Содержание:
ГОНКИ 1
ТРАНЗИТОМ 14
ЗАЩИТА 30
Примечания 62
Посредники
Читатели знакомы с прозаическим циклом известной писательницы Зои Богуславской - повестями "Гонки", "Транзитом" и романом "Защита". Впервые собранные под одной обложкой, они объединяются общими героями и кругом смежных духовно-нравственных проблем.
В острой, динамичной повести "Гонки" мы знакомимся с главными действующими героями цикла - Олегом Муравиным, будущим невропатологом, и Родионом Сбруевым, впоследствии адвокатом, с неослабевающим вниманием следим за их жизненным становлением. В повести "Транзитом", напряженно-драматические события которой развертываются десятью годами позднее, и в "Защите" автор показывает Муравина, Сбруева и других уже в пору человеческой и профессиональной зрелости.
Язык З. Богуславской лаконичен, писательнице свойственна современная стилистика, глубокая психологическая наблюдательность в раскрытии сложного мира героев, предстающих перед нами в остроконфликтных ситуациях.
ГОНКИ
О любви же говорить мне вредно.
Поговорим об автомобилях...
В. Шкловский
Все началось с "Москвича".
Тогда он подумал: автомобиль - это движение, фантастический кругозор. Наконец, это комната.
Стояло чудовищно жаркое лето 196... года. Изо дня в день солнце прокаливало стену его дома, плавило асфальт. Люди еле брели по опустевшим улицам, зелень всю выжгло, а он, Родион Сбруев, ничего не чувствовал, он перелетал через заборчики палисадников, свистел на весь двор, вызывая своего лучшего друга Олега, - в то лето море ему было по колено. Он знал - в четыре он увидит Валду. Если б ему сказали еще прошлым летом или еще этой весной, что он будет часами болтаться возле МГИМО, у этой скамейки, он бы умер со смеху. Ему в полной мере была свойственна болезнь века - нетерпение.
Он вечно был в нетерпении. Если Олег не был готов в ту минуту, когда Родион заходил за ним в кино, его охватывало непонятное раздражение. Если кто-то за столом объяснял предмет дольше положенного, он вскакивал, готовый прервать. Так нестерпимо ему было слушать дальше. Прямо до головокружения. Будто тошнота подкатывала к горлу.
- Покурю в коридоре, - бросал он, вставая из-за стола.
Ребята переглядывались. За столом или в коридоре - что за разница.
Он бы не мог ответить толком. Просто в какой-то момент наступала полная несовместимость его с этой компанией, с этим пространством. Потом раздражение проходило, иногда через полминуты. И он снова возвращался в комнату, разговаривал с теми же людьми или мчался дальше.
А тут его буквально пригвоздило к скамейке. Даже если его звали куда-нибудь или он вспоминал о делах.
В то утро от скуки он листал журнал "За рулем". На последней странице мелькнула реклама нового автомобиля. Лениво проглядел текст. Запомнились мощность, параметры двигателя, скорость.
Вот тут ему и пришла в голову эта идея. Он бы увозил Валду за сто километров от людских глаз. Прятал в сосновом бору, катал на лодке. Да и вообще - откидные сиденья, свист ветра. От этой мысли все мешалось в его башке.
Схватив журнал, он бросился к подъезду института. Поток будущих международников уже потянулся из дверей. Оживленно переговариваясь, шли четыре девочки, совсем юные, и среди них вихрастый парень, постарше. Он был в порядке, парень, и чувствовал себя прекрасно.
- Чернявый, подстраивайся, - предложила Родиону одна в плиссированной юбочке.
- Не видишь, он уже ангажированный, - засмеялась другая и показала глазами на дверь института.
Да, обычно Родион не отходил от скамейки, чтобы Валда, отколовшись от своих, сама подошла к нему. И каждый раз, когда он выхватывал взглядом ее фигурку из стаи девчонок, он шалел.
