Бессмертный жгучим взглядом измерил Безбородько и его одежду.
- Ты, Антон, собираешься пировать или свататься?
- Вот и не угадал, братец, - довольная улыбка расползается по узковатому лицу. - Притопал к тебе прямо от городского портного, он хоть и дерет, но умеет иглой играть, как смычком, - выгнулся, осматривая одежину с боков. - Галифе не малое сделал?
- Брось поросенка в каждый карман, - увеличит, еще и музыка без смычка будет визжать.
- Обойдется без музыки, - сразу насупился Безбородько, не зная, куда девать картуз.
- Гляди, обойдется ли, - на что-то намекнул Марко.
Безбородька передернуло от этих слов, будто задыхаясь, раскрыл рот, чтобы ответить, но промолчал. И дальше уже сидел в палате, как осенняя туча.
Из больницы она сумерками возвращалась с Безбородько на кооперативной телеге. Удобно усевшись на рядне, чтобы не замаслить новенькую одежду, Антон Иванович и сяк и так увивался возле нее и все просил угощаться "монпансье" рыбкой. Эти мелкие цветные рыбки он прямо пригоршней вылавливал из кооперативного мешка, демонстрируя свою гостеприимность. В лесу Безбородько притих, съежился, обеспокоено посматривал на все стороны и немилосердно подгонял коней, а когда они выскочили в чистое поле, снова стал говорливым и энергичным. О Марке он заговорил с сочувствием, но с осуждением.
- Кому нужно такое геройство? Тоже нашелся послереволюционный индивидуалист-террорист. А не лучше ли было бы коллективно окружить банду и разнести ее в пух и прах. Жаль, жаль человека, но очень безрассудный он, во всем безрассудный, горячий. И все впереди хочет быть, а коллектив, массы недооценивает. Еще не сообразил своим черепком, что век героев прошел. Об этом и в "Интернационале" поется: "Ни царь, ни бог и ни герой". Вот как оно, практически, должны быть.
В то время ходили разные теорийки о героизме, и она, по молодости и неопытности, не знала, что ответить Безбородько, который стоял за массовость во всем. Правда, оказалось, что сам Безбородько в боях с бандитами никогда не участвовал, потому что работал по другой государственной линии. Набрасывался он и на тяжелый характер Марка:
- Он, кроме себя и Устина, никого не терпел. Такой нрав имеет, что на десятерых хватило бы. Если упрется, как столбец в плоту, ничем не пошевелишь, хоть кол на голове теши… Вы не знаете, как его по-уличному называют?
- Не знаю.
- А вы когда-нибудь слышали сказку о Марке Проклятом?
- Слышала. И книгу такую читала.
- Так вот и нашего Марка за характер за глаза называют Марком Проклятым.
- Бог с вами, Антон Иванович! Что вы, извините, мелете о таком человеке! - аж вскрикнула она.
- Не я же выдумал такое прозвище - село, - начал оправдываться Безбородько. - Ну, что бы там ни говорили, а храбрости у Марка не отберешь. Это, конечно, штука не скверная. Но надо иметь милосердие и к другим. А он его, - уменьшил голос, - даже к девушкам не имеет… всюду герой.
Последнее более всего поразило, насторожило ее, и почему-то защемило тогда девичье сердце. Правда, сначала верила и не верила, но через некоторое время об этом, словно ненароком, услышала от хитрющего, с лицом в виде горшка лавочника потребительского общества. И слухи омрачили образ Марка, потому что она волокит ненавидела всей страстью девичьей души. Но почему же тогда так уважают Марка и Зиновий Петрович, и тетка Христя? Спросить бы у них, так что они подумают о ней? Но о прозвище Марка она как-то заговорила с теткой Христей, которая чуть ли не во всем стала ее наперсницей. Молодица сразу набросилась на неизвестного врага:
- Плюньте прямо в глаза какой-то роже, моей слюной плюньте. Мелом швырните в рыло тем, кто Марка называет проклятым. Это так въелись в него дукачи-крикуны и всякая шантрапа, дубило бы и гнуло бы их на чертов обод! Наш Марко не проклятый, а Бессмертный! - стояла гневная и красная, а на энергичном лице сжимались и разглаживались причудливые ямки.
