- Батюшки! Егор! - удивилась она и заметалась по избе в поисках стула, придерживая рукой свои космы. - Садись.
- Не надо, - сказал Уфимцев и пощупал на голове шишку. - Ты вот что, Дарья... Пусти меня в квартиранты на недельку.
- Что так? - усмехнулась Дашка, глядясь в зеркало. - Аль с женой поссорился?
- После. После расскажу... Ну так как?
- Да мне что? Живи хоть год. Афоня у меня не ревнивый... Да его и обмануть можно, - хохотнула она. - Поставь чемодан, чего держишь?
Уфимцев опустил чемодан на пол. Дашка свернула волосы жгутом, обернула вокруг головы, пришпилила их. Потом взяла чемодан Уфимцева, толкнула под кровать.
- Вот тут и спать будешь. Постель чистая.
В маленькой избе, кроме печи, стола да кровати с двумя подушками, ничего не было. Уфимцев чувствовал себя смущенно, не очень уверенно. Но выбирать было не из чего и некогда.
- Мне не обязательно на койке, - сказал он, приглядываясь, где еще можно найти место, чтобы провести ночь. - Зачем тебя стеснять?
- Не стеснишь... Я в чулане сплю. Летом койка все равно пустует.
- Тогда спасибо, - обрадовался Уфимцев. - Сейчас я ненадолго в правление схожу... Ты спи, не жди меня.
- Чего ты на ночь глядя пойдешь? Там никого нет.
Но он не послушал ее, ушел. Он не мог сейчас спать. Ему необходимо было побыть одному.
Глава шестая
1
Сентябрь не принес больших перемен в погоде. Хотя затяжное ненастье кончилось, над Санарой по-прежнему каждый день клубились тучи, выпадали короткие, сильные дожди. По утрам травы, хлеба, кроны деревьев были напоены водой, гнулись под ее тяжестью. Стояли туманы. Но всходило не по-осеннему жаркое солнце, и все просыхало, туман поднимался в небо. К вечеру снова образовывались тучи, снова проливались дождем над полями.
Уфимцеву трудно жилось в эти дни. Его уход от семьи не остался тайной: все в колхозе через день-два знали об этом. Та же Дашка понесла новость по селу. К тому же тетя Маша на второй день к вечеру притащила, не таясь, к Лыткиным его костюм, пальто и другие вещи.
Опять по селу пошли разговоры, догадки, имя Уфимцева вновь связывалось с именем Груни Васьковой. Говорили даже, что Егор и Груня скоро сойдутся, как только уломают старика Позднина, который будто не дает согласия им жить у него.
Люди по-разному относились к событию, но большинство осуждало Уфимцева. Особенно непримиримо вели себя женщины. Это было видно по их лицам, по тому, как они молча встречали и молча провожали председателя колхоза. Иногда какая-нибудь из бабенок ненароком заводила при нем разговор о подлецах-мужиках, которые бросают своих детей, как щенят, на произвол судьбы. И моментально прекращалась работа, начинался галдеж, пока не вмешивался бригадир или заведующий током, не наводил порядка.
Уфимцеву тяжело было все это видеть и слышать. Он редко бывал на квартире, почти не виделся с Дашкой. И в правлении колхоза показывался не часто - все больше в полях, на токах.
Первое время после ссоры с женой Уфимцев ожидал, что не сегодня-завтра она уедет с детьми в город, как она и говорила ему.
Но проходили дни - она не уезжала. Наступил сентябрь, и Уфимцев, к своей радости, узнал, что Аня опять работает в школе.
Однажды утром он видел из окна кабинета, как она шла с детьми в школу. На Ане была новая шляпа, удивительно красившая ее, и он не мог удержаться от восхищения. И вместе с тем от горечи, что для этой красивой смуглой женщины он теперь посторонний человек. Дети шли по обе стороны от матери. Игорек торопливо вышагивал, что-то рассказывал ей, размахивая руками; за его плечами висел новенький ранец, купленный еще Уфимцевым в универмаге Колташей. Маринка шла независимо, держа на весу портфель; голова ее была украшена большим голубым бантом, и она гордо несла его, как и мать свою новую шляпу.
