Да, война кончилась. Но отголоски ее еще живут в мире, - вспухают, лопаются язвы, курятся смрадные очаги. Но не в этих вспышках, не в этих отголосках дело. Как всякое сложное, взаимосвязанное явление, в котором были приведены к действию несметные силы и человеческие массы, оно не могло "остановиться", отсечься, точно одним ударом. Так тяжелый маятник часов, казалось бы остановленный с ходу мгновенно приложенной силой, потом делает еще несколько колебаний и лишь тогда затихает, успокаивается.
Но Янов отдавал себе отчет в том, что такое представление лишь чисто внешнее и что в случае с маятником все происходит по ясным, исследованным законам механики, в общественных же явлениях, к каким причисляется и война, действуют силы социальные, классовые, а значит, и процессы - сложней, запутанней, неожиданней...
Однако подобного рода мысли давали весьма слабое утешение: горечь и совсем свежее ощущение войны были живы, неизгладимы, преследовали маршала постоянно. Но суть заключалась в другом, в том зловещем дыхании "холодной войны", которая с неотвратимостью обвала, как казалось Янову, зрела, нарастала, готовая обратиться из "холодной" в новую горячую, еще более жестокую и всеохватную... Должно быть, в воображении маршала и возникала связанная с этим призрачная, эфемерная картина: планета не планета, а заброшенная светящаяся точка, и вдруг - вспышка, как результат неведомого катаклизма...
Нет, он не из слабонервных, он просто видел, ощущал, во что вызревала затеянная недругами нашей страны "холодная война", его жизненный опыт, проницательность военного человека подсказывали именно этот вывод: она может стать горячей... Он подолгу смотрел, отбрасывая шторки, на большую, во всю стену карту в своем кабинете. Да, вырастали, подобно грибам, за эти годы всевозможные военные блоки и союзы, зримым, отчетливым кольцом страну окружали военные базы...
Впрочем, поначалу, сразу после войны, там, за океаном, думали проще, еще не показывали кулак, рассчитывали поставить СССР в зависимость от денежного мешка, поставить на колени, предоставив заем: мол, страна выдохлась в войне. Да, Моргентау... Этот, с загребущими руками, уже предвкушал легкую добычу, готовя свой знаменитый меморандум. В строгом соответствии с тем меморандумом тогда и был задан провокационный вопрос послу Панюшкину в Вашингтоне: будет ли СССР вести переговоры с США о предоставлении займа в размере одного миллиарда долларов? Вот ведь как прямо, "человечно"! Что ж, достойно, достойно ответил посол на столь откровенно поставленную экономическую ловушку. Нет, не выдохлась Страна Советов, не предстала перед миром "колоссом на глиняных ногах" с протянутой за подаянием рукой.
Ему, Янову, было ясно, что экономическая ловушка - это только одна из граней политики капиталистических держав, есть и другие, более жесткие приемы; может, до времени они скрываются, держатся в секрете, но проявятся... И он не ошибся. Скоро, очень скоро все проявилось - президент Трумен с потоком брани выдал формулу: против Советов железный кулак и решительные выражения... А позднее, когда уходящая "звезда капитализма" Черчилль в Фултоне угрожал Советскому Союзу атомной бомбой, черствый, далекий от сентиментальности президент Трумен, говорят, долго и шумно аплодировал "другу", трогательно обнял престарелую лису от политики...
Так были посеяны зерна "холодной войны", они быстро проросли, поднялись всходы, зацвели на долгие годы зловещими, ядовитыми цветами.
Джон Фостер Даллес - отец политики "холодной войны". Холодной... Концепция же ее в секретных документах формулировалась с откровенной ставкой на горячую:
"Создать кольцо сил - политических, экономических и военных - вокруг района, находящегося под советским контролем..."
Подлинная стратегия, как водится, фиксируется в строго секретных документах, те документы хранятся в сейфах, под замками и печатями. Но война есть война, пусть даже "холодная", и она должна быть оправдана перед лицом общественности. Янов хорошо запомнил, как некий автор, скрывшийся под кратким псевдонимом "X", в журнале "Форин афферс" обосновывал "холодную войну" угрозой со стороны Советского Союза, в намерения которого будто бы входит... уничтожение Соединенных Штатов Америки.
