Направо, у самой двери, кадушка. Над кадушкой висит на цепочке глиняный горшок с носиком - это рукомойник. Русская печь. Лавки. У окна стол. На столе горела керосиновая лампа, а возле стола сидел древний старик с белой густой бородой и такими же волосами на крупной голове. Перед ним лежал ворох сухой коры, и старик вязал эту кору в пучки.
Я поздоровался. Старик даже головы не поднял и продолжал перебирать кору своими длинными, тонкими пальцами. Когда же я присел, он взглянул на меня, кивнул и продолжал своё занятие. Девушка взяла моё ружьё, поставила его в угол и убежала во двор.
- Решил у вас переночевать, - сказал я старику.
Он перебил:
- Что ж, поди, без собаки ходил по лесу?
- Без собаки.
- Или с собакой?
Я повторил, что без собаки.
Вбежала девушка и, заметив, что мы переговариваемся, сказала:
- Вы его не слушайте - он глухой совсем. Вечно болтает, - добавила она, садясь на лавку.
Вязаное платье было узко ей и местами на плечах порвано. Не обращая больше внимания на деда, качая ногами и держась пальцами за доску лавки, девушка смотрела на стену, поглядывала на меня. При этом лицо её было неспокойно. Оно то вспыхивало от какой-то мелькнувшей мысли, то вдруг делалось на секунду задумчивым и даже грустным и разом снова вспыхивало.
- Как тебя звать? - спросил я её.
- Настя, - ответила она.
Вошла высокая пожилая женщина с полным подойником в руках. Проговорила "вечер добрый вам" и принялась процеживать молоко через марлю. Лицо у женщины было сухое и строгое. Волосы уже седые, но видно, что баба ещё сильная и своенравная. Видимо, Настя уже доложила ей обо мне.
Процедив молоко, женщина подозрительно посмотрела на меня и спросила:
- Что ж ты - и не суббота, не воскресенье, а с ружьём таскаешься по лесу?
Я сказал, что у меня отпуск.
Старик закончил вязать пучки и поднялся на ноги. Едва не задевая головой потолок, он развесил готовые пучки на гвоздях по стене и снова сел.
Хозяйка подала на стол молоко в стеклянных банках. Настя достала из залавка ржаных калиток, хлеб и, положив всё на стол, вернулась на прежнее место. Старик налил молока в тарелку, накрошил туда хлеба, подавил ложкой и стал есть.
- А ты чего не ужинаешь, певунья? - спросил я Настю.
Она только чаще заболтала ногами, а женщина ответила недовольно:
- Успеет ещё… небось уже раз десять прикладывалась.
Выпив молоко, я встал.
- Может, щей похлебаешь мясных? - спросила женщина.
- Нет, спасибо, не хочется.
- Да и то, - согласилась она, - погода ноне жаркая, Тут хоть и работай день либо бегай по лесу, а есть не захочешь. Одну воду и тянет пить. Что ж ты - в избе ляжешь?
Я сказал, что лучше бы где-нибудь на сене.
- Ну тогда полезай на хлев. Настенька, снеси- ка туда одеяло да подушку, - опять строго приказала она девушке.
- Дочка ваша? - спросил я, когда Настя скрылась за дверью.
- Дочка.
Через минуту я лежал на сене. От дневного перехода ноги ломило, но спать не хотелось. Где- то рядом в темноте скандалили на шестке куры. Внизу тяжело дышала корова, чавкал во сне поросёнок. На улице перекликнулись женские голоса. Кто-то засмеялся. Но вот постепенно звуки стали доноситься реже, и наконец всё затихло. Глаза мои закрылись, и я, наверное, уснул бы, но услышал шуршанье босых ног и приподнял голову. Слабо скрипнула дверь. Кто-то выбежал во двор. Что-то прошуршало в траве у самых стен сарая. Снова осторожно скрипнула дверь, наступила тишина, и тотчас донёсся неясный шёпот. Я прислушался. Шептались два девичьих голоса. Один из них принадлежал Насте.
- Первый-то раз пробежал он мимо, я и внимания не обратила, - сообщала она, - только смотрю - он опять бежит, и тем же местом. Может, думаю, потерял что. Прошло время, догребала я пожню, а он снова бежит. Да пригибается, будто нюхает землю, как гончая. Я и догадалась - заблудился дяденька. А дорога-то совсем близко!
