Маленькая задачка по арифметике. Ну, допустим, полгода доучиваться, затем зарабатывать год, полтора. Итого вам нужно минимум два года, чтобы осуществить небольшое уточнение к договору басистого дядечки.
Это отпадает. Машину надо брать сейчас.
Родион свернул в сад "Эрмитаж". В тиши обеденного перерыва можно было хорошенько продумать создавшуюся ситуацию. Какими законными способами добываются деньги в его плачевном положении? Невольно в уме промелькнули статьи, по которым добывание денег карается от трех до пятнадцати лет. Высшая кара по этой статье - за крупные государственные хищения, со взломом сейфов, ограблением банка и тому подобным, - ассоциировалась у него со сценами из знаменитых кинобоевиков и детективов.
Среди густого кустарника сада "Эрмитаж" было неожиданно прохладно. Тишину нарушали лишь пассажи двух электрогитар. Началась репетиция эстрадного оркестра. Мысль Родиона работала четко, отвлекаемая порой капризами динамика, который то включался, то замолкал.
Итак, пойдя путем исключения и отбросив способы, которыми нельзя добывать крупные денежные суммы, Родион сформулировал наконец позитивную программу, основанную на личном опыте.
Опыт этот предоставлял Родиону минимум четыре честных возможности приобретения большой суммы денег. Удобно разместив ноги на скамейке, он попытался проанализировать каждую.
Возможность первая - касса взаимопомощи. Эта статья подразумевала болезнь, роды, двойняшек или тройняшек, кражу у тебя имущества или, на худой конец, переезд на новую квартиру.
Выигрыш. Ну, предположим, счастливое участие в денежно-вещевой лотерее или на бегах. Но шанс выиграть в четыре дня нужную сумму маловероятен, проиграть остаток стипендии - почти стопроцентен. Значит, и это отпадает.
Кредит. Рассрочка. Уговорить владельца, что он, Родион, будет в течение двух лет его женевского времяпровождения выплачивать ему, или тем, кому он скажет, сумму, которая в итоге составит стоимость машины. Это третий способ.
Родион обнаружил, что он весь искусан комарами и непристойно чешется. Один такой комар странных размеров сел в этот момент к нему в нежное углубление локтя и заставил Родиона вскочить.
Нет, на кредит дядечка вряд ли пойдет. Два года. Маловероятно.
Родион начал вышагивать вдоль здания летней эстрады, ощущая бьющие по нервам несоответствия ударника и электропилы. Весь джаз играл нормально, и только ударник, должно быть с утра уже поддавший, начисто перебивал ритм и мелодию прекрасной песни "Королева красоты":
С тобою связан
Навеки я.
Ты жизнь и счастье,
Любовь моя...
Запахло жареной рыбой и каким-то супом или гуляшом. Родион облизнулся, но пошел дальше. На еду времени не было.
Выбравшись из сада, он подумал, что остается еще последний, четвертый способ - взять в долг. У папы-мамы, всех родственников и знакомых. Подключить к этой операции Олега, уж с чем, с чем, а с серым веществом у Олега было все в порядке.
Представив себе первый же разговор, допустим, с отцом, Родион скис.
- Нельзя, чтобы желания человека опережали его возможности, - скажет назидательно папа. - Такие люди плохо кончают. Завтра тебе захочется виллу на берегу Черного моря, а послезавтра - кольт. - Отец снимет очки, протрет их замшевым квадратиком и добавит: - Сначала - заработай деньги, потом определяй, как ты думаешь их расходовать.
Мама, сидящая рядом, печально кивнет в знак согласия. А когда отец уйдет, она обнимет его.
- Может, я могу быть тебе полезна, мальчик?
Но мама полезной быть не могла. Главная мечта Родиона состояла, между прочим, в том, чтобы освободить мать от материального участия в бюджете семьи и дать ей возможность заняться художничеством. Изделия матери из пробки, прутиков, желудей были столь оригинальны, что каждый видевший в доме эти штучки ни на что другое уже не обращал внимания. Быть может, от матери перешла к Родиону пагубная любовь к старинным виньеткам, инкрустациям, причудливым витражам?
