Все дрожало у Векшина внутри от негодования, даже пальцы рук тряслись, когда он подносил их к лицу, чтобы поправить усы. Но он надеялся, и эта надежда переходила в уверенность, что и без него Уфимцеву несдобровать: снимут с работы за все его похождения.
Спускаясь с крыльца, он ненароком посмотрел на ресторан и с раздражением вспомнил, что из-за этого Уфимцева еще ничего не ел с утра.
- Пойдем, пожуем чего-нибудь. Погреемся, - предложил он молчавшему Васькову.
И они загуляли на радостях, что с Уфимцевым теперь будет навсегда покончено.
Лишь на третий день, проснувшись, с трудом вспоминая прошедшее, Векшин отказался от опохмелки, услужливо предложенной хозяином квартиры, где он остановился, выпил два стакана густого чая без сахара и пошел в партком. Ему не терпелось узнать, чем закончилось дело Уфимцева. Но тянуло его в партком не простое любопытство, он надеялся на вероятный разговор с ним Степочкина или Акимова (конечно, лучше Степочкина, чем Акимова) о руководстве колхозом. Поэтому, прежде чем явиться в партком, он зашел в парикмахерскую, постриг волосы, подровнял бородку и усы, попросил попрыскать его цветочным одеколоном, чтобы отбить запах водочного перегара, и только тогда пошел.
Но в парткоме его ждало разочарование: ни Степочкина, ни Акимова на месте не оказалось, они выехали в колхозы. Он пошел было из приемной, но, дойдя до двери, остановился: уйти, не узнав о деле Уфимцева, он не мог. Поколебавшись, постучал к помощнику секретаря, войдя, назвал себя, сказав, что ездил в командировку, сейчас со станции, и якобы кто-то сказал ему, будто видел Уфимцева в парткоме. Но Уфимцева он здесь не нашел. Может, товарищ знает, где тот сейчас?
- Здесь его нет, - ответил помощник. - Вчера был у себя в колхозе. Там Торопов сидит, так что ему не до разъездов.
У Векшина застучало в висках: значит, Уфимцева уже снимают, - иначе зачем бы там находиться Торопову? А он тут водку с Васьковым пьет, время зря проводит, когда надо быть в колхозе.
- А уехать домой тебе просто: ваши машины сегодня с зерном на элеватор должны подойти, вот с ними и. езжай, - подсказал помощник.
Векшин даже не спросил - не об этом думал сейчас, - что за зерно их машины возят из колхоза на элеватор, не стал возвращаться на квартиру за Васьковым, - теперь было не до него.
В небольшом хвосте очереди он разыскал все пять своих машин, по словам шоферов, успевших только-только подъехать. Он с необычной для себя поспешностью, почти с угодничеством поздоровался с шоферами, заглядывал им в глаза, по их поведению пытаясь определить, что делается в колхозе. Ему не терпелось узнать, как обстоит с Уфимцевым, но он решил сдержать себя, не торопить события, не показать шоферам своей заинтересованности. Вместо этого спросил, что за зерно привезли и откуда, спросил так, между прочим, чтобы отвлечь себя от мучившей мысли о событиях в колхозе, о причинах появления там Торопова.
- А вы что, не в курсе? - удивился кто-то из шоферов.
- Наш овес, Петр Ильич, - сказал Николай Коновалов, вынимая пачку болгарских сигарет в красивой упаковке. Шоферы, не скрывая любопытства, потянулись к нему за сигаретами.
- Так ведь мы выполнили все задания полностью, - пришла пора удивиться Векшину. - А овес этот в счет чего?
- Дополнительная поставка, - ответил Николай - Вернулся из Колташей Егор Арсентьевич, собрал собрание, говорит, надо помочь району. Вот и решили: отдать две тысячи пудов овса.
- А Торопов, председатель райсовета, зачем приезжал? - еще не теряя надежды услышать приятную новость, спросил Векшин.
- Так вот за этим и приезжал... по дополнительной поставке. Вчера собрание было, он тоже присутствовал, речь держал.
- Торопов уже уехал, - сказал Иван Лапшин, самый пожилой из шоферов. Он оценивающе, словно снимал пробу, затягивался болгарской сигаретой, морщился, пуская дым в нос, потом разглядывал сигарету, крутя ее перед собой. - Я утром под погрузку машину ставил, видел, как он на "газике" махнул куда-то через Санару.
У Векшина пересохло во рту, он смотрел на спокойно покуривающих шоферов и, кажется, не видел их.