На следующий день, вернувшись пораньше с поля, он вымылся, тщательно побрился, надел свежую рубашку и пошел к Ане. Две недели он видел детей лишь издали, и если не надежда на прощение, то желание побыть с Маринкой и Игорьком оправдывало его приход на старую квартиру.
Против обыкновения, вечер был светлый, тихий, небо высокое, в редких кучевых облаках, огромное солнце медленно катилось к чистому горизонту, обещая на завтра хороший день. Тропки, протоптанные еще по грязи, просохли и блестели глянцем. Идти по ним было легко, и Уфимцев шел, не заботясь о том, что кто-то, может, следит, куда он идет.
Вот и дом тети Маши. Подходя к нему, он увидел в окне встревоженное, быстро исчезнувшее лицо Ани. Потом в окне появились любопытно-радостные рожицы детей. Сердце его учащенно забилось, он помахал им рукой и торопливо вошел в калитку. Дверь в сени оказалась закрытой, и, взбежав на крыльцо, он дернул за веревочку. Щеколда брякнула, но дверь не раскрылась. Он толкнулся в нее, она была на засове.
Он постучал и терпеливо стал ждать - сейчас выйдет Аня, и ему надо будет что-то говорить ей, объяснять свой приход. Он подумал и решил сказать то же, что и в прошлый раз, что не может без нее, что уже достаточно наказан за свою глупость и просит простить его. Укрепившись в этих мыслях, он стоял, прислушивался к тому, что происходит за закрытыми дверьми. Но никто не шел, не открывал ему. И он снова постучал, уже более настойчиво. Но в ответ вновь было молчание.
Тогда он в злом недоумении нетерпеливо спустился с крыльца, посмотрел на окна - занавески на них оказались наглухо задернутыми.
- Аня! Открой! - крикнул он, вглядываясь с надеждой в тускло и безучастно поблескивающие стекла.
Вдруг ему показалось, что на крайнем окне шевельнулась занавеска. Он напрягся весь, уставился на окно, втайне надеясь, что занавеска сейчас отползет в сторону и он увидит Аню. Пусть она накричит на него, пусть даже погонит со двора, лишь бы увидеть ее, услышать ее голос.
Но занавеска не шевелилась, не ползла в сторону. Постояв, он убедился в безнадежности ожидания, вышел на улицу, тихо прикрыв калитку, и пошел, торопясь и не оглядываясь, в сторону своей новой квартиры.
Сумерки падали на село, когда он вошел во двор Лыткиных. На низеньком крылечке сидел Афоня в своей знаменитой войлочной шляпе. Он, видимо, только что пришел, лишь успел разуться - рядом стояли его посеревшие ботинки. Под сарайкой мычала недоеная корова.
- Здравствуй, Афоня, - поздоровался Уфимцев. - На побывку?
Но Афоня не ответил. Словно не видя председателя колхоза, он согнулся и стал с ожесточением растирать руками подопревшие пальцы ног.
- Чего не отвечаешь? - удивился Уфимцев. - Баран язык откусил?
- Не-е, не откусил, - протянул Афоня.
- А чего тогда сердитый?
Афоня поднял голову. Из-под шляпы глянули на Уфимцева голубые, чем-то озабоченные глаза.
- Ты, Егорий Арсентьевич, как говорится... Если поселился, так это... Ты Дашку мою не тронь, она не твоя жена!
- Да ты совсем сдурел, Афоня! - опешил Уфимцев. Чего-чего, но от Афони он такого не ожидал. - Зачем мне твоя Дашка?
- Знаю, вон про тебя что люди-то говорят, - пропел Афоня. - Сколько баб перебрал, к моей Дашке подбираешься... Смотри, Егорий Арсентьевич, кабы греха не вышло!
"И тут уже сплетню пустили! Афоню успели настроить... Кто так старается, печется обо мне?" - с тревогой подумал Уфимцев.
- Успокойся, Афоня, - сказал он. - Дашка твоя мне не нужна... И с квартиры я скоро уйду. Так что не расстраивайся и никого не слушай. Ты же умный человек!
- А вдруг обманешь? Как я тогда, без Дашки-то? Тебе что, у тебя баб много, а у меня одна Дашка...