От этой ругани и защиты ей стало теплее на сердце.
Работала она в две смены. Работы и мороки было много. Много родителей до заморозков не посылали детей в науку. Не хватало книг, тетрадей, карандашей, а чернило ученики делали из дубовых яблочек или из бузины, заправляя его ржавчиной и отваром дубовой коры. Она и не заметила, как упала зима. А с первой метелицей пришел к ней осунувшийся, но веселый Марко. От него еще пахло лекарством и тем несравненным духом сена, когда к нему от первого влажного снега ненадолго возвращается благоухание лета.
- Степанида Ивановна, добрый вечер вам. Не замерзаете в своих хоромах?
- Дров привезли, - почему-то обрадовалась она, хотя и знала, что Марка надо остерегаться.
- А вы когда-нибудь видели такое чудо: метелицу и звезды?
- Одновременно метелицу и звезды, разве такое может быть?
- Пойдемте - посмотрите.
Она в чем стояла выбежала вслед за Марком на неогражденное крыльцо, взглянула на небо, но с него сыпался снег, а звезд не видно было.
- Подождите немного, адаптируйте глаза, - успокоил ее Марко, и они оба начали смотреть вверх. Через некоторое время метелица будто притихла и сквозь сжиженную сетку снежинок она в самом деле увидела несколько звезд. Но сразу же свежее дыхание метелицы закрыло их, а потом снова открыло.
- Как хорошо! - вырвалось у нее.
- Конечно! - яснело и его лицо. "Неужели он мог быть безжалостным и неверным?" - шевелилась та же устоявшаяся мысль.
Марко, не замечая ее любопытного взгляда, доверчиво говорил дальше:
- Как я люблю, когда в небе звездно-звездно, когда в полях под звездами светлеют, как реки, дороги, а подсолнечники прямо от звезд перехватывают росу, спросонок шелестят ею и нанизывают на свои лепестки.
Она удивилась его речам:
- Вы, Марко Трофимович, стихи не писали?
- Да писал, - неохотно признался он.
- И что-то получалось у вас?
- Наверно, получалось, потому что одно стихотворение, против мировой контрреволюции, даже в губкомовской газете напечатали. А кто-то в нашем отряде возьми и пусти слух, что это стихотворение я откуда-то переписал. Я тогда вскипел гневом, нашел обидчика и начал доказывать свое авторство кулаками. Но тот партизан со своим дружком обмолотили меня, как сноп. Ну, тогда и подумалось мне: "Если так бьют писателей, еще и оговаривают их, то лучше бросить это дело", - засмеялся Марко. - Теперь на писания не тянет, а учиться хочется побольше, люблю, когда разные картины проходят перед глазами.
- И какие картины вы более всего любите?
- Гоголевские. Там все как-то живым получается, будто это и не в книге написано. Тарас Бульба - это Бульба, а черт, который хватает месяц под рождественскую ночь, - это истинный черт, а Плюшкин - это наш кулак Саврадим, который даже перед богом гасит свечку, чтобы потом поставить ее перед сыном божьим. В больнице я в свою волю начитался, от этого и выздоровел быстрее. У вас чего-нибудь интересного не найдется?