Конечно, приемчик элементарный - валить с больной головы на здоровую, но, как ни парадоксально, а он срабатывает, сдобренный здоровой порцией демагогии. Кстати, за, этим псевдонимом "X" Янов легко угадал одного из сотрудников посольства США в Москве - Джорджа Кеннана. Встречался с ним маршал на приеме - нагловат, оголтелый кликуша. Те же самые разглагольствования: мол, действия по созданию кольца баз вокруг Советского Союза - мера вынужденная и имеет цель лишь "сдерживания"...
Но даже там, на Западе, нет-нет и прорывались здравые суждения о сути новой политики. Не без ядовитости писала одна газета, Янов знал, она далека от пристрастий к коммунистическому миру:
"Атлантический пакт рекламируется как средство сохранения мира. Странным будет мир, установленный путем превращения западного мира в вооруженный лагерь".
"Доктрина Трумена", "план Маршалла"... Думая о них, Янов приходил к совершенно ясным выводам, что это была питательная почва, на которой, как сорняки, буйно и вольготно стали взрастать один за другим военные блоки. Первым - "Западный союз". В нем, поставив подписи под Брюссельским пактом, объединились Англия, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург. Английский фельдмаршал Монтгомери сел в кресло главы военного командования союза во французском городе Фонтенбло.
А потом, спровоцировав "Берлинский кризис", односторонне проведя денежную реформу в западных зонах Германии и в Западном Берлине, зная, что Советский Союз не пойдет ни на какие уступки, США провели в жизнь свой главный стратегический план: расширить "Западный союз", возглавить его. Фарисейская машина заработала, прикрывая секретные переговоры о создании нового блока: "Строим мир. Коллективная безопасность в Североатлантическом районе". Что ж, такого рода демагогические приемы позволили обойти Устав ООН: нельзя создавать агрессивные блоки, - пожалуйста, у нас миролюбивый союз. "Броня, но не пика; щит, но не меч..." Можно вступать в оборонительные договоры лишь по региональному признаку, - опять же, пожалуйста: "Североатлантический" район, включающий... всего-навсего значительную часть земного шара.
"Броня, но не пика; щит, но не меч..." Фарисейство есть фарисейство. Демагогия на то и существует, чтобы, забыв про всякий стыд и совесть, выдавать черное за белое... Итак, организация Североатлантического договора. НАТО... North Atlantic Treaty Organization...
Янов видел, как, точно на дрожжах, блок вспухал, включая в себя все новых и новых партнеров. Щупальца его разрастались, охватывая Страну Советов. Создавались военные командования на Атлантике, Средиземном море, в Европе, стратегическая группа США - Канада... В НАТО вошли Греция и Турция. Нет, не мог удержаться от откровенных признаний все тот же журнал "Форин афферс":
"С помощью одного этого хода западные союзники оказались ближе к большим кавказским нефтепромыслам, тогда как германские вооруженные силы смогли подойти к ним лишь за 18 месяцев дорогостоящего наступления".
Опять откровения, опять выболтаны истинные цели.
"Германские вооруженные силы..." Что ж, ту и не ту, но тоже Германию, федеративную, вновь усиленно вооружают, готовятся вручить ей атомное оружие, идет подготовка о включении ее в НАТО.
Создан новый блок АНЗЮС - союз США, Австралии и Новой Зеландии. Подписан японо-американский "договор безопасности". В Маниле готовят еще один блок стран Юго-Восточной Азии - СЕАТО...
Договоры, союзы, блоки... И базы, базы, базы.
А в Корее полыхает, ширится война, уже не "холодная": рвутся бомбы, горит залитая напалмом земля.
