Башлыков нежно поцеловал своё чадо в лоб, и глаза его засияли добрым, всепрощающим светом.
- Пусть босиком погуляет. Иди, Сереженька, погуляй!
- Не пойду-у… - возразил мальчик, исподлобья рассматривая незнакомого гостя.
- Ну, тогда будем обедать. Ты обедал, сынок? Кормила тебя мама?
- Не хочу обедать…
- Как, - ужаснулся Башлыков, - он не ел целый день?!
- А он ничего не ест. Одни конфеты требует…
- Бедный мой птенчик! Сейчас мы пообедаем…
- Не хочу-у… - захныкал Серёжа.
- И папа тоже будет с тобой обедать.
- А дядя? - спросил Серёжа, вдруг перестав плакать.
- И дядя! - обрадованно подтвердил отец.
Но за обедом Сережа опять стал капризничать:
- Не хочу-у суп…
- Серёженька, одну ложечку. Только одну! Хочешь я петушком запою? - И, вскочив со стула, Башлыков взмахнул локтями и голосисто прокукарекал: - Кукареку-у!..
Серёжа нехотя взял в руки ложку.
- Ну, ложечку, одну ложечку, ради твоего папы, мой мальчуганчик! - умолял Башлыков. - Хочешь, я собачку покажу? - предложил он и, самоотверженно опустившись на четвереньки, хрипло пролаял: - Ав-ав!.. Ав!
- А дядя почему не собака? - невозмутимо потребовал Серёжа.
Башлыков умоляюще посмотрел на меня своими добрыми круглыми глазами. Трудно было устоять перед этим просящим взглядом, и я согласился быть хозяином собаки.
- Ату, Трезор!
- Ав-ав, - пролаял Башлыков.
Серёжа удовлетворенно проглотил ложку супа.
- Ещё ложечку, мой мальчик!
- Покажи баранчика, тогда съем…
Башлыков заблеял, как старый больной баран. Но хитрый мальчишка за каждую ложку супа теперь требовал от него какого-нибудь нового представления. Мы кудахтали, мяукали, изображали коров, лошадок, пот лился с нас в три ручья, но Серёжина фантазия только начинала распаляться. Я уже и не рад был, что пошёл к Башлыкову в гости. А счастливый отец сиял.
- Это развивает творческие способности ребёнка. Чем больше он придумывает, тем ярче расцветает его воображение…
Мне было уже не до обеда.
- Хочу дожди-ик! - неумолимо потребовал Сережа.
И мы гурьбой прошли в ванную, где Сережа, сопя и отдуваясь, собственноручно открутил душ. Мы тупо смотрели на него, а Сережа без всякого интереса уныло глядел на дождик и, ковыряя пальцем в носу, выдумывал новую каверзу.
- Хочу телефончик. Телефончик хочу-у, - вдруг потребовал Сережа, - а то не буду кашку есть!..
- Придется опять бежать в автомат, - сокрушенно вздохнул Башлыков.
- Можно проводить тебя?
Мне хотелось хоть на минутку избавиться от Серёжиного общества. Мы рысью добежали до аптеки. У автоматной будки стояла очередь, но Башлыков привычно растолкал ожидающих:
- Пропустите, граждане… Срочно! Мне надо поговорить с ребенком… - И, набрав номер своего телефона, он прокуковал в трубку: - Сережа, ку-ку! Это я, папа… Ну, как, скушал суп?.. Что?.. Прокукарекать?
Башлыков прокукарекал. Потом пролаял. Затем проблеял… На лице его были написаны восторг и умиление.
- Две ложки каши скушал! - сообщил он радостно, выбегая из будки.
Поглядев вслед Башлыкову, стоявший у будки старичок в соломенной шляпе подсвистнул и выразительно покрутил пальцем у лба: "Видать, не все дома".
- Слушай, - предложил я Башлыкову, - а почему бы тебе не определить Серёжку в детский сад?
- Что ты, что ты, - замахал он обеими руками, словно открещиваясь от нечистой силы, - с ним и дома никакого сладу нет, а там тем более! У нас ни одна воспитательница больше трёх дней не выживает.