Родион шел по бульвару в направлении Трубной площади. Возбуждение его окончательно улеглось, и теперь он уже думал о своей затее с некоей безнадежностью. В сущности, почему именно автомобиль? Почему не мотоцикл или байдарка? Куда лучше скопить на надувную байдарку. Плавать. Между зарослями и камышами просвечивает вода, Валда лежит на дне лодки, подставив шею, плечи, ступни ног утренней прохладе.
"...С тобою связан... навеки я..."
Родион поглядел на часы - было около двух. Отзвонить дядечке. Мол, все. - сгорело-перегорело. Но, поразмыслив, он решил отодвинуть подальше момент расставания. Успеется.
Может, позвонить Олегу? Жди! Будет он тебе торчать дома.
Родион лениво побрел к автомату. Набрал номер Олега и, вдруг услышав тихий, глухой голос, дико почему-то обрадовался.
- Эй, эй! - завопил Родион в трубку. - Ты дома! Невероятно! Сто лет, сто зим.
- Двести, - отозвался голос.
- Ну ладно. Не комплексуй. В моем распоряжении два часа. Нахожусь около Трубной.
- В моем - полторы минуты, - вяло откликнулся Олег.
- А потом?
- Еду в комиссионку выбирать подарок шефу. Шестьдесят лет стукнет.
- Выберешь завтра.
- Не могу. Поручение обширного коллектива Первого медицинского института. Деньги жгут руки.
- Слушай, старик, - с места в галоп начал Родион, - у тебя нет идеи раздобыть много денег? Позарез надо.
- Женщины? - усмехнулся голос.
- Хуже. Машина. По дешевке подвернулась.
- Рехнулся, - присвистнул Олег, - пока мы не общались, ты, кажется, сильно преуспел по этой части.
- Ну вот, - вздохнул Родион, - и ты, Брут.
- Поехали в комиссионку, хочешь? - предложил Олег. - Подарок-то по твоей части, а? За два часа обернемся. Надо раздобыть трубку. Какую-нибудь почудней или шибко старинную. Шеф уронил свою в воду. Весь факультет нырял в Хлебникове. Не отыскали.
- Ладно, - вздохнул Родион. - Пусть не автомобиль - купим трубку.
Через двадцать минут оба они шагали по направлению к старому Арбату, где неподалеку от зоомагазина находилась, по словам Родиона, лучшая в Москве старина.
В отличие от Олега Родька испытывал тягостную страсть к декоративной старине, вписанной в замкнутое пространство комнаты. Часами он мог сидеть, уставившись, как завороженный, на. изгиб линий какого-нибудь секретера или шахматного столика, на искусное сплетение металла и дерева. Ему ничего не стоило отличить отделку на ноже, кинжале, лорнетах, портсигаре одной эпохи от другой, безошибочно и точно определить "возраст".
Олег высмеивал всю эту ерунду. Он, студент-медик, жил в Москве подобно командированному, который сам не выбирает гостиницу, а селится в той, что дало учреждение.
С седьмого класса Родион знал Олега, то есть с момента, когда тот с отцом приехал из своей Хомутовки в столицу. И в отличие от других одноклассников у этого парня до предела были укомплектованы рубрики "любви и нелюбви". Добавить туда что-то новое стоило неимоверных усилий.
В свое время, увидев в классе Олега Муравина - конопатого тощего парня, волосы которого были словно вытравлены перекисью, класс дружно загоготал и окрестил его "белой вороной". А Родиону понравился новичок, похожий на белого петушка, и он, первый заводила в классе, быстро усмирил буйную потребность однокашников израсходовать запас энергии за счет неопытности новоприбывшего деревенского парня.
Частенько, ощущая свое превосходство старожила, Родион пытался вводить "белую ворону" в курс городской жизни. Таскал на водную станцию, по паркам, по залам старинных зданий, на новые фильмы. Но тогда же он убедился, что Белесый не очень-то нуждается в его просветительстве. Олег Муравин имел на все собственную точку зрения, которую отнюдь не собирался менять.