Она шла так, будто не отрывала ступней от земли, как девчонки из ансамбля "Березка". Пепельные легкие волосы летели назад, подхваченные ветром, сливаясь с загаром плеч и рук, бедра подрагивали в такт шагам, и все это было вытянуто в струнку и, чуть извиваясь, приближалось к нему. Она была невозможно узенькая в плечах, в талии, в бедрах. Когда она оказывалась совсем близко, на маленьком обтянутом лице он различал под мохером ресниц темные неулыбающиеся глаза, которые всегда словно испытывали собеседника.
Сейчас она даст себя обнять, и ты уведешь ее, думал он, сдерживаясь, чтобы не ринуться ей навстречу. На виду у всех они обнимались. И он шел с нею, ощущая мягкую детскость плеча, запах свежей кожи.
Тогда он уже приступил к дипломной практике, она перешла на последний курс.
Она знала испанский и немецкий и конечно же родной латышский.
Обычно спрашивал и рассказывал он. Она отвечала.
- Валда, - говорил он, прижимая ее локоть, - съездишь в свою Ригу, вернешься и - начнем искать комнату...
- А дальше? - тянула она.
- Ты говоришь, у тети твоей дети, домик маленький, - тебе-то зачем оставаться там? Будем в Москве устраиваться. Или махнем в другое место.
- Не знаю, - говорила она.
- Почему? Разве ты нужна этой тете? У нее же родных полно без тебя.
Она кивала головой.
- Бог ты мой, - взрывался он, - она тебя воспитала, выучила, ну и хватит! Дай ей пожить вольготно.
Валда молчала.
Он начинал беситься, говорил, что тетю можно навещать, посылать ей деньги, когда они оба будут зарабатывать. Если тетя заболеет, то, на крайний случай, есть самолет, всего-то час с лишним, и они тут как тут, будут о ней заботиться.
Валда слушала, затем закидывала руки ему за шею.
- Тебе этого не понять...
Она часто говорила так: "Тебе этого не понять", или: "Ты не знаешь", или: "Не надо об этом".
Он знал - о чем. О ее детстве.
У нее было особое детство. Только для фильма какого-нибудь или для романа. Ее детство казалось таким неправдоподобным, что он с трудом представлял себе его. Она никогда не рассказывала подробности. Может быть, не помнила. Но он знал, что в сорок втором ясли, в которые ее поместила мать, попали под обстрел, детей стали переправлять через озера, многие погибли под бомбежкой, остальных рассовали по детдомам, чужим семьям. Валда прожила три года в какой-то семье, а когда война кончилась, родителей ее не нашли, нашли в Риге младшую сестру матери - тетку Дайну, у которой были свои три девочки - все старше Валды. Дядя, муж Дайны, тоже пропал без вести. В армии он был переводчиком, и после него в семье остались немецкие книги, словари. Уже в семь Валда пробовала разбирать словари, потом читала по-немецки Гофмана. За испанский она взялась в Москве на третьем курсе института и порядком освоила его за два года. Удивительно.
- Видишь мотор? - встретил ее Родион в тот день и показал журнал. На последней странице сверкал снимок вишневого автомобиля. В фас, в профиль и в разобранном виде. - Можно выиграть по лотерейному билету. - Он убрал прядь с ее глаз. - Представляешь, машина...
- Зачем? - удивилась она.
- Ну как... - не нашелся он сразу. - Это ж быстрота, движение... Успеваешь в десять раз больше, чем другие.
Она подняла глаза, смотрела на него долго, внимательно, потом вдруг сникла. Это было непостижимо, когда она вот так, на глазах, внезапно грустнела. Что-то появлялось в глубине зрачков, и тогда он понимал, что бессилен что-либо сделать. Он начинал валять дурака, выдумывать всякую ересь, вроде того, что на фестивале в Варне их тихоня Олег познакомился с итальянской звездой Джульеттой Мазиной, та теперь едет в Москву, и Олег просит у Родиона тот самый галстук, который Валда подарила ему на день рождения.