Он ушел от нее с книжками, а в ее голове оставил неуверенные впечатления, по ним стригунцами скакали догадки: кто же такой на самом деле Марко? Или отважный запорожец из "Тараса Бульбы", или тайный сельский соблазнитель? В ту ночь он приснился ей Левком из "Майской ночи", а Безбородько - одноглазым председателем. И забредет же такая глупость в сон, что и наяву страшишься, и удивляешься, и не знаешь, что оно и к чему. Да и хорошим же был Марко над ставом, только вместо шапки у него была буденовка. Но и во сне девичья душа тянулась к нему и боялась его…
Каждая девушка, ожидая свою любовь, надеется, что она у нее будет самой лучшей, и ждет ее с открытыми на весь мир глазами, с открытой душой и тем милым самоотверженным доверием, которое часто и растаптывает девичью долю. Так и она ждала до Марка свою любовь, а на самом деле она или предчувствие ее пришло с тревогой, боязнью, болью и тоскливой неизвестностью. А здесь еще, на беду, и Безбородько зачастил в школу: придет, раздуется всеми карманами английского френча и невероятно большим галифе и начнет говорить и о политике, и о школе, и о музыке, хотя сам даже на балалайке не бренчал. В разговорах он всегда был самоуверенным и хвалился своими связями аж в округе. Марка же называл другом, но время от времени бросал на него такие угольки, что от них она вся начинала гореть.
В большой тревоге и все равно в большой надежде встретила она свою восемнадцатую весну. А она пришла в громыхании ледохода, в буйном наводнении и в таком цветении подснежников, что казалось, будто само небо кусками упало в леса. На Пасху как раз зацвели сады, вакханалия вишневого цвета прямо-таки ошеломила ее, а больше всего удивляли огромные, как столетние дубы, подольские груши - они белыми горами поднимались над селом и, казалось, поднимали его ближе к солнцу или луне и отряхивали на него птичье пение.
На Пасху празднично одетые люди гуляли на кладбище. Детвора стучала пасхальными яйцами или развлекалась на колокольне, девушки водили хороводы и пели веснянки, парни играла в длинную лозу или верниголову, а старики прислушивались к щебету и гулу молодежи. Пошла и она на кладбище, чтобы услышать и запомнить те веснянки, которые не знала.
Птичьими крыльями и чарами любви шумели они над ней, посматривали глазами весенних цветов и таинственного нивяник-зелья, привлекающего к девушке милого. И тысячу лет тому так же кто-то поджидал свою любовь, как она теперь, кто-то спрашивал у матери, как надо очаровывать желанного: или лесными корнями, или карими глазами, или черными бровями, и проливал слезы, стеля постель немилому. Столетние настои песенной любви морочили голову, древние чаяния входили в сегодняшние, словно это для нее воспевались и радость, и муки любви. Но нежданно в этот поэтический отголосок старины ворвались другие мелодии - отозвались выстрелы и крики.
Широкой соседствующей с площадью улицей, отстреливаясь, убегали бандиты, их редкой цепочкой настигали чоновцы, и среди них был Марко Бессмертный. Недалеко от церкви высокий и упитанный бандит поднял обрез, показал на людей, что-то крикнул, и все бандиты бросились на кладбище, смешались с пасхальной гурьбой и люто начали обстреливать чоновцев, растерянно остановившихся: не стрелять же в людей. Вперед выскочил Марко Бессмертный, поднял руку с карабином, который еще дымился, и крикнул, как в колокол ударил:
- Гей, люди, ложитесь на землю!
В один миг толпа упала, оголяя бандитов, и они, как ошалевшие, бросились убегать с кладбища.
За несколько минут прошумел над ней бой, осколок человеческой битвы за счастье, за будущую песню людей и даже за древний поэтический отголосок, который со временем перейдет на сцену и в книги… И едва затихли выстрелы за селом, в селе снова встрепенулись песни о любви, цвет-зелье и работе. И снова в этом она видела поступь истории, колесо которой не в силах остановить ни короткий бандитский обрез, ни куцые мозги разных батькив, которые до сих пор продавали Украину сразу нескольким государствам, хотя на словах и распинались за ее самостийнисть.
Эти мысли сновали под громкую веснянку, что звучала в широком танце и в душе, а сердце не раз порывалось далеко за село, где и сейчас, наверное, Марко бьется с бандитами. Только бы живым остался он!..
Кроковоє колесо
Вище тину стояло,
Много дива видало.
Чи бачило колесо,
Куди милий поїхав?
