37
Савчук предложил Марусе присесть. Он мельком глянул на её рукав, где легко раскинул серебряные крылышки авиационный трафарет, и тяжело вздохнул.
- Товарищ Нестерова, какую работу вы можете нести по общественной линии?
- Могу, - сказала Маруся серьёзно, глядя в полураскрытый рот секретаря: на его простодушном лице ясно отражалось восхищение, - могу руководить кружком политграмоты, могу работать в стартовке. Я рисую.
- Что ты, что вы говорите? - поправился Савчук: он хотел с ней заговорить на "ты", но её лётный авторитет давил его. - Вот счастье! Нам как раз не хватает таких людей. Очень рад! Я сейчас согласую этот вопрос с комиссаром - и можете приступать. Значит, затоптано: вы руководите кружком и работаете по печати.
- Не много ли будет сразу две нагрузки?
- Нет, основное - кружок, а там будете по свободе. Там у нас товарищ Гаврик. Поэт. Стихи сочиняет. Хороший поэт: на любой случай может сочинять.
- Серьёзно?..
- А вы попросите…
После ухода Нестеровой Савчук по-хозяйски потёр руки и засмеялся. В отряде, как на грех, отсутствовали художники, и на выставках стартовок он завидовал, разглядывая чужие, богато разрисованные газеты, грустно проходя мимо своей малокровной, не останавливающей внимания. Единственный раз газета вышла с иллюстрациями, и то благодаря его изобретательности: по случаю дня рождения звеньевого техника ребята устроили на квартире выпивку, пропустили собрание и опоздали на работу. А на пятерке забыли снять чехольчик с трубки сафа, и прибор не показывал скорости. Савчук пригласил ребят заснять их своим новым фотоаппаратом. Расположились в самых романтических позах. На эту же пластинку Савчук крупно заснял водочную бутылку: на фотографии вся компания оказалась в бутылке.
38
Три предмета служили основой интересов Андрея: техника пилотирования, математика и аэронавигация - им отдавал он своё предпочтение и досуг. Волк ушёл, и Клинков стремился выйти по технике пилотирования на первое место в отряде. Всё свободное время Андрей отдавал теперь изучению аэродинамики и расчётам нагрузки на мотор. Он ревниво следил за всякой похвалой другому летчику. Но в этом однобоком увлечении таился и свой порок: Андрей почти не читал книг. Хрусталёв иногда затрагивал эту область клинковских познаний, но не хватало какого-то сильного толчка, чтобы сдвинуть и дать им инерцию. Толчок получился с самой неожиданной стороны: Андрей попал в политкружок Нестеровой. Вначале это было любопытно, и ребята из других групп завидовали, но на первом же занятии, когда она стала определять уровень политических знаний каждого слушателя, Андрей сплоховал. Маруся снисходительно улыбалась, подсказывала, и это оскорбляло его самолюбие. В первый же вечер Андрей пошёл в библиотеку и набрал книг. Придя домой, обложился ими и начал читать подряд, без разбору, стараясь вникнуть в смысл читаемого. Половины он не понимал. Требовалась помощь более опытного человека. Но к кому идти?.. Маруси он стыдился. После долгих размышлений решил обратиться к комиссару.
Чикладзе встретил Клинкова и сразу побежал в кухню разогревать чай.
- С кишмишем будем пить. Товарищи мне посылку с Кавказа прислали. Я очень сладости люблю. Ешь! - Он поставил на стол ящик, откуда ударило запахом апельсинов. - Тут и хурма есть. Любишь хурму?..
Он ходил по комнате в лёгких чувяках и довольно почёсывал чёрную, словно вырезанную из бурки бровь.