Сейчас он брякнул что-то про автомобиль с электроуправлением, который-де изменит всю структуру города и пригородов... Но она покачала головой, разглаживая юбку на коленях:
- Зачем все успевать?
Она вечно ее разглаживала, хотя полотняная юбка держалась на тугом ремешке с пряжкой, и все это без единой складки было обтянуто вокруг ее бедер, ползло вверх, открывая коленки.
- Пойдем, - встала она, перехватив его взгляд. - Ты прав: автомобиль - это замечательно. Только дело не в быстроте...
- В чем же?
- Ну... - она замялась. - Ну, это один из способов уехать от самой себя. Какая-то часть здесь, другая уже далеко. - Она улыбнулась. - И потом - где мы его возьмем?
- Ну, за этим-то дело не станет, - кинул он.
Так в его голове утвердилась маниакальная идея об автомобиле. Он буквально помешался на этом. Пусть никуда не годный. Развалюха. Можно достать запчасти, найти ребят технически грамотных. Или по доверенности...
А жара не спадала. И по-прежнему по утрам шла дипломная практика.
Тема Родиона была связана с насилием над несовершеннолетними, и Федор Павлович ему поручил поучаствовать в деле Мальцова, парня восемнадцати лет, возбужденном матерью его семнадцатилетней подруги Галины Рожковой. Допросы парня, оформление протоколов Родион доложен был провести самостоятельно, а материалы сдать Федору Павловичу, как старшему следователю, руководящему практикой.
В сущности, это было первое такое задание. Первое профессиональное столкновение с человеком, перешагнувшим грань дозволенного и попавшим в мир преступления и наказания.
Как только Родион вник в это дело, он пришел к Федору Павловичу.
Тот сидел в прокуратуре, седой, усталый, все на свете перевидавший, и тер глаза кулаком. Рядом щебетала молоденькая секретарша.
- Федор Палыч, - окликнул его Родион, когда секретарша прервала свою тираду о том, что протоколы писать не на чем, кончилась бумага, - извините, можно вас на минутку...
Федор Павлович вышел к нему в коридор, устало облокотился о подоконник.
Мимо бегали девочки с модными прическами, разносившие в толстых папках "Дела", откуда-то из коридора вынырнули два дружинника и начали обсуждать чью-то свадьбу.
- Не могу я, - наконец решился Родион. - Что-нибудь другое, ну что хотите, а это не могу.
- Это почему? - поинтересовался Федор Павлович.
- Не могу... - Родион увидел, как обернулись дружинники, и понял, что говорит чересчур громко. - Ну войдите в мое положение. Я же для этого Мальцова - такой, как и он. Как же я буду его спрашивать: почему, мол, ты ее того, а она что... Не могу я в это влезать... Их бельишко трясти.
- Тогда меняй специальность, - холодно сказал Федор Павлович. - Да побыстрей. Еще только четыре с половиной года потерял, а то, глядишь, десяток уплывет.
- Зачем же вы так? - обиделся Родион. - Я ж вам, как... да ладно!
- И я тебе по-отечески, - возразил следователь. - У нас ч и с т е н ь к о й работы не бывает. Надо, чтобы после человек чистым стал. После твоей разборки. Для этого ты и поставлен, - добавил он, подводя черту, - во всем досконально разобраться, осмыслить. И гляди в оба, чтобы они тебя не надули, дельце это не простое.
- Что же, - взмолился Родион, - прямо спрашивать, к а к он это с ней сделал?
Федор Павлович помолчал, потом медленно, словно с трудом оторвавшись от подоконника, двинулся прочь. Потом вернулся.
- Ты спросишь не только, к а к все было. А где. Сколько раз встречались? И выяснишь, почему Галина готова его выгораживать, а обвиняет Мальцова ее мать. Соблазнитель этот поднял руку на ее родную мать, нанес ей телесные повреждения, и все же дочка за него. В чем здесь дело? Итак, учти, виновник преступления за тобой.