И теперь, спустя много лет, они так же спорили, как и в прошлые школьные времена.
Недавно, после зимней сессии, они схлестнулись, выходя с фильма Клода Лелюша "Мужчина и женщина".
- Пластмассовое искусство, - бросил Родион на улице. - Ни грамма подлинности.
- А что, по-твоему, подлинное? - обернулся Олег.
Рядом, в толпе, кто-то восторженно смаковал подробности финала. Как-де этот французский парень бежит за поездом, а его краля кидается ему навстречу из вагона, и что будет, когда им доведется жить под одной крышей с двумя детьми...
- Подлинное - это подлинное, - рассердился Родион. - А здесь все красиво п р и д у м а н о. И все мимо, мимо. Как парик рядом с естественными волосами или намазанные губы рядом с ненакрашенным ртом.
- А мне намазанные больше нравятся, - улыбнулся Олег. - Косметика - тоже искусство, и двадцатый век поднял его на небывалую высоту. Начитались тут некоторые юристы Чернышевского...
- При чем здесь Чернышевский? - взорвался Родион. - Ты что предпочитаешь: натуральную икру или синтетическую? Бифштекс из говядины или из нефти?
- Так то же бифштекс, - возразил Олег, - а мы об искусстве толкуем. Человеческий мозг обязан преобразить истинный факт. А уж дело художника сместить его в сторону высокого или низменного. Поэтому я люблю чтобы искусство было откровенно, а не подстраивалось под жизнь.
- Значит, что же, преображенный суррогат жизни? Так? Приятный допинг для хорошего самоощущения и аппетита?
- Ничего подобного, - наконец рассердился Олег. - Оно может быть трагично, отвратительно, вздыблено, лишь бы не пресно.
- Э... Э... это уже подтасовка. Мы начали с целлофана, а кончили трагедией. Мухлюешь, старик. Твое полиэтиленовое папье-маше не может быть вздыблено или драматично.
- Может. Если художник работает с этим материалом, если это его производственный замысел. Брюки из лавсана не менее хорошо могут быть скроены, чем из бостона. И спорить, какой материал лучше, так же смешно, как утверждать, что полевые лютики лучше оранжерейных роз или что лошадь в поле лучше, чем лошадь Петрова-Водкина.
- Глупость, - оборвал Родион. - Я про одно, ты про другое.
И в этот раз, как обычно, они не доспорили.
Да и потом Родион мало в чем мог убедить Олега. С точки зрения логики в характере Белесого была масса непоследовательного.
К примеру: несмотря на тягу к заменителям и ультрасовременным материалам, Олег так и не полюбил город. Его страстно, тайно продолжало тянуть в деревню. Вернее, не в саму деревенскую каждодневную жизнь, а на волю: в лес, к гнездам, конской упряжке.
- Ну и что, - смеялся Олег в ответ на подначки Родиона. - Как во всякой непроявленной личности, во мне совмещаются крайности.
Родион только отмахивался.
Стоило им попасть за город, как Олег разувался в любую погоду, прислушивался к птичьим голосам и шороху ветвей, останавливался у каждого муравейника. Он легко ориентировался на местности и предсказывал погоду лучше бюро прогнозов.
- Порядок, - говорил он, посмотрев на затянутое тучами небо. - С утра будет ясно.
И все! Так и было.
Сейчас они шли вдоль витрин старого Арбата и Родион вслух размышлял о преимуществах автомобиля перед пешим передвижением.
Олег молчал довольно долго.
- ...благодаря автомобилю, - продолжал Родион, - ты всегда в пути. Движущаяся лента событий за окном, мелькание асфальта, ветер заменяют тебе привычное статичное наблюдение. Автомобиль, если хочешь - переворот мироощущения людей нашей эры. Совершенно новая философская категория, где понятия пространства и времени существенно сместились, - Родион размахивал руками, и его вихор на макушке подрагивал в такт. - Это как бы твои собственные ресурсы плюс мощь мотора, это ты, возведенный в энную степень. Ясно?
