Вася объяснил, что работает парашютистом-пожарным в авиационной охране лесов. Работа хорошая, платят хорошо. И главное - демобилизовались, и вроде нет у них специальности, а выходит, ничего подобного, есть у них специальность. И специалисты такие, как они, здесь очень нужны.
- Хорошо было бы, вместе бы работали. А с начальником я о тебе договорился. Ну, конечно, сам решай.
Сергей с нежностью посмотрел на Мариманова. Мировой парень. Не опрашивает, не удивляется, чего это ради отбивает его бывший отделенный телеграммы и мчится через всю страну. Значит, надо. Захочет - сам расскажет. Вот что такое настоящая дружба.
- А мне все прыжки снились. Я думаю, к чему бы это? - сказал Сергей и усмехнулся.- Ну, пошли, пошли. Устроимся здесь, а там посмотрим. Ну, как вообще дела, Вася? Тележко не попадался? Он ведь откуда-то отсюда. Или еще не демобилизовался, лечится, филон?
- Куда он денется.
- Девчонка есть у тебя?
- У меня жена есть.
- Чего-чего? - Сергей остановился, хлопнул себя по бокам.- Серьезно? Когда ж ты успел?
- Да с месяц, как свадьбу сыграли,- ответил Вася смущенно.
Они вошли в распахнутые ворота, перешли грязный двор и подошли к двухэтажному дому, около крыльца стояли машины. Здесь, видимо, помещалось несколько различных организаций - у дверей висели облупившиеся эмалевые и проржавевшие,- краской по жести,- таблички; и этот же дом был еще и просто жилым, под окнами бродили куры, на лестнице, по которой поднимались Сергей и Вася, играли ребятишки, а сверху спускались люди в летных кожаных куртках, с планшетами, один из этих людей кивнул Мариманову.
На верхнюю площадку выходило двое дверей, одна дверь была приоткрыта, там была квартира, и у Сергея закружилась голова от запаха жареного лука, в другую дверь они вошли, потоптались в коридорчике, Вася сунул голову в комнату, спросил кого-то: "У себя?" и поманил Сергея.
Начальник сидел за столом и разговаривал по телефону. Он был в белой рубашке, при галстуке, синий пиджак висел на спинке стула, а на подоконнике лежала гражданская летная фуражка с "капустой". Во всю стену подробная карта, с нанесенными на нее карандашными нагрузками, большинство их было непонятно Сергею, но все равно он с особым интересом скромно поглядывал на эту карту, понимая, что все эти леса охраняют от пожаров люди, подчиненные сидящему сейчас за столом человеку, и что где-то здесь, на этих зеленых пространствах, ожидает Сергея его судьба.
- Локализовали? Вот это молодцы! Внимательно окарауливайте! Да-да. До связи.
Он положил трубку и поднялся.
- Андрей Васильевич, вот это Лабутин, я вам говорил.
- Здравствуйте,- сказал Сергей с готовностью.
- Здравствуйте, здравствуйте.- Начальник подал руку.- Гущин...
Он был крепок, еще не очень старый, лет сорока, без седины в прямых волосах.
- Десантник? Десантники нам нужны. До армии профессии не было? Учились в школе? Ну вот, демобилизавались без специальности, а оказалось, что со специальностью, что вы нужный специалист. Вот что значит армия. Документы...
Сергей подал паспорт, красноармейскую книжку, удостоверение о прыжках. Тот быстро, почти не глядя, перелистал, вернул:
- Ну, что вам сказать? Товарищ, наверно, уже рассказывал? У нас нелегкая, но очень нужная, очень важная и почетная работа. Знаете, как пишут в газетах, парашютизм - спорт отважных. Отважных! А для нас это не спорт, а наше дело, наша работа. Хотя нормативы спортивные и у нас можно выполнить, кто хочет. Вот так. Свободного времени у вас будет много, почти вся зима, можно учиться. Ну, сначала нужно будет курсы пройти, освоить взрывные работы и прочее. Общежитие предоставляем. Согласны?