За ним трава зелена
И діброва весела.
"И там, куда он пошел, зеленая трава, только бы не покраснела она… "Кроковоє колесо вище тину стояло…"" Так, беспокоясь, молча поет она о шагающем колесе, а он движет колесо истории. "Дорогой мой… Ой, что она, глупая, только думает себе? "Кроковоє колесо вище тину стояло… "".
- Нравятся вам наши веснянки? - подошел к ней Зиновий Петрович Гордиенко. От празднично одетого пчеловода веяло ранней пергой и благоуханием свежей земли.
- Чудесные они, чудесные, будто из девичьей души вынуты.
- Как славно сказали вы, - удивился и обрадовался Зиновий Петрович. - Верите, мы их у Котовского пели! И так пели, будто сами с весны выходили… Запишете их на ноты?
- Непременно запишу.
- Марко их очень любит. Иногда, в одиночестве, и в сельсовете напевает их. Пережитки, как говорит Безбородько.
- Как теперь Марко Трофимович? - в тревоге взглянула на волнистую бороду мужчины, в которой, казалось, непременно должна запутаться пчела. Но там не было насекомого, а лежал лепесток вишневого цвета.
- Уже возвращаются ребята домой, все в аккурат, - успокоил Зиновий Петрович, а потом по-сорочьи, как умел только он, взглянул на нее. - А беспокоитесь понемногу за Марка.
- Конечно, беспокоюсь, - хотела сказать спокойно, но сразу же покраснела.
- Ну, вот и хорошо, дочка, - тепло, с лукавинкой улыбнулся мужичонка. - Может, в свой колокол ударю и рюмку выпью на чьей-то свадьбе.
- Ой, что вы говорите? - аж ойкнула она.
Зиновий Петрович засмеялся:
- Вот и испекся на одной щеке один рак, а на другой - еще один.
- Что вы только выдумываете…
- То, что со стороны видно, - она не знала, что ответить, и растерянно опустила голову: - То, что со стороны видно. Да не стесняйтесь. Кашель и любовь не утаишь.
И, натрясая смешок на вьющуюся медь бороды, весело подыбал к своим пчелам.
А вечером к ней пришел Марко, по традиции с вишневой веточкой. Он как-то непривычно взглянул на нее, непривычно улыбнулся, приблизил свои глаза к ее глазам, и она с трусливой радостью поняла, что перед ней стоит ее судьба.
- Какие же вы сегодня хорошие, Степанида Ивановна.
- Только сегодня?
- И раньше тоже… И встрепенулись вы сейчас так славно, как вишенка, что должна зацвести, - вынул по традиции вишневую веточку и поставил в глиняный кувшин, где отцветали бледные и розовощекие ромашки.
- А зачем вы сломали? - строго глазами показала на отломленную веточку, с росинкой глея.
- Это ветер, Степанида Ивановна. Я цвет не порчу. Его тоже любить надо.
Марко сразу почему-то нахмурился, увял, простился и ушел. А скоро забрел Антон Безбородько. Он увидел вишневый цвет, ревниво скособочил распухшие губы, на которых дрожал водочный дух.
- Марко принес?
- Марко, - нехотя ответила, не желая иметь посредника ни в доме, ни в душе.
- Бойкий, ничего не скажешь… Не говорил, практически, что цвет надо любить? - напустил на свой узкий облик жалость к ней.
- Говорил, - сразу насторожилась она, а боль ударила под самое сердце. - А что?
- Да ничего такого, - как-то таинственно ответил Безбородько, сел на парту, и все нашитые карманы френча зашевелились на нем, как крабы.
- Говорите, если начали.
Безбородько закинул ногу на ногу, покачал головой:
- Вам скажи, а вы ему передадите, тогда он и дохнуть мне не даст. И так он имеет работу: подкапывается и под меня, и под моего лавочника.
- Честное слово, все будет между нами.
- Даже честное слово? - призадумался на какую-то минуту. - Тогда смотрите!.. Нехорошо говорят о Марке. Правда, может, это кто-то и напраслину возводит.