- А знаешь что, дружище, давай-ка заглянем на минутку в один дом. Здесь неподалеку. Я переговорю там с одной старушкой. Она вынянчила всю нашу семью. Правда, ни французского, ни немецкого она не знает, простая русская няня…
- Идём немедленно, - обрадовался Башлыков, но по дороге он раздумал. - Знаешь, сходи-ка за ней один, а я уж побегу домой, посмотрю, как там Серёжка. - И, виновато улыбнувшись, он бросился опрометью по тротуару, сбивая встречных прохожих.
Когда через час мы с няней подходили к знакомому парадному, из ворот дома выезжала машина. В ней, закутанный по самые уши, сидел Серёжа, а рядом с ним, держа в руках тарелку с кашей, примостился мокрый и усталый Башлыков. Он приветственно махнул нам ложкой.
- Мы скоро вернёмся…
Сережа надул отца и кашу не съел.
Покатавшись в машине, он уже требовал невозможного.
- Прыгни со шкафа, тогда съем.
Башлыков растерянно протирал очки.
- Сыночек, но я же туда не взберусь…
- Хочу на шка-аф-чик… - захныкал Серёженька, нетерпеливо топая ногами.
- А на подоконник можно? - примирительно спросил отец.
- Ладно, давай! - милостиво согласился Серёжа.
Подставив стул и хватаясь за стоявшие на окне цветы, Башлыков с трудом взобрался на подоконник.
- А дядя?
- Дудки, брат, с дяди довольно! - И я вышел на кухню, где няня раскладывала свои пожитки. Не успел я сказать и слова, как из столовой послышался страшный треск и грохот. Мы бросились с няней в комнату. Глазам нашим представилась печальная картина: среди разбитых черепков и рассыпанной земли с фикусом в руке на полу сидел Башлыков, растирая ушибленное колено, а ликующий Серёжка прыгал вокруг на одной ноге и повизгивал от удовольствия:
- А я не съел! А я не съел!
Няня взяла его за руку и потащила в соседнюю комнату. Серёжа было заартачился, удивлённо раскрыл рот, хотел зареветь, но, посмотрев на раскрытую нянину ладонь, приготовленную для шлепка, молча свернулся калачиком и тут же уснул здоровым, богатырским сном…
Отважный Свистулаев
- До аэродрома! - сказал он громким, молодецким голосом, входя в трамвай, и, гордо оглядевшись по сторонам, сел рядом с девушкой. Девушка обернулась, - у неё были красивые волнистые волосы и синие-пресиние глаза. Нахмурив брови, он посмотрел из-под ладони на облака. - Э, чёрт, обратно облачность низкая, обратно на парашюте прыгать нельзя! - произнёс он вслух с досадой.
- Облачка неважные, - ответила девушка.
- Типичные ляпусы. Перистые-слоистые. Она насмешливо оглядела его.
- Вы, вероятно, с авиацией связаны?
- Как сказать, - скромно отметил он. А почему вы догадались?
- В метеорологии хорошо разбираетесь…
Он поправил галстук.
- Не скрою, разбираюсь. Да чего там скрывать, профессия, она всегда наружу прёт. Облака у нас разные бывают: перистые-слоистые, кучевые-дождевые… У нас они особую терминологию имеют: ляпусы, пектусы, кактусы, ну, и тому подобное. Разрешите представиться - Свистулаев, парашютист. А как вас зовут?
- Люся.
- Очень приятно.
Загремел гром, и по стеклу побежали светлые капли дождя.
- Скажите, а в дождь трудно летать? - поинтересовалась Люся.
- Как сказать, оно, конечно, и нетрудно бы, но у меня на машине верхнее крыло протекает, как раз вся вода на голову льётся…
- А вы бы зонтик с собой брали, - насмешливо посоветовала девушка.
- А ведь и вправду! Спасибо за дружеский совет.
Он вылез у аэродрома и смело зашагал к воротам. Но, дойдя до забора, нерешительно остановился, посмотрел в щёлочку, потоптался на месте, потом сел в обратный трамвай и вернулся в город.
А вечером он сидел в компании и уже с подробностями рассказывал о своих ощущениях во время парашютного прыжка…
* * *
В учреждении, где работал Свистулаев, выступал известный рекордсмен по высотным прыжкам. Каждый из зрителей, знавший по фотографиям этого смелого юношу, старался всмотреться в его лицо и прочитать на нём неуловимые черты, определяющие в человеке отвагу и решительность. Рекордсмен вёл себя скромно, но Свистулаев наседал на него, хлопал по плечу и уже давно перешёл на "ты".