Сергей чувствовал, что начальник желает ему добра, но, говоря все это, думает еще о чем-то другом, чем-то иным озабочен, да и что ему, начальнику, один какой-то парашютист. Он и самого рекомендующего - Мариманова, видно, знает неважно. Хорошо нужно знать того, кто летит рядом с тобой, кто перед тобой или следом шагнет по сигналу в зияющий прямоугольник дверей.
Во время всего разговора входили люди, Гущин спрашивал: "Что у вас?", подписывал ведомости и приказы, изучал погоду, рассматривал донесения. Звонил телефон, он отдавал распоряжения, расспрашивал, сердился, смеялся.
Он сидел в своем маленьком кабинетике, словно не было за окошком развешанного на веревках белья, словно не было лестницы с играющими ребятишками, с забредающими туда и вдруг нервно кудахтающими курами, словно не втекал в дверь запах мяса и лука. Это было похоже на детскую игру, казалось, этот человек играл в начальника, отвечающего за десятки миллионов гектаров леса, распоряжающегося людьми, автомобилями, самолетами. Счетовод, притворяющийся генералом.
Но это был настоящий начальник.
И всякий раз, заканчивая новое дело, он вскидывал голубые глаза на Сергея, сразу понимая, кто это, и продолжал разговор:
- Общежитие предоставляем. Вот так. Согласны? Тогда оформляйтесь. Мариманов,- сказал он вдруг обрадовано, словно вспоминал-вспоминал и вспомнил-таки Васину фамилию,- покажите. Получите карточки и все, что нужно.
- До свидания,- сказал Сергей.
Тот кивнул, даже не кивнул, а только опустил веки:
- Желаю успеха. Увидимся.
Когда они вышли на крыльцо, чуть заметно, к вечеру, лиловел воздух.
- А теперь ко мне,- заторопился Вася.- На индюка.
- Чего-чего?
- В гости, говорю. На индюшатину.
- Ну и ну. Силен Мариманыч.
В конце улицы, не соступив с дощатого тротуара, они шагнули на другой такой же, уже внутрь двора, и здесь яростно кинулся на Сергея здоровый кобель, как будто Сергей один вошел, без хозяина, в полуметре от брюк Сергея тряслась его морда, дальше цепь не пускала.
- С детства на цепи,- объяснил Мариманов.- Озверел.- И крикнул: - Ну! Ты!..
Из просторных сеней вошли в комнату, и Сергей сразу же увидел Петьку Тележко, в белой вышитой рубашке, который сидел, закинув одну длинную ногу на другую.
- Хо! - крикнул Тележко. - Товарищ гвардии сержант! Серога!..
Они тоже, как тогда с Васей на станции, похлопали друг друга по плечу.
- А я думал, ты где-нибудь лечишься у Черного ларя, как собирался.
- Да нет,- вздохнул Тележко,- видишь, здесь. У вас, говорит, плеврит, ерунда. Здоров, говорит, как все равно этот...
- Тоже прыгаешь? Вместе с Васей?
- Я? Ты смеешься! - возмутился Тележко.- Что я, сдурел? Я напрыгался досыта. Курсы кончаю шоферские. Другое дело!
- Вот познакомьтесь,- бодро сказал Мариманов.
- Сергей.
- Учти, Васькин командир! - напомнил Тележко. Она подала руку дощечкой, сказала безразлично:
- Очень приятно,- и сама представилась: - Кларита.
Сергей не расслышал:
- Лариса?
- Кларита!
- Что же это за имя? А сокращенно как?
- Клара.
- А почему тогда не Рита?
Она пожала плечами.
На ней было пестренькое платье и малиновая кофточка, растянутая на груди. Лицо белое, как будто немного рыхлое. Она была одного роста с мужем - для женщины не маленькая. Смотрела и разговаривала подчеркнуто равнодушно, видимо, считая это хорошим тоном. А может быть, она просто хотела оказать: мне совершенно неинтересны все эти старинные друзья и начальники моего мужа. Они мне не нужны, я не хочу, чтобы они опять приходили...
И Сергею это было неприятно.
- А это мать,- сказал Мариманов и, здороваясь с нею (Вася был очень мало на нее похож, видно, все монгольское шло от отца), Сергей сразу вспомнил, что отец Мариманова погиб в сорок первом под Москвой, в Сибирской дивизии.