И тот же Кеннан, теперь уже не просто сотрудник посольства США в Москве, а член конгресса, глаголет:
"С помощью самолетов, базирующихся на континенте, мы должны нанести удар по Москве и по всем другим городам России... Подписание Атлантического пакта дало нам необходимые базы... Теперь нам нужно иметь самолеты для перевозки бомб..."
Да, замыкается кольцо блоков, строятся стратегические базы, они зловещим гигантским ожерельем охватывают Родину.
И вновь, зажмуривая глаза, смыкая веки, Янов видел уже не точку-планету, затерявшуюся в бездне галактики, а огромный фронт Сталинградской битвы; он, представитель Ставки, облачившись в плащ-палатку, вновь лазил по буеракам, изрытым снарядами и бомбами, обходя надолбы, ежи, пробирался на передовые в сопровождении высокого, шагавшего странно, на негнущихся ногах, точно на ходулях, майора Сергеева... Тогда еще майора. Там он и увидел как бы навсегда запавшую в его память картину, которая вставала перед глазами совсем нежданно, по каким-то своим законам.
...В ярку с потемневшим от холода бурьяном, неподалеку от КП, - подростки, чудом пробравшиеся через передовую, грязные, худые, оборванные; они ели из солдатских котелков, рядом на мешковине горка наломанных кусков хлеба... Старшина, точно соблюдая правила устава, прижав обветренные красные кулаки к бедрам, ответил на вопрос Янова: "Как есть перед утром обнаружились... Из Гавриловки. Ночью переправим за Волгу в тыл. Определятся. Жить будут".
Уже спустившись в подземелье командного пункта, Янов по дрожи обшитых горбылями стен, по обсыпавшимся крошкам земли понял - немцы начали беглый беспорядочный обстрел из минометов. А потом эти слова за дощатой переборкой: "Там ребят побило и старшину Евдакова - от миномета "Ивана" штука в точности угодила".
Янов без раздумий бросился к выходу.
Двух ребят унесли - их тяжело ранило; четверо лежали на прежнем месте, уже навечно, и среди них девочка в мешковатой телогрейке. Голова в полушалке чуть запрокинулась в низинку, строго застыли глаза, устремленные в невысокое, придавленное небо, будто хотели разглядеть, что там, за предзимней неласковой хмурью. Хлеб так и остался зажатым в ее окаменевшей левой руке. Лежал рядом и старшина - без фуражки, шинель растерзана, залитое кровью лицо уткнулось в стылую, черную от гари землю.
Эти ребята, эта девчушка, с ее строгими, застылыми глазами теперь в его, Янова, памяти до гроба...
И еще одно событие войны с пронзительной отчетливостью всплывало перед ним, он даже явственно слышал грохот, гул, тяжелые утробные вздохи земли... Украинская деревенька была небольшая, но светлая, открытая всем ветрам и солнцу: по чьей-то странной прихоти ее построили на взгорке, господствовавшем над вольной равниной, распахнувшейся окрест на многие километры. И хотя в беленых хатах не жили - военная фортуна тут складывалась переменчиво, деревенька не раз переходила из рук в руки, - но она радовала глаз чем-то поразительно веселым, жизнелюбивым, должно быть, вот этими белыми хатами, вишневыми садами, серебряными свечами тополей, будто остров в теплом, тропическом океане.
...Волны немецких бомбардировщиков накатывались одна за другой; в дыму и гари, поднявшейся к небу, они ходили кругами, выстроившись косыми цепочками, пикировали с высоты; сбросив бомбы, прижимаясь к земле, ускользали низом... Было адово столпотворение: огонь, взрывы, дым, взметывавшиеся к небу обломки хат... Зенитки били, захлебываясь, звуки стрельбы сливались в одном кромешном грохоте, но мало-помалу батареи замолкали: самолеты обрушивали на них бомбы, подавляли... Всего два-три стервятника задымили, рухнули за деревней, и Янов, оказавшись на наблюдательном пункте дивизии, видя все и закостенев в бессильной ярости, только повторял: "Ах, сволочи! Ах, сволочи!.."