- Ты, Коля, брось зарываться… Завтра я бью твой рекорд…
Рекордсмен скромно улыбался.
- Ну-ну, давайте…
Вечер открыл Свистулаев. Несмотря на жару, он вышел на сцену в меховых унтах и в кожаном шлеме.
- Товарищи, - объявил он, - сегодня мы расскажем вам об ощущениях на затяжных прыжках. Валяй, Коля!..
Затаив дыхание, зал слушал захватывающий рассказ смелого и отважного юноши.
- Мороз доходил до сорока градусов. Самолёт достиг потолка - мы находились выше восьми тысяч метров. Сев на борт, я почему-то вспомнил о своём годовалом сыне. Получив сигнал, я рванулся вниз, одновременно нажав на кнопку секундомера.
- Одну минуту, Коля. - Свистулаев отстранил парашютиста. - Товарищи, разрешите пояснить: перед прыжком каждый из нас кого-нибудь обязательно вспоминает: жену, сына или у кого нету, то и отца. Это уже доказанный факт…
- Проскочив первый слой облаков, я запел… - продолжал парашютист.
- Вот это уже неправильно! - заметил Свистулаев.
- Это для того, чтобы уравновесить давление на барабанную перепонку, - пояснил рекордсмен.
- Неправильно. Старая теория. Во-первых, встречный ветер попадает в рот, чем и тормозит падение. Во-вторых, заболеть можно: выпрыгнул здоровый, а приземлился с ангиной. Неправильно, дорогой товарищ…
После вечера рекордсмен предложил Свистулаеву встретиться на аэродроме, полетать на новой машине.
* * *
Свистулаев прибыл туда на другой день. У самых ворот он неожиданно повстречал Люсю,
- А вы куда?
- Ехала с вами в трамвае, помните, в тот раз, и заинтересовалась авиацией. Приехала поглядеть на прыжки!.. Вы прыгаете сегодня?
- Ну как же! Сегодня мой сто сорок восьмой прыжок! - не сморгнув, соврал Свистулаев.
- А можно мне с вами пролететь сегодня? - робко попросила Люся.
- Вдвоём с вами с удовольствием! Там за облаками наедине я что-то шепну вам на ушко. По секрету…
Рекордсмен познакомил Свистулаева с начальником парашютной школы.
- Значит, хотите полетать?
- Д-да… - не совсем твёрдо ответил Свистулаев.
- Отлично!.. Сразу видно, что вы смелый человек.
- Как сказать, не очень, но смеловатый…
Получив разрешение на полёт, Свистулаев залез в кабину и гордо стал оглядываться по сторонам, разыскивая Люсю: ему хотелось похвастать перед нею. Скрылась, обидно.
Пилот, сидевший впереди, надвинув на лицо полумаску очков, выслушивал приказание начальника школы.
- Произведите ознакомительный полёт с несколькими фигурами высшего пилотажа!
- Есть!
- Самолёт тронулся, очки запрыгали на носу, Свистулаев начал их прилаживать, решив проследить момент отрыва самолёта от земли, а приладив наконец резинку, он глянул за борт и ахнул: далеко-далеко внизу лежали выгнутые крыши ангаров. И тут он понял, что никогда в жизни он не прыгнет, что это бред, что он, оказывается, любит тишину, кровать, трамваи, компот, мух на окне. И всё то, от чего он, дурак, отрекался, казалось ему сейчас таким родным и милым!
Пилот вёл машину бережно. Прошли первый слой облаков, мотор пел полным напряжённым голосом. Но вот он умолк, и самолёт, мягко покачиваясь, бесшумно повис в воздухе.
- Парашютирование, - крикнул пилот, - правда, приятно?
И не успел Свистулаев кивнуть головой, как машина, свалившись на правое крыло, завертелась в сумасшедшем вихре. Отважный Свистулаев, вцепившись в сиденье, с остановленным сердцем глядел куда-то поверх крыла, облака каруселью неслись перед глазами. Со свистом выйдя на прямую, пилот крикнул:
- Штопор! Мы сделали четыре витка…
Что-то знакомое послышалось ему в голосе пилота… Пройдя по прямой и дав Свистулаеву прийти в себя, пилот сделал лихой переворот через крыло: горизонт провалился куда-то вниз, косо по вертикали пересёк поле зрения, и облака вдруг бросились на машину. "Ну и ну! - думал Свистулаев, повиснув на бортах кабины. - Прощай, мама!"