- Очень рады,- говорила она спокойно и просто.- Мы вас знаем. Василий часто про вас рассказывал, да и писал раньше.
- Ну, спасибо.
Он подумал, что если бы к нему приехали фронтовые друзья, то и его родители встретили бы их тепло и радушно. Нужно им письмо написать, а то беспокоятся, наверно. Да и ему интересно, что там слышно. А обратной адрес указать Васин, на всякий случай.
Совсем уже стемнело, зажгли свет. Окна все были заставлены цветами, но цветы эти не цвели. Над буфетом висел портрет маршала Тимошенко, а на другой стене картина, изображавшая княжну Тараканову в тюремной камере во время наводнения. В буфете цветные лафитнички, "улаженные" чашки, лежащие на боку, по шесть штук на одном блюдце. На крашеном полу - длинные, в разных направлениях половики-дорожки, сшитые из мелких разноцветных лоскутков.
Васина мать и Кларита стали накрывать на стол, подали вазочку с вареньем, с колотым сахаром, чашки. Вася спохватился:
- Нет, нам сперва закусить! - И объяснил Сергею: - Тут в наших местах сперва пьют чай, а уж потом подают закуску и водку пьют. Но мы-то наоборот будем.
- Да, с индюка начнем,- подтвердил Тялежко.
- Какой индюк? Какой индюк? - презрительно спросила Кларита.
- Какой? Да по двору ходит. На носу еще такая красная доработка.
Кларита щелкнула языком:
- Одного зовет на индюка и второго. А щипать будешь? - крикнула она Васе.- А ты будешь? - Петьке.- Или с пеньками есть будете?
- Какие еще пеньки! - упорствовал Тележко.
- Какие? Перо! Видал в мясе черные пеньки? Клещами не выдернешь. Когда на откорм птицу ставят, то через двенадцать дней надо резать или через двадцать четыре, тогда легко щиплется. Понял?
- Ну, ладно, ладно,- сдался Петька,- нам бы и с пеньками этими пошло. Верно, сержант?
Сергей сидел, глотая слюни.
Кларита с недовольным видом подала капусту, сало, соленую розовую рыбу, буркнула:
- Картошка еще не сварилась.
- Ладно, садись, - сказал ей Вася.- Петя, разлей.- Он встал, маленький, трогательный.- Выпьем за нашу встречу,- сказал он смущаясь,- за нашу дружбу.
Чокнулись.
- Ну, ВЦСПС! - подмигнул Тележко, опрокидывая лафитник в рот.
Кларита едва пригубила, Петька стал ее убеждать, чтобы она допила. Вася сказал:
- Ничего, пусть как хочет!..
Мать выпила все.
Водка обожгла Сергею горло. Он старался есть медленнее, брать поменьше, но ничего не мог поделать с собой - все ел и ел. Потом выпили за погибших ребят, потом - "чтобы пушки не ржавели". И Тележко прибавлял почему-то:
- Ну, ВЦСПС!
Кларита допила. Петька сидел, положив руки на клеенку, и на правой руке видна была знакомая наколка - птица и подпись: "Так улетела моя молодость".
- А я смотрю на тебя и никак не могу понять, что же в тебе изменилось. А теперь понял: зубы. Они же были у тебя стальные, а теперь золотые.
- Точно, сержант. Сибирь все же, было у родни золотишко. На, говорит, Петрусь, вставь золотые зубы, а то ходишь, как все равно этот...
- Смотри, отрежут тебе, однако, голову из-за этих зубов,- сказала Васина мать.
- Не отрежут.
- А я думал, Петька, слушай,- продолжал Сергей,- а я подумал, что у тебя, как у того оружейника, ну, помнишь, с зубами...
- А! - И они все трое хохотали, а Кларита говорила:
- Чего это вас забирает?
Потом они вспоминали всякие случаи, как один при прыжке прошел сквозь стропы другого и приземлился, сидя у него на шее, а тот все боялся, пока летели, что ему саперная лопатка голову пробьет.
- А помнишь, музыкантский взвод прыгал? Капельмейстер летит и играет: "Та-ра-та-ра та papa!" А оркестр снизу: "Ту-ту-ту-ту-ту. Трам-naм- ам-пам-пам".