Настя засмеялась.
- Это ещё ничего, - заговорил тихо второй голос, - а помнишь, в прошлом годе тоже кедринский мужик в болоте двое ночей сидел. Если бы не дедко наш, то глядишь - и пропал бы. Как вытянули его, ноги все в пиявках, а сам синий-синий, как жила. С неделю у нас лежал, покуда ходить начал.
- Он сколь раз вам подарков приносил?
- А как бывает здесь, так и заходит всегда. Прошлую субботу дедке сапоги принёс, а мне вот ту материю. Ты видела?
- Видела… А этот говорит - охотник я. А мать не верит. Да и что: где же охотник, когда ни сумки, ни патронов нету…
Добравшись в потёмках до лестницы, я слез с чердака и подсел к подружкам.
- А я всё слышал, - сказал я, - чего же ты меня, старика, сразу не окликнула, когда я бегал?
Обе засмеялись.
- Настенька! - послышался голос суровой хозяйки.
- Ой, уже кричит! - проговорила Настя, топнув ножкой. - Ещё посидим! - шепнула она подружке, и обе упорхнули со двора.
Из избы вышла хозяйка. Поглядела в темноту ночи и присела рядом.
- Ты чего не спишь? - спросила она.
- Не хочется что-то.
Помолчали.
Хозяйка подпёрла кулаком подбородок и сидела неподвижно.
- Сенокос далеко у вас? - спросил я.
Она сразу не ответила и даже не шевельнулась. Затем опустила руку на колени, вздохнула:
- Вот и день, слава богу, промелькнул… Сенокос-то? А везде сенокос. По всему лесу. Нашёл поляну и коси… Теперь-то вон председатель наш говорит, чтоб дальше ручья не ходили. Однако куда ему! Прижимает нас. Думает: застращает - мы и переберёмся в Вязевку. А не будет этого. Леса вон сколько!
- Чего же он так?
- Чего же он так… Мозоль у него на веке наше Семеркино… Избы хотел было перенести, да не вышло. Законом пугал, а как господь велел поставить их тут, так и закон мирокой не в силах что изменить - место их постоянно… И так у людей душа грехов полна.
- А что, и у тебя есть грехи? - спросил я.
- А я святая, что ли? Поди, молодой была, тоже погрешила. Теперь и замаливать нужно. Бог и так испытаний посылал-посылал и допосылался, что одна с девкой осталась. Прости, господи, душу за жалобу.
Хозяйка перекрестилась.
- У меня, видишь ли, - продолжала она, - двенадцать сыновей и дочерей было, а осталось в живых только трое. Вот Настька со мной, Верка у вас в Кедринске живёт, за плотником была вышедцы пятый год туда назад. Да младший сын Николай… Он теперь далеко у хохлов живёт, на заводе работает. А остальные поумерли - бог прибрал, другие на войне попропали. Мужик шесть лет назад помер. Царство ему небесное… А я вот осталась. Всего-то и делов теперь перед богом - дочь свою беречь.
- Сколько Насте лет?
- Да сколько… Вот, гляди: на пятидесятом году я её родила, а теперь уже "а четвёртый день Успенья мне шестьдесят семь и будет… Это сколько ж?
- Семнадцать.
- Ну так… И не знаю, что с ней станется. Кругом один соблазн. Начальство пошло въедливое. Покойный председатель Степан Степаныч богу не перечил, и жили мы сами себе…
- Что ж с ним стало? - спросил я.