На глазах Афони мелькнули слезы, он сморщил лицо, вот-вот расплачется.
- Тьфу ты черт! - плюнул Уфимцев, выругался и с тяжелым сердцем пошел со двора. - И этот туда же!
За калиткой он встретил Дашку. Она шла без платка, волосы, собранные сзади в пучок, мокро блестели, и сама она была свежая, отмытая, видимо, только что искупалась в Санаре.
- Вернись, дождись чаю, - сказала она ему игриво. - Сейчас самовар поставлю... Посидим, попьем.
- Какой тут чай! Там Афоня пришел, скандалит... Тебя ко мне ревнует.
- Господи! - хохотнула Дашка и ударила себя по ляжкам. - Не из тучи гром.
2
Кто-то осторожно поскребся в дверь. Так по утрам просился в избу блудливый Дашкин кот, возвращаясь с ночной прогулки.
Уфимцев поднял голову, взглянул, щурясь, на окна, и с него слетел сон: в окна било солнце. Он вскочил с постели, схватил брюки, стал торопливо одеваться. Это в первый раз, когда он проспал, не слышал Дашкиной возни с коровой.
Натягивая сапоги, он думал о поездке в Шалаши, где сегодня должны приступить к копке картофеля, уборке кормовой свеклы, как в дверь опять поскреблись.
"Э, чтоб тебя!" - выругался он на кота, пнул двери и оторопел: за дверями стоял, сутулясь, дед Павел, держа в руках большое лукошко; за его спиной, виновато улыбаясь, прятался Архип Сараскин, на этот раз без шапки на голове - шапку он бережно прижимал к груди.
- Чего вы? - спросил Уфимцев, разглядывая их из-под притолоки.
Дядя Павел промолчал. Архип толкнул его локтем, но он только переступил с ноги на ногу. Низко надвинутая, задубевшая от солярки кепка скрывала его глаза, был виден лишь толстый нос да широкий, в седой щетине, подбородок.
"Что-то случилось", - забеспокоился Уфимцев. Так они вряд ли пришли бы, бросив дела.
- Заходите в избу, - пригласил он их, отступая от дверей, теряясь в догадках, что могло произойти у таких аккуратных колхозников, как дядя Павел и Архип Сараскин.
Дядя Павел, осторожно ступая пудовыми сапогами, вошел, огляделся по сторонам, словно хотел убедиться, что они одни, никого больше в избе нет, поставил лукошко на пол, сдернул с него серый из мешковины фартук - лукошко было полно груздей. В избе понесло терпким запахом хвоя и палого березового листа.
- Вот... грибы, - сказал дядя Павел.
Уфимцев с недоумением смотрел на грузди, на дядю Павла. Он видел, как менялся и добрел дядя Павел, как его угрюмое лицо расцветало, раздвинулись и улыбнулись губы; и его нос уже не казался Уфимцеву таким толстым, глаза его теперь он видел хорошо: были они светлые и чистые, как у младенца, незапятнанные ложью.
Архип, неслышно вошедший следом, сказал, придыхая:
- Это тебе он принес, тебе... Все утро покою не давал: пойдем да пойдем, сходим к Егору.
И погладил свободной рукой свою белую, как одуванчик, голову.
Дядя Павел повернулся к Архипу:
- А ты чего не кажешь? Кажи и ты, не таися.
Архип смущенно отнял от груди шапку.
- Да я что... Я, Егор Арсентьевич, что тебе скажу? Куры... куры соседские совсем меня одолели, несутся где ни попадя. Теперича навадились в яслях, а то в пожарке да в пожарке... Вот принес тебе десяток, куды мне их.
Он осторожно выложил яйца из шапки на развороченную постель, встряхнул шапку, надел ее и, отойдя к порогу, встал там с чувством исполненного долга.
Уфимцев только теперь понял, что пришли они не с бедой. Пришли, чтобы выразить ему сочувствие в его теперешнем трудном положении, когда он остался один, без жены и детей. Пришли, как мужчины к мужчине, чтобы поддержать его, показать, что он неодинок, что люди любят его и верят ему.
Он невольно улыбнулся такому бесхитростному проявлению чувств стариков, хотя и был растроган их приходом.
- Спасибо за подарки, - сказал он.