- Здорово ты изобразил.
Потом еще пили, потом сидели, обявшиись, на кровати и пели строевую песню:
Ходит слава боевая
Про лихих сибиряков
От Приморья до Алтая,
До балтийских берегов...
- А ты чего но женишься, Тележко? Или тоже женился?
- Нет, чего мне жениться, когда друзья женатые. Верно, Клара?..
Та усмехнулась, поджала губы, сказала снисходительно:
- Ладно, ладно, спать пора!
- Это, как одна говорит,- не унимался Тележко,- у меня, говорит, три сына, и все трое Иваны. А как же ты их различаешь? А по отчеству.
Кларита, стеля постель, тоже не вытерпела, прыснула.
Спал Сергей вместе с Петькой на широкой кровати. Лег и сразу заснул, только успел подумать: "Все. Завтра начинается новая жизнь".
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Отец собирался, в Сибирь, ему предложили поехать на новый завод главным инженером. Это очень привлекало. Они с матерью теперь каждый день говорили об этом, шептались по ночам, Лида слышала. Их привлекало то, что там зарплата гораздо выше (иногда они говорили: жалованье), и отец уже давно хотел быть хозяином себе (при его опыте, образовании, знаниях - это особенно подчеркивала мать). Но смущало другое - Сибирь. Очень уж далеко, и морозы там страшные, и отцу не хотелось ехать одному. Он все спрашивал: "Вы приедете, когда я вас вызову? Сразу, хорошо?"
Они жили за городом в двухэтажном доме, отец работал в Москве. Он приезжал поздно, Лида уже обычно спала или лежала в постели, и тогда она удивлялась, как моментально, едва отец входил, вспыхивала ссора. Ее всегда затевала мать, набрасываясь на отца с упреками. Лишь потом Лида поняла причину: отец приезжал навеселе. Задержку он объяснял экстренным совещанием или тем, что было крушение и не ходили поезда, или еще чем-нибудь в этом роде. Дождливыми осенними или метельными зимними вечерами Лида с матерью сидели тихонько, ждали отца. Мать нигде не работала. Как-то раз летом, когда отец был на работе, приехал лысеющий рыжеватый человек,- как оказалось, друг юности матери. Они гуляли втроем и катались на пруду на лодке, мать разрумянилась, смеялась оживленно, Лиде это было неприятно. И хотя мать ни о чем ее не просила, она чувствовала, что отцу не нужно говорить об этом посещении. Однажды длинным вечером, когда они по обыкновению ждали отца, мать сказала про этого самого друга юности:
- Он скоро будет профессором. Боже мой, как он умо лял меня когда-то выйти за него замуж. Мы могли бы жить с тобой совсем не так...
Лида ничего не ответила, но с обидой подумала, что не хотела бы иметь такого отца. Да ее тогда и не было бы просто на свете, была бы другая девочка или даже мальчик.
Год назад Лида заболела скарлатиной. Сначала не знали, что это скарлатина, и она лежала дома в сильном жару. Отец с топориком-секачом бегал на каток, залитый поблизости, откалывал куски льда, ей клали пузырь на лоб. Потом велено было ехать в больницу, Лиде сказали, что просто поедут кататься на лошадях, она поверила, ее закутали, как только могли, и повезли, потом она сквозь пелену увидела тесный коридор, людей в белье, ее несут на руках, и длинный-длинный ужасный сон с краткими пробуждениями: мать в слезах, врачи, другие дети, и опять уколы, уколы - живого места нет, солнечный свет, за оконным стеклом - смотри, смотри, Лидочка! -.улыбающееся лицо отца, потом умирающий маленький мальчик, который ей так нравился, его загородили ширмой, но и это уже не страшно - за окном снега, солнце, деревушка далеко-далеко под горой.
Она вернулась домой вытянувшаяся, похудевшая и дома еще лежала в постели, ненадолго вставала каждый день и все смотрела в окно. Мать сказала:
- Нужно бешеное питание!
Они продали все, что у них было ценного,- какой-то отрез и статуэтку из саксонского фарфора, сдали в торгсин мамино колечко, брошку, медальончик на тоненькой витой из золота цепочке. Но в торгсине платили только за вес, на изящество, работы не обращали внимания. Это было немного, но все же позволило поставить Лиду на ноги. В это время отцу предложили ехать в Сибирь.