- С председателем? Да так… захворал и помер. Ноне начальство тормошит. Я Настьку и от школы прятала, да разве по нынешнему времени убережёшь? Вон и Верка была - девка что надо, куда послушней этой. Глядь, бывало, как стемнеет - она уже дома. Сейчас в Кедринске живёт. Разве уследишь. У белеевского председателя птичник ставили. Работали кедринские люди. И где они могли встретиться? Только смотрю, Верка пухнет. А там и он заявился. Выгнала, так она убежала к нему. В Кедринске теперь жильё имеют. А грешат-то, господи, в непросветную. Последний раз побывала у них в гостях и набралась греха. Вишь ли, бал решили устроить. Ну и устроили. Как ни звали меня к столу - не пошла. Легла в постель и лежу. Лежу и думаю: вот сейчас кончат да разойдутся с богом. А они нет: ночь на другую половину перевалила, а они песни орут. Каково мне? Терпела я, терпела, перекрестилась, встала с кровати, поклон отдала в угол и к ним прямо в одной рубашке. Стала в дверях, крест положила и говорю: "Что ж вы, бесстыжие, делаете? - так прямо и говорю им. - Ты, Верка, бога совсем забыла. А мне, матери, перед ним за тебя ответ держать. Сейчас же кончайте и спать ложитесь!" Они и опешили. Мужик её, Васька Данилин, меня под руки взял, отвёл до кровати и ничего, нехристь, грубого не сказал. Разошлись. А наутро войну и подняли. В оба голоса кричат, будто я их позорю. Васька того пуще, а моя дура и не останавливает его… Рассердилась я и сказала им: "Отдайте мне тогда внучка, и уйду я, а вы грех творите, и перед богом я за вас не ответчица". Поклонилась так и отвернулась. Куда ж там! Отдадут! Ушла я сюда и вот второй год с той поры ни шагу к ним.
- А они в гости приезжают?
- Приезжают.
Грозная хозяйка провела рукой по глазам и продолжала:
- Коленька, что у хохлов, тоже женивши. Всё обещает приехать, да никак, говорит, отпуску не дают. Должно, важный стал. Деньги в кажном месяце присылает. Как третья неделя, так иду на почту в Вязевку и получаю. Настьке всё коплю. Сейчас ей, дуре, не говорю, сколько сберегла, а то узнает - сбежит с ними… Они же теперь, девки, как мотыльки на огонь, бегут на город. А што там? Пусти её, кинется и обожжётся… Ох, горе неутешное, - вздохнула она, - теперь же вот и тут у нас… Председатель новый поначалу грозился и часовенку нашу разнести в щепы, коли не переберёмся отсюда. Молод да горяч, а бог видит - руку и отвёл, не тронул… Вишь ли - запруду хочет ставить. Мы всё знаем. А не поставить ему ни в жизнь: он хочет воду поднять и затопить камень Фрола-мученика. А не сделать этого!
Хозяйка замолчала. В хлеву поднялась на ноги корова и, шаркнув рогом по стене, брякнула колокольчиком.
Женщина пошарила у стены рукой, взяла там палку и встала,
- Настька! Настька! - прокричала она сильным голосом.
Из темноты появилась фигурка девушки. Ни слова не сказав, она юркнула в избу. Хозяйка постояла и, подойдя снова, присела.
- Вот и ночью не могу уснуть, - сказала она, - так и хожу около избы. Сон не идёт… С девкой знаю, как поступить. Не удержать её по- хорошему, возьму грех на душу, ради неё же самой. Сейчас берегу, а вот вернётся с сенокосу Воронин Васька, он с дедом ночует в лесу, так и отпущу её, дам волю. Васька молод, но чего ж искать. Ох, горюшко неутешное! За что же ты, господи, напасть посылаешь, - неожиданно запричитала хозяйка визгливо и вдруг заплакала, - уж что где-то там на войне побило, то уж у всех такое, а середний сынок, Феденька, пошёл в лес лыко драть, а гад его и укусил. Феденька и до воды быстро добег, окунул руку, но, видно, гад этот ближе воду нашёл и нырнул туда. Только приходит Федя в избу, а рука уж отнялась. Прилёг он, и через день вся половина тела белого посинела и распухла. Господи! Уж что ни делали! И колдунью звали, и в керосине держали руку - ничего не помогло. Только пришла Аннушка с могильного хутора, да и сказала: "Раз уж так, в воду руку окунал, да не погиб гад, то нужно его скорее убить. Он же непременно сейчас на том самом месте сидит, где ужалил Федю". Побежали туда.
Смотрим, на самом деле - дерево окружил собой и лежит, голову поднявши. Толстенный, а голова так и дрожит. Никита, мой брат, мигом отсёк ему голову палкой. Только приходим домой, а Феденька уже помер. Опоздали, значит…
Хозяйка замолчала. Всхлипнув несколько раз, поднялась!