- Мать его преследовала, - буркнул Родион. - Мешала им поступить по-своему, их счастью мешала, - вот он и схлестнулся с ней.
- Счастью, говоришь? - сдвинул брови Федор Павлович. - Ну, брат, ни в чем ты еще не разобрался. Ты найди подход к парню, он тебе кое-что разъяснит. Счастью, - усмехнулся он. - Даже сейчас Мальцов категорически отказывается узаконить свои отношения с девчонкой. Хотя знает, что это единственное, что спасло бы его. По крайней мере, смягчило бы вину.
- Не может быть! - ахнул Родион. - Что же ему мешает пойти в загс? Он же гулял с ней.
- "Гулял", - передразнил Федор Павлович. - Вот ты и разберись, что мешает. Побеседуй с матерью Рожковой, с Галей, а потом уж с ним. А жениться он не хочет категорически. Через три месяца ей стукнет восемнадцать. И уж кому-кому, а Мальцову-то известно, что, если даже для проформы он женится, брак он когда-нибудь может расторгнуть, а приговор уже никак не изменишь. Даже для своей выгоды, для избежания срока, он не желает - понятно?
- Так, может, прямо и начать с этого, почему не женится? - уже уступая, спросил Родион.
- Не спеши, - Федор Павлович еще раз внимательно оглядел Родиона. - Больно ты, брат, азартен, - посетовал он. - Азарт тебе очень будет мешать в жизни.
И вот теперь, после мимолетного и бесплодного разговора с Галиной и ее матерью, Родион вызвал Васю Мальцова на первый допрос.
Они беседовали в комнате следователя. Здесь же, за другим столом, шел допрос женщины, давшей взятку за поступление дочери в вуз. Женщина плакала. Лицо ее было смято, стерто слезами и несчастьем. С первых же ее слов Родион понял, что взятку она дала от отчаянья. Дочь растила без мужа. Испугалась, что не пройдет по конкурсу...
Родион не мог отключиться от событий за соседним столиком, все это мешало ему. Но что поделаешь: комнат в прокуратуре не хватало, в каждой работало по два-три следователя.
Расположился он подальше от окна - чтоб не так заметна была его неуверенность и можно было остаться в тени. Кроме стола, простых стульев и телефона, в комнате ничего не стояло: стол и стулья были чересчур новенькие, необжитые, Родион чувствует себя не в своей тарелке, как в чужом подъезде.
Вася Мальцов, напротив, вошел чуть волоча ноги, вразвалочку, как к себе. Не спеша оценил обстановку, затем оглядел зареванную женщину, следователя за соседним столом и уж потом удобно уселся на отведенное ему место. Узкие глаза его блеснули на Родиона из-под рыжих косм, падавших на брови, он насмешливо улыбнулся.
Действительно, было чему улыбаться.
Родион увидел их обоих как бы со стороны. Рядом с неуклюже-сильным, независимо-безразличным обвиняемым он конечно же казался изнеженным, бледным, хлипким. Детскость его физиономии, безусость губ и непокорная вихрастость макушки сводили на нет старшинство в четыре года.
- Ну что? - Родион нахмурился. Чтобы сосредоточиться, он разложил бумаги, потом решил идти напрямик. - Будем признаваться или мне вопросы задавать?
- Так не тебе же я стану признаваться, - нагло уставясь на него, тыкнул Мальцов.
- Мне. Я буду вашим следователем.
- Не может быть?! - Мальцов заложил ногу за ногу. На ногах - вельветовые туфли на молниях, как говорится с иголочки. И брючки. Брючки тоже имели складочку, будто только что из универмага для новобрачных.
Родион вообще забыл почистить ботинки. Брюки хранили отпечатки засохшей глины и травы. Вчера они с Валдой до ночи просидели на берегу Химкинского водохранилища. Моросил дождь, после дневной жары это было одно наслаждение. Он обернул курткой ее голые ноги, газетой покрыл голову. И когда она, прижавшись плечом, молча, не дыша смотрела, как расходятся круги по воде, он думал, что ничего ему в мире больше не нужно. Только бы было так всегда. Общие солнце, ливень, какая-нибудь комнатенка, скромные заработки и путешествия на край ночи и дня.