- Я очень рад! Понимаешь, Клинков, то, что ты пришёл ко мне, это замечательный факт. Понимаешь, ты, может, сам этого не понимаешь!.. Как мне рисовалось положение отряда, когда я пришёл?.. Вот сад. Молодой сад. И в саду растёт дуб. И дуб душит молодую поросль, он захватил всё место. Что делает умный хозяин? Он дуб срубает, понимаешь? Дуб - это Волк. Своим индивидуализмом он душил инициативу остальных. Что представлял собой отряд в боевом отношении?.. Ничего не представлял. Один Волк. Стало быть, дуб необходимо было срубить, тем более, дуб гнилой. И что мы видим? Молодая поросль потянулась к солнцу… Стала видна работа других: и Хрусталёв, и ты, и Савчук, и стажёры - все идут дружно. Смерть дуба вдесятеро окупилась ростом молодняка. Это надо понять. И то, что ты пришёл ко мне, показывает твой личный рост.
Надо уметь понимать вещи… И все это я говорю к тому, чтобы ты подходил к изучению политических наук не ради того, чтобы стать первым, а потому, что они дают человеку возможность правильно понимать мир и явления!
Комиссар побежал посмотреть чайник, оставив Андрея в раздумье. Как он точно угадал его больное место - быть первым… Андрей чего-то недопонимал. Вот ходят вокруг него люди, такие же, как он, но видят вещи по-иному. А он как будто страдает дальтонизмом. Надо раз навсегда разделаться с этим, чтоб уметь понимать вещи, как комиссар, как Хрусталёв, как Нестерова!.. О, эта её снисходительная улыбка!..
Чикладзе вошёл с чайником в руках.
- Понимаешь, до сих пор было так: политсостав занимался политической стороной, а командиры - строевой. Но теперь наши линии пересекаются: ты, овладевший техникой, идешь к её идейному пониманию. Я, понимающий идею, должен был овладеть техникой. Из этих пересекающихся линий получился крест. Крест на старом методе.
39
Вечером Савчук пришёл к инженеру. Алексеенко испытывал в ванне резиновый костюм. Несмотря на своё больное сердце, инженер был в отряде самым неутомимым охотником. Таскаясь по лесам и болотам, он возвращался домой в мокрых сапогах, простуженный, кашлял потом по три дня. Савчук подал ему мысль - и Алексеенко начал собирать куски резиновых камер в ангарах, в гаражах, в мастерских, из этих кусков, не стесняясь их расцветкой, он постепенно склеил костюм по типу водолазного. Сидя в наполненной ванне, инженер двигал ногами, поворачивался, погружался в воду по самую шею - костюм не протекал. Алексеенко весело обращался к повизгивающей собаке:
- Ну, Авро, теперь до свиданья простуда!.. Теперь мы с тобой не боимся ни болот, ни дождей.
Увидев моториста, инженер поднялся на ноги.
- Ну, как дела?
Сказочный костюм блестел на нём, высыхая.
- Начальник мастерских разрешил пользоваться только в нерабочее время.
- Добре!
Командир отряда получил новую машину. Полученная при Волке, она налетала уже больше ста часов и теперь передавалась для тренировочных полётов. Техников в отряде не хватало, и на эту машину Хрусталёв назначил Савчука.
Савчук гордился тем, что из всех мотористов выбрали именно его. Целые дни возился он со своим хозяйством: переделал по-своему контровку тросов, вычистил до блеска приборы, отрегулировал бомбосбрасыватели - машина оживала. Вытирая плоскости исхлёстанного ветрами и непогодой самолёта, он исподволь поглядывал на новую командирскую машину - она гордо стояла в центре ангара, свежая, нетронутая, сияя деталями. На ней работал техник Холмогоров; без дела громыхая капотом, он самодовольно пробовал сапогом упругость покрышек.
Инженер помогал Савчуку овладевать новой материальной частью, в свободные вечера моторист приходил к нему домой, и инженер объяснял ему устройство карбюрации, работу помп, систему зажигания. Савчук налегал с упорством: он знал теперь, почему свечи в цилиндрах ставятся сбоку, а не сверху, какая разница между грозненским и бакинским бензином и отчего происходит детонация. Савчук задумал перекрыть новую машину не только безотказной работой мотора, но и внешней отделкой. Частями он покрывал уже самолёт лаком - хвостовое оперение, потом плоскости, фюзеляж оставался пока непокрытым, и для непосвящённых его работа была мало заметна. Инженер всячески поощрял Савчука. Моторист ходил к начальнику механических мастерских просить дрель.