- Ну, покойной тебе ночи, - сказала уже прежним строгим тоном и ушла в избу.
"До чего же тёмная старуха, - подумал я. - Если она успела набить всякой чепухой голову Насте, то с девкой можно и не разговаривать - толку мало будет. С другими поговорить? Но где их найти?"
Было совсем тихо. Я покурил в одиночестве, забрался на чердак, подумав, что завтра надо бы проснуться пораньше, и уснул, едва коснувшись головой подушки.
Когда проснулся и посмотрел время, шёл уже одиннадцатый час. Торопливо спустился в избу, но там никого не застал. На столе лежал хлеб и стояли банки с молоком. Я позавтракал, положил на стол десять рублей и вышел, закрыв за собой плотно дверь.
"Где же найти Настю? - думал я, оглядывая пустой двор. - Как это мне угораздило проспать?"
Посмотрел в огород и заглянул в хлев.
- Что же вы не взяли ружьё? - услышал я позади себя голос.
Оглянувшись, увидел Настю и с ней двух подружек, её лет.
- Вот хорошо, что напомнила, - сказал я, - ты чего же не разбудила меня?
- А зачем вас будить. Вы вот и сами проснулись, а набегаться по лесу ещё успеете.
Она сходила в избу и принесла ружьё.
- Спасибо, Настя, - сказал я. - Где уже побывала?
- Вы вчера в Вязевке ведь были? - спросила она.
- А ты откуда знаешь?
- Да знаю. Правда, что там будут строить скотники?
- Правда. Где твоя мать?
- Они все в лесу, а мы убежали.
Присев на порожке, я заговорил о строительстве и сказал, что если они придут на работу, то им дадут сразу же авансом денег. В Вязевке они поселятся в избах и будут жить там.
Девушки выслушали и недоверчиво переглянулись.
- Только, девчата, старикам ни гу-гу, - посоветовал я, - потихоньку приходите, а я там скажу, чтоб ждали вас.
- А не обманут?
- А вот посмотрите.
Они проводили меня до леса, указали, как идти, и я отправился в Вязевку, не сказав им больше ни слова: молодым чем меньше долбишь в голову и обещаешь - тем лучше.
Когда возвратился в Вязевку, поспешил в правление к председателю.
- Ну как? - встретил он.
Я рассказал подробно, где ночевал и кого повидал.
- Так это вы у самой Горе неутешное были! сказал он. - Ну как старуха?
- Ничего.
- Хорошо, что охотником назвались, а то бы палкой выгнала, - засмеялся председатель, - а Настя чего-нибудь натворит! Она девка бойкая.
Прошёл день. За ним второй. Из Кедринска приехали две бригады рабочих с инструментами.
Покуда держалась дорога, возили материалы.
Рабочих я расселил по избам, сам остался жить у председателя. Ни из Семеркина, ни из Тутошина люди не приходили.
- Видно, пустая затея, - говорил председатель, - проболтались девчата, старухи их и пресекли.
Однажды в обеденный перерыв я сидел за столом. в избе председателя и просматривал табель в ожидании обеда. В сенях послышалась какая-то возня, и кто-то тихо постучал её дверь. Председательша вышла на стук.
- Начальник дома? - услышал я девичий голос.
- Дома, проходите.
Вошли шесть девушек и остановились у стенки, робко озираясь. Среди них я увидел Настю.
- Ну чего же вы там стоите, - сказал я, - ну-ка, Настя, веди сюда поближе свой отряд! А ну смелей!
- Мы на работу прибежали, - проговорила Настя, подойдя к столу.
- На работу так на работу, чего ж вы, как козы дикие, жмётесь к стенке?
- Девки, идите, - приказала Настя.
Все шесть девушек подошли к столу.
- Пишите заявления, - сказал я, - вот вам бумага и чернила. Садитесь и пишите.
Девушки зашептались.
- Пиши ты, Настька… За всех пиши….
Денег у меня с собой было маловато, я отозвал председательшу в другую комнату, попросил у неё денег взаймы. Затем составил для порядка ведомость, выдал девушкам аванс на первые дни, и они расписались.
- Ну что же? - спросил я, когда утрясли вопрос с жильём. - Почему вас мало?