- А как же твои вечные ценности, - поддразнил Олег, - за которые ты всегда так радеешь? Где же возьмутся годы титанической усидчивости для создания потолков Сикстинской капеллы, романов Достоевского или "Кольца Нибелунгов" Вагнера? Где их взять? Если ты можешь за один день пересечь Францию. Или, позавтракав в Химках, поужинать на Рижском взморье. Шиш тебя заставишь сидеть на одном месте. Автомобиль, как ни говори, это гибель вечного.
- Ты прав, старик, - вдруг меланхолично согласился Родион.
- Поэтому титаны культуры, энциклопедические личности, - заключил Олег, - отмирают и уходят в прошлое. Как динозавры. Кто пришел на смену Леонардо, дворцам Казакова или Толстому Льву? Я тебе отвечу. Коллективы. Единицу заменил групповой ум. Синхрофазотроны, компьютеры, "Голубые гитары"...
- Ну нет. Автомобиль - это другое, - засмеялся вдруг Родион, и в глазах его запрыгали огоньки. - За рулем - ты один.
- Ну, может, ты и один, а я предпочитаю на пару.
- Ого! Как мы заговорили... - остановился Родион. - Кстати, вот и искомая витрина, - показал он рукой. - Приглядись, здесь прошлое так и вопиет к нашей совести.
Кончался обеденный перерыв. Они рассматривали выставленный в витрине комиссионки неполный сервиз для чая с треснутым чайником и сахарницей. Бирюзово-голубенькие цветочки гирляндой шли по белому фарфору, отражаясь в подносе. А рядом стояли здоровенные часы с кукушкой, на которых как раз пробило три четверти. Часы были деревянные, циферблат, стрелки, окантовка золотые.
- Ну, а как насчет денег? - обернулся Родион. - Не придумал?
- Сколько просят?
- Полторы новых.
- Фью, - присвистнул Олег. - Лучше давай домишко купим. И корову. Будем круглый год пить молоко, а летом по очереди сдавать хату девицам с хорошим знанием иностранных языков.
- Ладно, - огрызнулся Родион. - Юмор можешь оставить при себе.
Олег покрутил головой.
- А это что? - спросил он, показывая на старый колокольчик с изображением позолоченных животных.
- Как что? Не видишь? Колокольчик.
- Лилипут?
- Дубина ты, - отмахнулся Родион. - Это ж лакеев вызывать. Девятнадцатый век. Анна Каренина или княгиня Бетси, когда им горничная понадобится, хватались вот за такой колокольчик. Понял? - Он вздохнул.
- Ну ладно, - примирился Олег. - Можно, старик, устроить складчину. Скинуться человекам пяти надежных ребят.
- На что скинуться?
- А ты про что?
- Я про машину.
- И я про машину.
Родиона аж качнуло.
- Ну... а дальше, договаривай.
- Оформим на одного. Допустим, на тебя, - сжалился Олег, - а пользоваться будем всем чохом.
Так пятеро парней - гитарист и меланхолик, душа двора Вася Мамушкин, его вечный спутник, лучший метатель диска в юношеской команде длинноногий Петя, Родион, Олег и Валентин Жмуркин, самый одаренный студент с Олегова курса, скинувшись по 350 рублей, стали "совладельцами" "Москвича". Автомобиль был действительно "в возрасте", он дважды побывал в "капиталке", резина уже по третьему заходу была съедена до корда. Но, может, из-за зеленого цвета, местами сильно полинялого и выцветшего, или из-за тяжеловесного хода, который был слышен за три квартала, они окрестили его "Крокодил" (говорят, те живут шестьсот лет) и любили до умопомрачения.
В ту пору, ранним утром, рабочие, разгружавшие хлеб во дворе, и почтальоны могли наблюдать, как за дальним сараем лежит на брюхе зеленое чудище, верхом на нем, опустив голову в зияющую пасть капота, устроился длинноногий Петька, а рядом застывший, как заяц на бегу, прислушивается к шуму мотора Родион, и на физиономии его болезненно отражаются малейшие перебои машины. В кабине "Крокодила", всегда в одной и той же позе, свесив одну ногу в открытую дверцу, а другую приладив меж педалями, возлежит ленивец из ленивцев Вася Мамушкин и услаждает слух окружающих надрывными переборами гитары.