Утром в выходной день они пришли в ангар вместе с Алексеенко. Самолёты, покрытые чехлами, казалось, отдыхали в тишине.
Савчуку была неприятна эта праздничная, похоронная тишина ангара: он принялся за работу с азартом. Пока инженер снимал капот и настраивал дрель, Савчук достал ножницы, нитки, иголку и полез в кабину.
К полудню удалось отработать правую и половину левой щеки капота, оставался верх и распределительная доска приборов. Савчук, мокрый, с лоснящимся, нахмуренным лицом, сосредоточенно наводил по металлу сверкающие кружочки, цепляя их вязью один за другой. От непрерывной работы болели руки и живот, куда упиралась дрель. Алексеенко видел, что моторист устал.
- Ты бы пообедать сходил, а я давай покручу…
- Если обедать, то вместе, - упрямо заявил Савчук, наводя очередной сверкающий кружок.
Капли кота падали с его лба и стремительно скатывались по масляной наклонной плоскости капота.
- Иди, иди, - Алексеенко вырвал у него дрель, - а мне из буфета принеси чего-нибудь. Я есть не хочу, что-то не по себе…
До столовой Савчук бежал, у вешалки от переполнения чувств хлопнул по затылку оружейника, тот ответил тем же, и, беспричинно смеясь, они вошли в столовую.
Захватив бутерброды и бутылку нарзана, Савчук вернулся на аэродром. Подняв победно бутылку, он с шумом ворвался в ангар, но у дверей остановился: на полу, головой на нижней выгнутости колеса, лежал с закрытыми глазами, белый, как жесть, инженер. Рядом валялась дрель. Савчук расстегнул инженеру гимнастерку, намочил нарзаном платок и приложил к сердцу. Алексеенко открыл глаза.
Моторист заботливо подсунул ему под голову свои перчатки.
- Может, в санчасть позвонить?..
- Не надо…
- Значит, работу откладываем до завтра? - с сожалением произнёс Савчук.
- Пустяки. Отлежусь.
Савчук расстелил возле стены чехол от мотора и поднял с пола дрель: чувство благодарности и тревога за инженера обязывали его поторапливаться. С тихим скрипом инструмент прикасался к ровной матовой поверхности капота, рассыпая одинаковые серебристые кружочки друг за дружкой, - металл будто покрывался морозным узором, молодел. Нахмурив брови, моторист озабоченно точными и однообразными движениями поворачивал ручку. От неосторожных движений капот иногда погромыхивал - Савчук с тревогой через плечо оглядывался на инженера. Тень от колеса уже вытянулась на метр, наступал вечер, надо было спешить… Мокрая рубашка стыла и неприятно касалась разгорячённого тела, пусть - зато завтра он покажет всем, что можно сделать даже из старой машины! Вечернее солнце вышло из-под низких, серых, далеких туч и брызнуло светом в распахнутые двери ангара: кружочки ожили, будто запели нежными рубиновыми и зелёными искрами. Когда Савчук менял положение головы, на смеющейся выпуклости капота неуловимо возникали и исчезали феерические круги радуг. Он был доволен: оставался нижний, последний ряд и ложбинка, идущая к пропеллеру. То-то завтра будет разговору! Устали руки - чёрт с ними, ещё два десятка поворотов, и работе конец. Весенние сумерки входили в ангар. Алексеенко поднялся.
- Вздремнул немного.
Савчук повернул к нему потное, красное, счастливое лицо.
- А кончили мы вовремя!
Они расстались у ворот аэродрома - инженер пошёл домой, моторист повернул в общежитие.
В тихом небе рождались звёзды, они переливались металлическими огоньками - казалось, кто-то наводил дрелью кружочки, один за другим, один за другим…
Выведенные из ангара самолёты стояли в шеренгу на красной линейке. Возле савчуковской машины толпился народ, проходившие мимо техники и мотористы других частей тоже останавливались, любовались, лезли в кабину, смотрели сияющую доску приборов, ручку управления, обшитую алым бархатом. Бархат особенно изумлял: пустяк, а сразу придал кабине изящество.