В это время пилот убрал газ и поднял очки. Свистулаев обмер: это была Люся! Люся вела машину! От удивления он чуть не выпрыгнул из самолёта. Она улыбалась.
- Вы выполнили своё обещание, и мы с вами теперь действительно вдвоём за облаками. Наедине… Хотите ещё фигурку? - невинно спросила она. - Вы какую любите?
Он показал руками что-то неопределённое, напоминающее волну.
- Горки? - обрадовалась она. - Пожалуйста!
Верный способ вызвать у любого человека тошноту - лететь "горками", раскачивая машину с хвоста на нос. На пятой горке отважный Свистулаев завалился в кабину и через секунду показался обратно бледно-зелёный, с блуждающими глазами.
- Ну, как, нравится? - спросила Люся.
Он покривился.
Разогнав машину, Люся сделала подряд четыре петли: разорванные облака, солнце, голубые клочья неба, горизонт в пьяном изнеможении сыпались куда-то вниз. Выйдя из последней петли, она ввела машину в глубокий вираж. Свистулаев уже ничего не видел: повиснув на ослабевших руках, он тупо глядел в кабину.
Люся сбавила газ.
- Ну как?
Он поднял лицо и посмотрел на неё бессмысленно, как эпилептик.
- Ну, вот мы и одни, - сказала она, очаровательно улыбаясь, - вы обещали за облаками что-то шепнуть мне на ушко, по секрету. Я жду…
Он испуганно икнул.
- А я думаю еще пару переворотиков завернуть, - словно не понимая, предложила она.
Свистулаев отчаянно затряс головой и руками: довольно, скорей давай на землю!
Его с трудом вытащили из самолёта и положили на траву. Голова шла кругом, и небо, и люди, и облака тянулись в бесконечном хороводе. Немного отлежавшись, он вскочил и быстро побежал к реке…
* * *
А вечером, сидя в кругу родных и знакомых, Свистулаев, несмотря ни на что, уже делился ощущениями затяжного прыжка.
- Да, да, мороз, понимаете, доходил до сорока градусов. Сев на борт, я почему-то вспомнил о сыне…
- Позвольте, о чьём сыне? - удивлялись знакомые.
Но Свистулаева трудно было сбить.
- А тут… о соседкином. Такой небольшой мальчуган, годика четыре будет. Такой шалунишка, хе-хе… Невольно почему-то вспомнился… Получив сигнал, я рванулся вниз… Проскочив облака, я запел…
- Да ну! - удивлялись гости. - Это для чего же?
- А так. Для разнообразия в полёте: то молча летишь, а то запоёшь. Скучно. Один ведь летишь. Ни одной собаки кругом. Тоска… Тут любой запоёт… Все хорошо, да приземлился неважно. В реку сел, - со вздохом добавил Свистулаев и озабоченно поглядел на печку, где сушилась его мокрая одежда.
Осечка
Администратор филармонии Андрюшкин, худой и желчный делец. С лакированной лысиной, водил по аллеям сельскохозяйственной выставки своё начальство Алексея Ивановича Навагина. Крупный и белотелый Навагин, повесив на руку пиджак, от усталости еле волочил ноги.
- Уф, брат Андрюшкин, на сегодня уволь, хватит, - хрипел Навагин, обтирая платком влажную шею. - Пора, пожалуй, и отдохнуть. Зайдем-ка лучше холодного пивка выпьем…
- С удовольствием, Алексей Иванович!
- Чудеса! - восхищался Навагин, сидя на открытой веранде ресторана и любуясь выставкой. - Ни в сказке сказать, ни пером описать! А какие сады! Кукуруза! Коровы! Один баран за год даёт шерсти на двадцать три костюма… Подумать, половину ансамбля можно одеть. Далеко шагнула наша техника…
Выпив две кружки пива, Навагин закурил.