Большим козырем в Родионовой затее с автомобилем было знакомство с Сашей Мазуриным.
Саша был много моложе их всех, но уже в девятнадцать он выезжал на соревнования и был такой же знаменитостью их двора, как в других - шестилетние шахматисты или тринадцатилетние гимнастки.
Родиона с Сашей познакомил Васек Мамушкин, который долгое время был неразлучен с Мазуриным, и, когда тот возился со своей спортивной машиной или чинил старый трофейный "опель" отца-полковника, Васек все так же меланхолично перебирал струны гитары, бубня в ритм какие-то стихи собственного сочинения.
- Нормальная машина, - пожал плечами Саша, прогнав "Крокодила" метров восемьсот. - В достойных руках, разумеется, - добавил он.
- Рук десять, - засмеялся Родион.
- Как? - бросил Саша.
- Пять владельцев - десять рук, - пояснил Родион.
- Н-да! - пробормотал Саша и перешел с Мамушкиным к очередным проблемам.
Поразить Сашу Мазурина было невозможно. Родион впервые встречал парня, который никогда ничему не удивляется. По крайней мере внешне.
Когда Родион с Олегом схватывались по поводу какой-нибудь книги, Саша не реагировал ни одним мускулом, как будто эта материя была далека от него, как Венера от Юпитера. Но если доведенный до накала Родион впрямую обращался к молчаливому свидетелю, Сашка спокойно выдавливал из себя какую-нибудь мысль, которая освещала проблему с совершенно неожиданной стороны.
Ну и завидные это были часики, от шести до восьми утра, когда они были полными хозяевами времени и пространства, а два отцветающих тополя кружили над ними рой бестелесных пушинок. И тополя эти заменяли им, ребятам, выросшим на асфальте, лесные чащи, озера с камышами и поля ароматной гречихи.
Поначалу за каждый день эксплуатации "Крокодила" совладельцы торговались, предлагая взаимовыгодный обмен на магнитофонные записи, билеты на футбол и даже дюжину "Жигулевского". Потом ажиотаж поубавился, торг шел только за уик-энд, и вот настал момент, когда начал сказываться возраст машины. Количество ездовых часов становилось все меньше, количество часов под автомобилем - все больше. И как-то так получилось само, что только Родион без всякого нажима и насилия лежал под этим самым "Крокодилом" часами, не требуя У остальных совладельцев компенсации. Ребята уже плохо ориентировались, когда "Крокодил" приходил в негодность, а когда был в исправности. И преимущественное право пользования естественно перешло к Родиону. Конечно, он снисходил к просьбам ребят, но уж если сам бывал свободен, вернее, если свободна бывала она...
Никогда у него не было такого лета.
Они с Валдой исколесили все Подмосковье. "Крокодил" выжимал 80-90 километров, и они мчались по шоссе, врубаясь в поток машин, как ветераны автоспорта. Видно, все в его натуре соединилось для этой страсти. Он любил "Крокодила" как живого. Заботился о нем, "лечил", умывал. Он скучал, когда отрывался от машины на полдня. Он готов был гладить кузов, ласкать крыло. Он доставал запчасти, драил никель, стекла, полировал до потери сознания все покрытые краской части. И "Крокодил" отвечал ему взаимностью. Это была добрая, покладистая машина. Она не любила быстрых переключений, резкого торможения или внезапных разворотов. Родион приспособился к мотору, тормозам. Он прилежно изучил все причуды характера "Крокодила" и знал, что тот не потерпит, если вздумаешь ехать, не прогрев мотора две-три минуты, никогда не давал резкого ускорения, если не была выдержана вторая передача. И многое, многое другое.
И все же азарт езды, новизна окружающего, свист ветра в проемах стекол - все это приобретало особый, высший смысл, только когда она, Валда, участвовала во всем этом.