И, схватив руку дяди Павла, с силой пожал ее. Тот отнимал руку, говорил застенчиво:
- Чего там... Грыбов ноне много, всем хватит.
Уфимцев оставил его, подошел к Архипу и ему пожал руку.
- Так мы пойдем, Егор Арсентьевич, - сказал Архип, - ты уж нас извиняй, гостить некогда. Шибко недосуг... Пошли, Павел.
И они ушли - впереди маленький Архип, сзади широкий, как печь, кривоногий дядя Павел.
3
Картофельное поле находилось рядом с Шалашами, чуть в стороне от свинофермы. Уфимцев остановил мотоцикл и огляделся. Поле было большое, длинное, в окружении берез и осин. Невдалеке виднелся урчащий трактор, чернела вспаханная, свободная от ботвы земля - по ней ходили люди. И он пошел к трактору прямо через поле.
Трактор тащил за собой самодельное орудие, так называемую "мандрыгу" - изобретение местных умельцев. Пишут в газетах, что где-то есть картофельные комбайны, но сюда они не дошли, и когда дойдут - неизвестно. А убирать картошку вручную, копать лопатами - дело очень трудоемкое, да и людей на это в колхозах уже нет. Вот и придумали эту "мандрыгу", которая - пусть не очень аккуратно, но выворачивает клубни из земли, их подбирают женщины и ребятишки, сносят ведрами для просушки на расчищенные площадки, а уж оттуда просохшие клубни везут в хранилища.
На миг оторвавшись от работы, женщины заинтересованно посмотрели на подходившего председателя колхоза. Одна из них - Уфимцев признал в ней жену Дмитрия Тулупова, крупную телом, как и ее муж, - крикнула на все поле:
- Бабы! Мужика нам бог послал. Записывайтесь на очередь, кому помощь нужна ведра таскать.
Женщины по-разному отнеслись к ее шутке: кто посмеялся, кто лишь улыбнулся, а кто и просто махнул рукой на Тулупову, дескать, перестань балясничать, и снова принялись за работу: трактор ходит без остановок, надо успевать.
Уфимцев прошел в конец загона, где разглядел подъезжавшего на своем Пегашке Гурьяна Юшкова. Вместе с Гурьяном на телеге сидел и бригадир строительной бригады Герасим Семечкин - его соломенная шляпа цвела подсолнухом на фоне увядающей зелени кустов, - бригада ремонтировала в Шалашах овощехранилище.
- Вот картошку произвели так картошку! - встретил восторженными словами Семечкин председателя колхоза. - Постарался Гурьян Терентьевич, ничего не скажешь. По двести центнеров с гектара получается!
- Откуда это известно? - спросил Уфимцев, пожимая руки ему и Гурьяну Юшкову.
- Весы сказали... На весы Гурьян Терентьевич подводу сгонял, мешки с картошкой вешал. Спроси его.
Новость, услышанная от Семечкина, обрадовала Уфимцева, хотя он заранее предполагал, что урожай картошки они соберут отменный.
"Это что же получается? - подумал Уфимцев, повернувшись к трактору, проходившему мимо, но не видя ни трактора, ни тракториста, высунувшегося из дверей кабины. - Ведь это здорово получается! Из такого урожая половину картошки можно продать. И без ущерба для свинофермы..."
А вот кому продать? Ждать, когда пойдут машины из степи?.. Неважная картошка растет в степи: мелка, безвкусна, да и урожаи ее мизерны. А городская торговая сеть еще не очень разворотлива, плохо ведет заготовки, не обеспечивает потребности горожан в овощах и картошке. Вот и едут каждую осень в лесную часть района представители организаций, рабочих коллективов из степного Теплогорска, а то и просто соберется группа жильцов одного дома, наймет машину и пошлет своего представителя по деревням и селам.
Продать можно, а не придерутся потом к нему в парткоме, в управлении, что не по той тропе пошел? Может, сдать картошку в кооперацию по закупочной цене? Что за нее он тогда получит? Нет, если продавать, то только с прибылью, в интересах хозяйства.