- Ладно, я поехал. А ты, Андрюшкин, тут всю самодеятельность насквозь просмотри. Попадется кто подходящий, ни перед чем не останавливайся. Всё ставь на кон! Нам певцы-солисты в ансамбле во как нужны! В случае чего звони немедленно.
Смотр народных талантов вылился в настоящий праздник. Колхозный симфонический оркестр исполнял вальс из "Лебединого озера". Андрюшкин слушал оркестр, зевая.
Но когда на сцену вышла украинская колхозница Галина Грушко с сияющей короной заплетённых вокруг головы светло-золотистых кос, когда она открыла свой вишнёвый ротик и взяла первую высокую ноту, Андрюшшн даже поперхнулся: ему представилось поле, река, лес, зелёный луг, поляны душистых цветов, и в синей сияющей вышине повисший в небе жизнерадостный жаворонок, рассыпающий над необозримыми просторами ликующие переливы чудесных хрустальных колокольчиков. Андрюшкин замер от восторга, притих, онемел. Нельзя было терять ни одной секунды!
А необыкновенный голос звенел, переливался, хватал за сердце. Видавшие виды члены жюри, знатоки пения - и те сидели, затаив дыхание.
Увидев, как представитель железнодорожного ансамбля беспокойно заёрзал в своем кресле, Андрюшкин, согнувшись в три погибели, попытался незаметно выскользнуть из зрительного зала, но у самых дверей его Ловко обошел администратор госэстрады. Он первым вскочил в будку автомата и нахально завладел телефонной трубкой.
"Нет бога у человека", - огорчённо подумал Андрюшкин, нетерпеливо топчась возле будки. Наконец и он дорвался до телефона.
- Алексей Иванович! Товарищ Навагин! Чудо! Простая колхозница, но голос жаворонка. На перехвате радиокомитет и эстрада. Немедленно приезжайте. Жду…
Выступление колхозницы Грушко стало сенсацией дня, о ней сразу заговорили, заспорили, вокруг неё завязалась борьба.
Представитель радиовещания требовал немедленно записи её голоса на пленку. В битву вмешались консерватория и концертное бюро. Но Андрюшкин не уступал и боролся, как лев.
- Она идёт по нашему профсоюзно-колхозному сектору. Мы не уступим! Это нечестно! - запальчиво кричал он, вытирая ладонью вспотевший лоб.
Консерватория предоставляла молодой певице место в студенческом общежитии, концертное бюро - номер в гостинице, железнодорожники - бесплатный годовой билет.
И тут Андрюшкин, обходя конкурентов, бросил на кон своего козырного туза - ордер на комнату во вновь отстроенном доме на улице Горького. Он авансом торжествовал свою победу.
Утром на другой день он уже поднимался по лестнице колхозной гостиницы, где остановилась Грушко.
У дверей номера он откашлялся и постучал.
- Войдите! - хором ответило из-за двери несколько мужских голосов.
Грушко у зеркала торопливо укладывала вокруг головы свою светло-золотистую косу, собираясь, по-видимому, уходить, а вокруг, отрезая ей все пути отступления, сидели на стульях знакомые Андрюшкину представители различных музыкальных и концертных организаций и ансамблей столицы. Атакованная со всех сторон, весёлая украинка, однако, не поддавалась ни на какие уговоры.
Андргошкин отозвал её в сторону и быстро сообщил языком телеграфа:
- Обеспечиваю ордер на комнату!
Девушка удивлённо подняла высокие и тонкие свои брови, похожие на крылья ласточки в полёте.
- На комнату? А зачем она мне?
- То есть, как зачем? - оторопел Андрюшкин. - Вам предлагается отдельная… в центре Москвы. Вы понимаете, что это такое?
- Понимаю, но не понимаю, зачем она мне?
Такого оборота Андрюшкин никак не ожидал.
- Отдельная комната, лифт, ванна, душ, - растерянно забормотал он.
- Спасибо за ласку, но я не думаю бросать свою специальность. Я полевод.
- Балкон… третий этаж… два окна…
- Нет, мне это ни к чему… Я не собираюсь менять места своего жительства.
Уложив золотой короной свою косу, Грушко аккуратно повязалась цветастым украинским платочком.
- Мне пора.
Но Андрюшкин не отступал.
- У вас же талант! - старался он убедить девушку.
- А разве таланту нельзя жить в колхозе? - насмешливо возразила она.