Савчук с молчаливым достоинством докрывал фюзеляж самолёта лаком. Он держался по-будничному, словно ничего особенного и не сделал. Холмогоров курил в отдалении, сощуренно смотрел на машины, - сравнивая обе, - и оскорблённо сплёвывал на снег.
40
В конце января Клинкова послали на краткосрочные курсы парашютистов. Голубчик был отдан под суд.
За полтора месяца Андрей выполнил тринадцать прыжков, четыре из них - затяжных. Работая старостой группы, он всё свободное время налегал на книги. За отличное выполнение прыжков его наградили грамотой и отметили приказом по воздушным силам Республики. Андрей переписывался с Гавриком и знал, что отряд выполнил больше половины зимней программы и вышел в части на второе место. Впереди шла штурмовая эскадрилья. Попутно Гаврик сообщал, что у него с Нестеровой дела на мази, и - чем чёрт не шутит! - он думает на ней жениться. Встречаются на работе каждый день. Это было неприятное известие. Просиживая над книгами, Андрей всё время видел перед собой её оснеженные волосы: это подталкивало. Хотелось ошеломить её знаниями.
Как всякий влюбленный, он ошибочно приписывал ей больше, чем это было на самом деле. Маруся тоже думала о нём. Возвращаясь однажды с Хрусталёвым и комиссаром, она узнала из разговора, что Клинков аттестован на командира звена. Всякий слух о нём заставлял сильнее биться её сердце. Андрей в её восприятии приобретал, независимо от своих усилий, какую-то недосягаемость.
Андрей вернулся в часть похудевший. В выражении его лица и в разговоре появился налёт какой-то неуловимой серьезности, словно он понял что-то очень важное. А передумал он за эти полтора месяца много. Иным блеском теперь светились его глаза, в бровях явилась напряжённость, в улыбке - превосходство над окружающими. Острей всех поразило это выражение Марусю.
Андрею хотелось застать её скучной и одинокой, но вышло не так. Приехав ночью, он радостный шагал по тёмной аллее авиагородка, легко покачивая в руке тяжёлый чемодан. Проходя мимо освещённого окна, Андрей полез через сугроб, чтобы постучать Гаврику и порадовать приездом, но у самого подоконника задержался: спиной к окну, поправляя волосы, стояла Маруся, - и не успел он как следует вглядеться, как в комнате потушили свет. "Всё ясно". Четверть часа простоял он у подоконника, но свет так и не зажёгся.
Андрей вошёл в свою комнату расстроенный, зажег настольную лампу, поставил чемодан и, не раздеваясь, присел на кровать. Без мыслей, без желаний сидел он в звенящей тишине, устремив глаза на огонь. Его обманули. Жестокое чувство охватило его душу. Оказывается, верить нельзя даже самым близким людям. Он верил, а его надували просто, без сложностей, как дурака. Его передёрнуло от этой мысли. Ухватившись за спинку кровати, Андрей затряс её изо всей силы, кровать заскрипела.
Появилось желание сломать что-нибудь, разбить, крикнуть, выбросить.
Он оглядел комнату, всё в ней было, как при отъезде. Нижний ящик стола, откуда он доставал бритву, остался незадвинутым. Он тогда опаздывал на поезд, и Маруся помогала ему упаковывать вещи. На столе лежала белая верёвка. Она принесла, думала, что пригодится. Заботилась. А теперь о другом заботится! Другого обнимает… Эта мысль была невыносима. Андрей схватил со стола верёвку и с остервенением швырнул её в угол… Он лёг на кровать и закрыл глаза. С невыразимой болью возникла перед ним картина их первых свиданий, осторожного скрипа калитки, многозначительных недомолвок, сладостной таинственности записок, где слова, выражающие чувства, обозначались точками.
Особенно запомнилось расставание на станции, когда солнце ей било в спину и волосы вокруг головы светились. Он вспомнил, как белая её лодочка с жемчужными крыльями огибала пологий берег озерка. Ах, Маруся, Маруся!..