Уфимцев машинально пошел мимо телеги, мимо молча стоявших Юшкова и Семечкина в сторону леса, собирался с мыслями, как лучше поступить с излишками картошки. Его манила возможность продать картошку по рыночной цене, пополнить колхозную кассу, - многие так поступали, - вот и средства на новую ферму. И вместе с тем пугало это отступление от усвоенного принципа: колхоз - государству, государство - колхозу. Что-то тут попахивало идеями Векшина и шло против его совести.
И тут ему пришла мысль, которая, казалось, разрешала эти противоречия. От неожиданности он даже растерялся - так она была проста и логична: можно было удивляться, как она не пришла к нему раньше.
Он поспешно вернулся к телеге, где оставались Юшков и Семечкин, молча наблюдавшие за озабоченным чем-то председателем.
- Как с ремонтом? - спросил он Семечкина.
- С ремонтом - конец. Мы, строители, свое дело завсегда... Отдохнем вот сегодня, отмоемся, и на другой объект... Теперь дело за Гурьяном Терентьевичем - вози картошку да сыпь в закрома.
Гурьян зябко поежился, поморщился, будто хватил перекисшего квасу.
- Кажется, бригадир недоволен, что вырастил такую картошку, - заметил Уфимцев, увидев кислое лицо Юшкова.
- Возить - дело нехитрое, было бы на чем возить, - пробурчал тот.
- На лошадях вози. Поделай бестарки, и вози. Не знаешь, как возят?
- А где лошадей столько взять? Шутка в деле, столько ее народилось! Машины надо.
- В этом я тебе помогу, дам две машины, - ответил Уфимцев. - Но ты и лошадей не забывай.
- Некого садить на лошадей. Все население на картошке, вон оно, - и он показал на баб и ребятишек, снующих по загону. - Да еще и на свеклу надо кого-то послать... Давайте машины.
- Хорошо, будут тебе машины, - Уфимцев похлопал Гурьяна по спине. - Кроме двух своих, пришлю еще... Постараюсь найти.
- Кто же такой ротозей, что машины теряет? - смоля цигарку, ухмыльнулся Семечкин, - мы, строители, завсегда с материалом страдаем, подвезти не на чем... Подскажи нам.
- Подожди спрашивать, - не реагируя на шутку Семечкина, посерьезнел Уфимцев. - Может, их уже подобрали, а я прежде времени хвастаюсь.
- Не уйдет ныне картошка в хранилище, - проговорил Юшков. - Мало помещение.
- И тут я тебе постараюсь помочь, - отозвался Уфимцев. - Уйдет твоя картошка, найдем ей место... В Теплогорске! Понял?
Взглянув на часы, он заторопился в село, намереваясь сегодня же проскочить в Теплогорск, - сто двадцать километров по степным дорогам для его "ИЖа" - два часа езды.
4
Но уехать в Теплогорск ему не пришлось. В конторе колхоза Уфимцева ждал Акимов, только что приехавший из Колташей.
Акимов выглядел постаревшим, озабоченным: уже не отливала синевой, как прежде, его бритая голова, она заросла коротким темным волосом.
- Ты не болеешь? - спросил Уфимцев, приглядываясь к нему, видя обтянутые и пожелтевшие скулы его лица.
- Поболел бы, да некогда, - с плохо скрываемым раздражением ответил Акимов. - План хлебосдачи трещит, не до болезней.
- С уборкой в районе как? - осторожно поинтересовался Уфимцев.
- Степь закончила. Осталась только ваша Санарская зона.
- Не понимаю тогда... Если степь закончила уборку, район должен и план хлебосдачи выполнить. Основные посевы ведь там?
- Совхозы сдали, а колхозы не торопятся... А кое-где и сдавать нечего, тока зачистили, а обязательства остались невыполненными.
- Как так? - удивился Уфимцев.
- А вот так! Дожди не у вас одних шли... Как у тебя с обязательствами?
- Сегодня должны закончить. Последние машины...
- Это хорошо, - оживился Акимов. - Очень хорошо, что выполнишь. Одним грехом меньше.
- Почему - грехом?
- Это узнаешь, когда твои грехи будут на бюро парткома подсчитывать.
Уфимцев уставился на него.
- Чего лупишь глаза? Давай рассказывай, как ты тут амурничаешь? Как семейные устои рушишь? Какой пример колхозникам подаешь?