и сгорать от зависти к счастливцам. Но человек, однажды столкнувшийся с авиацией, на всю жизнь заболевает любовью к воздуху, и пусть он переменит свою профессию или выйдет в инвалиды - всякий пустяк, всякий авиационный случай, простая газетная заметка всегда заставят биться его авиационное сердце. И острей всех испытывают это чувство отчисленные из школ курсанты, работающие техниками и мотористами. Как любимую девушку, уведённую счастливым соперником, провожают они свою машину в воздух.
Волку не нравился этот слишком прямолинейный и чудаковатый комсомолец; при каждом удобном случае он издевался над мотористом и собирался уже убрать его совсем, когда в отряд прибыл Хрусталёв. Новый командир по-хозяйски оценил Савчука, дал ему возможность работать над изобретениями.
Савчук придумал простое и несложное устройство, обеспечивающее безопасность парашютного прыжка. Прикреплённый к самолёту длинный тросик другим концом привязывался к вытяжному кольцу. И если, растерявшись, парашютист мог бы забыть дернуть за кольцо, оно вытягивалось тросиком. Хрусталёву эта идея очень понравилась. Он помог Савчуку в теоретических расчетах.
Савчук возглавлял в отряде комсомольскую организацию.