Они еще колебались, разузнавали, что и как, и наконец отец решился, получил подъемные и начал собираться в дорогу. И сразу стало весело и немного тревожно. Составили список - что брать. На диване стоял чемодан с поднятой крышкой, в него клали какую-нибудь вещь и тут же вычеркивали ее из списка. Отец купил рыжую доху из жеребенка, высокие валенки, теплую шапку. Раньше он носил только кепку, называя ее - кепи.
Лида, сидя на кровати, сунула ноги в отцовские серые валенки, не достала дна, упала носом вперед, чуть не сбила зажженную керосинку, стоящую на табурете. У них в квартире плита не работала, да и дров не было, и все соседи готовили в комнатах. Керосина тоже не было, и отец возил его из Москвы, это строжайше запрещалось - возить керосин в поезде, но у отца был специальный медный сосуд с крепко завинчивающейся пробкой. Он заполнял его доверху, чтобы не булькало, клал в чемоданчик, и никто не мог придраться.
Наконец все было готово, и они поехали в Москву провожать отца. Отец был немного нелеп в своём рыжем жеребенке.
В Москве на шумной, людной, почти без снега площади втиснулись с трудом и волнениями в маленький автобус, поехали на другой вокзал. Отец объяснил, что это наши новые советские автобусы, заменившие красные английские ("Помнишь, дочка, ездили смотреть иллюминацию?"). У нужного вокзала шли какие-то работы, из-за забора торчала деревянная башня.
- Метрополитен строят,- сказал отец,- подземную дорогу. В таком городе, как Москва, это необходимо.
Вслед за носильщиком, через запруженный душный вокзал вышли на длинный перрон к синему прекрасному поезду. Вошли в вагон и чинно сели на мягкий диван. Здесь все было великолепно - и выдвижная дверь с мерцающим зеркалом, и настольная лампа, и голубой ночник под потолком, и тяжелые красные занавески. Отец все ждал, что кто-то придет из института проводить его, выбегал смотреть и не мог дотерпеть, пока поезд отойдет, заскочил в буфет. Теперь уже и Лида научилась замечать это.
- Ну, ладно, ладно,- сказал отец,- все будет хорошо. Будь умницей, дочка. Ладно? И пиши мне.- Он поцеловал ее, и на нее дохнуло таким знакомым отцовским запахом, смешанным с вином и табаком. Нужно было уже уходить, и, расцеловавшись еще раз с отцом, они вышла на перрон, а отец, стоя в тамбуре за спиной проводницы, кивал и грустно улыбался. И ей стало очень жалко отца. Поезд тронулся, отец махал из-за плеча проводницы, и Лида еще долго узнавала его руку. Потом они пошли назад по длинному опустевшему перрону.
А ее отца, инженера Аркадия Викторовича Валединскоко, мягко и мощно понес на восток синий экспресс.
Аркадий Викторович брился, шел в вагон ресторан по чужим вагонам- через шаткие площадки между вагонами, защищенные клеенчатой гармошкой, из-под которой обдавало холодом, подолгу сидел за столиком, смотрел в широкое окно на белые поля, на голые березки, па забитые снегом елки. Потом он возвращался к себе. Мягкий вагон был заполнен наполовину, в купе был лишь один сосед, но Валединский часами стоял в коридоре у окна, размышляя о том, что его ожидает, и уже тоскуя в разлуке. Поезд мчался, и Валединский думал, вернее, чувствовал, глядя на эти леса, на мелькающие деревушки, на стрелочницу у переезда, замотанную платком, в лежащей поверх платка железнодорожной фуражке: "Ах ты, боже мой, велика Россия!" Но ведь пересекающая страну, гудящая под колесами бесконечная магистраль была лишь тоненькой ниточкой в этих снежных безлюдных просторах, ниточкой, на которую были нанизаны города, станции, заводы. А какие пространства разворачивались направо и налево от полотна! Он стоял в коридоре летящего вагона, лицом к северу, к далекому Ледовитому океану, пересекая великие реки и всякий раз жалея, что они подо льдом.