- Да боялись разом. Может быть, и не приняли бы, - ответила Настя.
За правлением стояла пустая, заколоченная изба, хозяин которой уже давно перебрался в Кедринск. Мои плотники расколотили двери. К вечеру застеклили окна, и вся новая бригада поселилась в этой избе.
А рано утром следующего дня к избе председателя подошли пять человек новых - ребят и девушек.
- Доконали мы всё-таки семеркинцев, - весело говорил председатель, - а старики пусть теперь там сидят хоть до второго пришествия.
Дни стояли хорошие. Работа двигалась полным ходом. Однажды начальник сообщил мне по телефону, что я могу вернуться в Кедринск, что сюда вместо меня он посылает молодого и холостого. Выслушав начальника, я отправился в правление утрясти вопрос, как оплачивать сделанную работу. А когда я вышел из правления, меня догнала Настя и уцепилась за рукав.
- Что такое, Настя? - спросил я, глядя на побелевшее, испуганное лицо девушки.
- Мать пришла! - выдохнула она.
- Ну, иди в правление и сиди там, - сказал я и вместе с бухгалтером поспешил к стройке.
Не доходя метров двадцать до того места, где были вырыты ямки под столбы и плотники шкурили брёвна, я увидел семеркинскую строгую хозяйку. На ней была длинная, до самых пят, чёрная юбка. На голове и плечах чёрный большой платок. В руках она держала палку.
Мы подошли ближе.
- Ну что, Матрёна, пришла, - сказал бухгалтер, - от себя гонишь, а к нам заявилась?
Старуха даже головы не повернула. Я отметил, что лицом она постарела, худая стала. Бухгалтер хотел было её турнуть, но я взял его за плечи.
- Не нужно, Ильич, не трогай, пусть постоит, лишь бы не скандалила, - попросил я.
- Что, бабушка, замуж хочешь? - крикнул кто-то из моих рабочих.
Я погрозил пальцем.
Потом я обмерил привезённые накануне брёвна, указал плотникам, где тамбуры будут. Чёрная старуха всё стояла, смотрела в одну точку и беззвучно шевелила губами.
Постояла она с полчаса. Затем стукнула палкой в землю, повернулась и широкими шагами пошла к лесу.
Я смотрел вслед старухе, и мне стало жалко её. Но что поделаешь - всякому своё время.
1956
ФЕДОРЫЧ
1
Федорыч и Картавин жили мирно. Спорили только, когда разговор касался общих тем. Обычно спор заканчивал Федорыч:
- Погоди, погоди, поживёшь - узнаешь. Хвост тебе подрубят, - предсказывал он.
Федорыч у тогда было пятьдесят девять лет. Картавину двадцать четыре года. Федорыч уже работал старшим прорабом на строительстве, а Картавин - только мастером. Федорыч утверждал, что верить на слово никому нельзя. Картавин говорил обратное - доверять надо больше. Старший прораб возмущался:
- Брось эти мысли, Борис, иначе шею сломаешь! - кричал он, тряся припухшими жёлтыми щеками. - Не верь никому! Себе не верь! Сказал: пять метров, хватайся за голову и лезь в чертёж, проверяй: а так ли? Пять ли тут метров? Языком нагородить знаешь сколько можно? Эге! Я тебе тоже намолоть могу до самого неба. Так-то. На всё требуй бумажку и роспись. Да ещё её, окаянную, печатью хлопни.
Сыпались примеры из жизни. Строил он двенадцать лет назад молокозавод под Вологдой. Представитель заказчика был мужик хороший: и выпивал Федорыч с ним иногда, и в лес на охоту ходили. И вот случилось, что на участке не оказалось метлахской плитки. А в фасовочном отделении полы предусмотрены как раз из такой плитки. Как быть? Обзвонил Федорыч все конторы - нигде нету. А заводишко через месяц сдавать нужно. Федорыч и заикнулся представителю, что, мол, давай сделаем деревянные полы. Будут тут девки бутылки да банки закупоривать - не всё ли равно им, какой пол? Согласился представитель. Сделали. Когда же приехала комиссия принимать завод - члены её крепко возмутились подобной заменой. А представитель, почуяв неладное, заявил прямо при Федорыче:
- Я знать ничего не знаю, никакого согласия я не давал.