Родион заставил себя сосредоточиться.
- Очень даже может. Это как раз мое первое дело.
- Учиться на мне будешь? - усмехнулся Мальцов.
Родион кивнул.
- Если вы не одумаетесь, мне ни за что не выпутать вас из этой передряги, - сказал он, вздыхая. - И статья паршивая.
- Ну и что, - огрызнулся Мальцов и опустил ногу. - Тебе-то что? Или пожалел?
- Да нет. Просто удивляюсь на вас, - подчеркнул Родион свое настойчивое "вас". - Очень уж непроизводительный расход времени. Отсиживать за то, что побыл с девчонкой.
- Ух ты, - присвистнул Мальцов. - Уже скалькулировали. А я, если хотите знать, отсиживать буду не за то, что побыл, а за то, что больше быть не хочу.
- Разонравилась?
- А это уж наше с ней дело. К вам оно не имеет отношения.
- Ну, как знаете. - Родион начал собирать бумаги на столе. - Тогда вы пока свободны.
- Значит, раздумали меня вытягивать?
- Нет у нас взаимопонимания, - вздохнул Родион. Бумаги на столе были уже собраны. - А нет взаимопонимания - одна бюрократическая липа получается.
- Ладно, я подумаю, - сказал Мальцов, но в тоне его было мало обнадеживающего.
- Думайте.
Родион вышел из здания прокуратуры крайне недовольный собой. Не было в нем эдакой солидности, силы характера. А без этого - какой он юрист?
Бывало, мать поглядит, как он то гантелями займется, то бегом - трусцой, а потом вдруг закаливание его увлечет - чуть ли не в прорубь лезет, - и пожалеет:
- Ничего-то ты до конца не умеешь довести. Быстро увлекаешься, быстро остываешь. Тебе не тело тренировать, а волю.
Он обижался.
...Снова, что ли, в Химки махнуть, подумал сейчас. Жарища нестерпимая. Нет, на реку, в Звенигород, решил.
Там, в Звенигороде, была одна такая чистенькая студеная речка. Вода прозрачная, ледяная, аж челюсти сводит. Он подумал об этой речке, и недовольство его быстро прошло. Праздничное ощущение предстоящего вечера нахлынуло, вытеснив все остальное. Он снова вообразил, какое чудо эта речка. Именно не море, не озеро, а стремительная, прозрачная струя, которая бежит, как электричка, сквозь лес, поля, город и живет отдельной, таинственной жизнью.
Чуть не бегом пустился он по улице. Рубаха быстро взмокла, компрессом облепив грудь и спину.
"Ага, - вспомнил он, - ребята же дали мне тот телефончик. Насчет машины".
Он поискал бумажку, телефон начинался на Б-9. Где-то здесь, в центре. Вот если бы выгорело с этим дядечкой! Что тот хочет? Продавать машину? Или - на пока? Вроде бы он уезжает куда-то.
В автомате было невыносимо душно. Дверь не откроешь, с улицы грохот. Наконец он пробился сквозь какие-то голоса к уверенному басу и договорился заехать тотчас.
Действительно, басовитый дядечка оказался крайне сговорчивым. В предвкушении своего двух-трехгодичного отбытия в город Женеву он готов был продать очень потрепанный и проржавленный "Москвич-401", а если не получается быстро (и толково) продать, то оформить "по доверенности", пока не пересечет дядечка в обратном уже направлении границу и не оформит продажу на имя Родиона Сбруева.
Вся операция могла занять каких-нибудь три-четыре дня. Но с маленькой поправочкой. Гражданин Р. Н. Сбруев должен был перевести на расчетный счет дядечки (или выложить на стол) небольшую сумму в размере... двадцати пяти месячных стипендий.