- Или напраслина, или правда - говорите! - приказала она, хотя и ощущала, как немеют ноги, как млеет душа.
- Было бы что говорить. Вы видели невесту Устина Трымайводы?
- На похоронах видела ее, - в предчувствии чего-то плохого чуть ли не вскрикнула она.
- Ну да, она там была, хорошая такая девушка. Так вчера Марко в больницу ее отвез.
- Что-то случилось? - едва выговорила, а спиной оперлась о шкаф с книжками.
- Ну да, случилось: дитя должна родить.
- Ну, и что?
- Да ничего, дело житейское. Но чей это будет вишневый цвет - еще неизвестно.
Она застонала, чувствуя, как на исполинском колесе закружились и школа, и земля.
"Кроковоє колесо вище тину стояло…" - невыносимой болью врывались чьи-то голоса…
Остановись же ты, колесо мучения.
И оно послушалось ее, но на душе было так, будто туда кто-то вбросил жабу. Хотелось наброситься на Безбородько, но сдержала себя: а что, если и такое может быть?
- Вы переживаете? Вам плохо? Как вы побледнели! Вот горе! - забеспокоился Безбородько. - Не надо, Степанида Ивановна, так близко все к сердцу принимать. Может, это все вранье. Чего люди не наговорят. Язык не надо ни одалживать, ни покупать.
Он начал искать воду, а она, как подкошенная, села на стул. За окном снова отозвалась трепетная веснянка, в ней было и ожидание любви, и нивяник-зелье, и милый, который появился еще до того, как закипел корень любви. Все это было в песне, но не у нее.
Она взяла отломленную вишневую веточку и выбросила в окно.
А через несколько дней в семье Трымайводы она увидела несчастную мать, увидела и дитя, которое будет выкопанным, только без хмелин шевелюры, Устином. В честь отца его тоже назвали Устином. И тогда какое-то облегчение пришло в девичье сердце, хоть она и решила больше никогда не думать о Марке.
И в этот же вечер, когда на леваде приземистый молочный туман вбирал в свою основу серебряные лунные брызги она лицом к лицу встретилась на кладке с Марком.
- Ой! - вскрикнула от неожиданности, шагнула назад и чуть не бултыхнулась в речушку.
- Так и искупаться можно, - засмеялся и взял ее за руку. - Перенести?
- Перенесите, - неожиданно для себя выпалила и отшатнулась от Марка, но уже было поздно.
Он, как ветер, подхватил ее на руки, под ней качнулась кладка, всхлипнула вода, а над ней в исполинском небесном колесе закружились звезды. "Так вот какое оно, шагающее колесо", - замирая, подумала тогда, и весь мир пьяно закружился вокруг нее.
Марко выскочил на берег, заглянул ей в глаза, теснее прижал к себе:
- Уже не отпущу!
- Что вы, Марко Трофимович! - только теперь перепугалась, вырываясь из рук парня. Так сразу стало страшно, словно летела в бездну.
Марко молча опустил ее на землю, и она поникла перед ним, как школьница: боялась его и все равно ждала от него самых лучших слов.
- Степанида Ивановна, вы знаете, что я люблю вас? - наклонился над ней взволнованный и суровый.
Под кладкой вскинулась рыба, в лугах отозвался коростель, в полях протарахтела телега, и совсем недалеко встрепенулась девичья песня, преисполненная надежды и сожаления.
- В самом деле? - сказала совсем не то, что думалось сказать в таком случае.
- В самом деле. Вы, несомненно, и не замечали этого?
- Не замечала.
- А я еще в больнице влюбился в вас… Там сошлись моя боль и любовь. Но вижу, вы ничуть не любите меня…
- Не знаю, Марко Трофимович, - и правду, и неправду смущенно сказала она.
- Я так и думал… Наверное, вы не моя судьба.
- Почему же?.. Никто судьбы не угадает, - тихо возразила, и он с надеждой взглянул на нее.