Потрясенный безнаказанностью, с какой в течение двух часов немцы расправлялись с деревней, - в конце концов появились наши ястребки, - а позднее, потрясенный тем, что увидел в деревеньке, дотла разрушенной, искореженной, с вишнями, посеченными будто топорами, с поваленными свечами-тополями, он, Янов, потом в течение нескольких дней видел, открытыми или закрытыми глазами, эту картину, задремывая, вскакивал в холодном поту...
Теперь, спустя много лет, все вставало с прежней четкостью, и пусть время сгладило ощущения и Янов уже не испытывал того потрясения, - но словно бы заледенелость касалась маршала на несколько минут, и он мысленно видел уже не ту украинскую деревеньку, а всю страну, огромно раскинувшуюся Родину, и на нее со всех баз, "паучьих гнезд", как он их называет, идут и идут армады "суперов", "крепостей"...
Да, выходит, прошли годы и годы, а цель политики капиталистов не изменилась: ослабить, изолировать Советы, оставить в одиночестве, а после, буде выдастся случай, и... поставить на колени. Ожигали, точно крапивой, слова Василина: "А чем встречать, если завтра сунутся? Чем"? И, отгоняя видение, Янов думал о том, что тут Василин прав. Прав. Надо торопиться, торопиться... Успеть создать заслон, крепкий щит, который был бы не по силам, не по зубам всяким охотникам ставить нас на колени. И опять и опять взвешивал все "за" и "против": "Сатурн" или "Катунь", пушки или ракеты?
Нет, ракеты. "Катунь", "Катунь"...
2
В аппаратурных было жарко, душно, хотя вытяжные вентиляторы оттягивали горячий воздух из шкафов беспрерывно: ровный, приглушенный гул стоял в отсеках. Шел седьмой заход самолета ТУ-4 - заход "на станцию". По программе самолет пройдет над "пасекой", над головой, где-то далеко развернется, пойдет в обратный путь - "от станции".
Пятый час аппаратура работала без роздыху. Члены Госкомиссии - военные и штатские - ходили между шкафов, что-то помечали в блокнотах. Из контрольно-записывающего отсека, из-под самописцев то и дело уносили кассеты в домик, там их проявляли, сушили, а тут в самописцы вставлялись кассеты, заряженные новыми пленками.
Гладышев, распаренный, как в парной, лениво, лишь по заведенному порядку передвигался вдоль своей линейки шкафов, то бросая взгляд на шкалы приборов под стеклом, - там, будто живые, колебались стрелки, - то, нагнувшись, вглядывался в затененный экран осциллографа. Разноцветные концы-проводники перекрещивались, перепоясывая панели в распахнутых шкафах, обвисали дугами, тянулись к осциллографу. На сетчатом экране повыше голубой линии развертки трепетал остренький "пичок". Гладышев от усталости и разморенности раздраженно подумал, вглядываясь в пичок-импульс: "Какого черта утюжим и утюжим небо? Аппаратуру только греем, сами плавимся... Ведь железно все!"
Припомнил слова старшего инженер-лейтенанта Коротина: "Как мозговая динамика? Лучше следите за поведением "сигм". Как-никак сердце "Катуни"! Недостаточности, пороки, инфаркты..." Черт бы его подрал с этими его афоризмами! И потом... иди, следи! У него, Гладышева, возможности для этого с гулькин нос! Главные возможности определить поведение - по пленкам, по записям контрольно-записывающей аппаратуры...
Коротин будто выныривает из-под земли: так неожиданно появляется всякий раз. И его ровно ничто не берет: ни холод, ни жара, ни сладкое, ни кислое, как говорил дед Валерия Гладышева. Поистине верно!