Андрей поднял с пола верёвку, бережно намотал её на руку и положил на стол.
Если бы она знала, как он страдает, она немедленно бросила бы Гаврика и прибежала сюда. А он простил бы её?.. Несомненно, простил бы.
Однако, остывая и отходя сердцем, Андрей приходил к горькому убеждению, что Маруся потеряна для него навсегда. Без всяких надежд на возвращение. Он и сам не позволит себе теперь унизиться до того, чтобы вернуться к ней после Гаврика. Именно после… Это было обидней всего. Никогда, ни за что!.. Он разделся и уткнулся разгорячённым лицом в подушку.
Как Андрей ни старался убедить себя в том, что он её не любит, что Маруся потеряна, и навсегда, однако какая-то смутная надежда, тихая, маленькая и ясная, как свечечка, всё же где-то теплилась в сердце.
Явившись утром на аэродром, Клинков хмуро прошёл мимо Нестеровой и нелюдимо пошагал в штаб, - Маруся долго и непонимающе смотрела ему в спину.
41
В хмурый, тёмный день отряд занимался в классе - проходили тактику штурмовой авиации. Снег хлопьями осыпался за окном, надевая на столбы белые папахи. Руководил занятиями Хрусталёв. Он давал вводную задачу:
- В ночь на 8 июня разведка доносит, что юго-западнее высоты 107 обнаружены две неприятельские батареи. Третью батарею обнаружить не удалось, но по некоторым данным можно предполагать, что она расположена в квадрате 28–13. Наша эскадрилья придана стрелковой дивизии. Вечером из штаба получена телефонограмма с сообщением, что наутро дивизия идёт в наступление. Штадив приказывает командиру эскадрильи уничтожить артиллерию противника, мешающую нашим войскам. Понятно?..
Андрей с Гавриком следят по карте за сложившейся обстановкой. Всё ясно - к утру эскадрилья должна вывести из строя все три батареи.
Хрусталёв дает время продумать обстановку и потом указывает на Гаврика.
- Ваше решение?
Гаврик неторопливо начинает излагать свои соображения.
- Я бы, конечно, в первую голову… ну, позвал бы начальника штаба и объяснил бы ему всё по карте.
- Так. Вызывайте начальника штаба! Как вы будете его вызывать?
- Я пошлю за ним дежурного.
- Ну, я дежурный - отдавайте приказание!
- Товарищ дежурный… немедленно вызвать ко мне начальника штаба.
- Есть! Вызвать начальника штаба! Начальник штаба пришёл, что дальше?
- Объясняю ему по карте.
- Объясняйте!..
- Товарищ начальник штаба, утром дивизия идёт в наступление и наша эскадрилья должна разбомбить неприятельскую артиллерию… Один отряд, значит, нужно выслать…
- Позвольте, сколько времени вы объясняете по карте?
- Ну… полчаса…
- Есть ли смысл, при отсутствии времени, объяснять обстановку одному начальнику штаба или ещё кого следует позвать? Кто ответит?
Андрей сидит рядом, и ему досадно: как это у Гаврика всё вяло выходит и совсем не по-командирски. Эту же досаду он видит и на других лицах, - да разве ж можно так долго возиться и терять золотое время? Тут бы надо…
Когда сидишь рядом и молчишь, то замечаешь все ошибки товарища, его неуверенность и отсутствие командирской распорядительности.
Мысль напряжённо работает. Карта на столе уже и не карта, а настоящая действительность. Полоски рек голубеют и начинают течь, вырастают горы, и опускаются лощины. Как удобно по этому ущелью провести на бреющем всю эскадрилью и, выбравшись из-за леса, ударить на врага с тыла!
Обведённое красным карандашом колечко неудержимо расширяется, и перед Андреем уже не колечко, а хороший, просторный аэродром. Под деревьями, замаскированные, стоят самолёты с чехлами на моторах. Он даже видит эти чехлы: они серые, выпачканные в масле.