Вот и сейчас Гладышев успел только поднять голову от осциллографа, собираясь распрямиться, как тут же уперся взглядом в Коротина: инженер стоял всего в метре, позади осциллографа. Но черта с два! Прошли те времена, когда Гладышев от таких внезапных появлений старшего инженер-лейтенанта вздрагивал. Теперь - дудки! Он, пусть и не "координатный бог", не Коротин, но тоже уже не новичок, не "салага", знает себе цену. Нет-нет да и бегают к нему техники других линеек посоветоваться. Даже Губов изредка является сюда, постоит, будто истукан, похлопает глазами минуту-другую, потом изречет свой очередной вопрос. И на занятиях, когда в свободные вечера Коротин собирает техников-координатчиков или опрашивает по индивидуальным заданиям, ему приходится, может, без удовольствия, против желания, скупо ронять: "Правильно, Гладышев", "Верно". Конечно, он не инженер, а техник, не та "теоретическая подкладка", как любит говорить Коротин, но кое в чем и он смыслит, - не лыком шит!
"Словом, дудки, товарищ старший инженер-лейтенант Коротин!" - вновь мысленно сказал Гладышев и спокойно выпрямился, как если бы был тут один, не стоял рядом над душой Коротин. Да и мало ли что привело инженера сюда. Стоит, ну и пусть стоит. И Гладышев хотел уже шагнуть мимо осциллографа к дальнему шкафу, проверить панели перед новым заходом самолета, как по громкой связи упругий голос инженер-майора Двали объявил:
- Внимание! Начинается седьмой заход от станции.
Пятнадцать часов десять минут...
И тут Коротин, совсем не догадываясь о всех тактических и стратегических замыслах, какие обуревали техник-лейтенанта, сказал:
- Товарищ Гладышев, есть пять минут, пока самолет войдет в зону. Подготовьте к записи следующий канал. На "сигму" особое внимание. Дело в том, что по другим линейкам обнаруживается какое-то барахление.
"А, барахление, барахление!" - про себя огрызнулся Гладышев, оборачиваясь. Они оказались рядом - техник на полголовы выше, у инженера взгляд глубоко посаженных глаз твердый, немигающий. Железный "координатный бог"... Гладышев отвел свой взгляд, сказал негромко:
- Ясно, готовить следующий канал.
И разом забыл и о Коротине, который еще стоял, не уходил, и о своих недавних размышлениях, и уже весело, будто запела внутри какая-то струнка, подумал: "А что, интересно посмотреть! Ну-ка, ну-ка, какое там барахление?"
Привычно, быстро выдергивал концы из гнезд панелей: сейчас перекатит осциллограф к очередному шкафу, настроит все для записи.
Голос Двали размеренно, со спокойными, хотя как и прежде упругими нотками, раздавался в динамиках громкой связи:
- Пятнадцать часов восемнадцать минут...
- Пятнадцать часов девятнадцать минут;..
Голос инженер-майора лишь слегка задевал сознание Гладышева, не мешал ему сосредоточиться и думать только о том, что делалось сейчас в одном из его шкафов. Но Гладышев знал: инженер-майор сообщал время не по своей прихоти, - это были опорные временные точки, к каким "привязывались" испытания и, конечно же, эти "точки" отпечатывались в сознании техника. Он даже автоматически, про себя повторял: "Девятнадцать минут...", "Двадцать минут...".
Однако главное же, что занимало его, жило в нем сейчас, - главное это было связано с тем, что ему виделось. Самолет где-то там, в бесконечной сини неба, напичканный всякой аппаратурой, с натугой прорезал толщу воздуха, словно бы в желании как можно быстрее оторваться, уйти дальше от "пасеки". А здесь, на "пасеке", тоже как бы в торопливости, крутились огромные антенны-жернова, и радиоимпульсы, сработанные и "выстреленные" всей мощью "Катуни" со скоростью света, легко и свободно настигали самолет, метили его и, отражаясь, неслись с той же скоростью назад, уже "истощенные", обессиленные. Чуть различимые, они принимались теми же антеннами, потом усиливались, "очищались" от всех посторонних наслоений и, проносясь по бесчисленным цепям и каналам "Катуни", раздавали информацию, которой были переполнены, подобно пчеле, возвращающейся в улей с богатым взятком, - информацию о самолете, о цели: координаты, скорость... Все это шло теперь беспрерывно: за целью незримо, автоматически "смотрели" следящие системы "Катуни".