- Ну, а на собрании, кроме хлеба, какой еще разговор был? - спросил он нетерпеливо, уже не таясь от. шоферов. - Насчет Уфимцева был разговор?
- Насчет Уфимцева? - переспросил Иван Лапшин. - Егора Арсентьевича? А какой о нем разговор может быть? Разве только спасибо ему от народа сказать... Егор свое дело знает: и колхоз не обидит, и начальство сумеет ублаготворить. Этот покрепче будет Позднина... Ребята, давай по машинам, а то очередь пропустим.
Словно кто под коленки ударил Векшина - у него подломились ноги. Он поискал, куда бы присесть, высмотрел кем-то брошенное в сторону от дороги прохудившееся ведро, пошел, сел на него. Ему бы пойти в контору, помочь шоферам быстрее протолкнуться в очереди, оформить документы, а он сидел, как чучело на огороде, на перевернутом вверх дном ведре, подставив спину ветру, и не мог найти в себе силы подняться. Уже не было рядом машин, они ушли вперед, и одинокая, скрюченная фигура Векшина на широкой поляне вызывала законное недоумение у прохожих...
Только дома, вернувшись в колхоз, Векшин узнал, что все его попытки свалить Уфимцева окончились, по существу, одним выговором. И этот выговор Уфимцев получил не за то, в чем обвинял его Петр Ильич, а как раз, наоборот, за то, на чем он всегда настаивал: за раздачу хлеба колхозникам.
Придя в правление на следующий после возвращения день, он прошел по коридору мимо закрытых дверей председательского кабинета, за которыми слышался негромкий разговор, зашел в свою комнату где сидел вместе с Поповым. Попова не было, и Векшин, сняв пальто и шляпу, сел за свой стол, словно приготовился поработать - почитать, пописать. Но ни писать, ни читать ему не хотелось, он этим и раньше не часто занимался. И стол ему был не особенно нужен - просто полагался по должности, и он его месяцами не открывал, а все свои документы и записи носил в полевой сумке.
Не успел он сосредоточиться, подумать о том, как себя дальше вести, как относиться теперь к Уфимцеву, дверь приоткрылась, и на пороге появилась Стенникова.
- Ты приехал? - спросила она, не заходя в комнату, спросила, как ему показалось, обрадованно. - Мне с тобой поговорить надо, не уходи, пожалуйста. Я сейчас.
Она ушла, оставив Векшина в недоумении: чему это Стенникова радуется? Не ему же, не тому, что он возвратился, - их отношения далеко не такие, чтобы радоваться друг другу.
И он, с плохо скрываемым подозрением, встретил вернувшуюся Стенникову.
- Ты где пропадал? - спросила она, доставая сигарету.
"Вон, оказывается, в чем дело! - злобно подумал Векшин. - У тебя не спрашивался!"
- Не пропадал, а по делам оставался... На элеваторе был, в райсоюзе, да мало ли у меня дел? Покa без контролеров обходился.
- Я в том смысле, - ответила Стенникова, чиркая спичкой и раскуривая сигарету, - что без тебя мы тут один вопрос решили... Хотелось твое мнение узнать, правильно ли поступили, дав согласие на две тысячи пудов?
- А чего теперь спрашивать моего мнения? От моего мнения хлеба в амбаре не прибавится.
- Пожалуй, твое мнение я и так знаю, - сказала Стенникова. - Скажи, Петр Ильич, только честно, как коммунист, на прошлой неделе ты был в Шалашах?
- Был. И на прошлой и на позапрошлой... А что? Может, у кого-то поросенок пропал, а на меня подумали, не я ли рубанул?
И он весело засмеялся, блеснул белыми зубами.
- Кому ты там говорил, что хлеба в колхозе больше нет, на трудодни нечего выдавать? - спросила Стенникова, не обращая внимания на смешок Векшина.
Кажется, только теперь ему стала понятна цель прихода Стенниковой и ее вопросов: она подбирала к нему ключи, чтобы побыстрей раскрылся, тогда ей и Уфимцеву будет с ним просто расправиться за его письмо в партком. Но это вряд ли ей удастся, она плохо знает Векшина.
- А об этом и говорить никому не надо, - ответил он, стараясь быть спокойным, хотя чувствовал, как волна ненависти душит его, захлестывает горло. - И без меня все знают, что хлеба в колхозе больше нет. Вчера последний в Колташи увезли.
- Это не последний хлеб, и ты прекрасно это знаешь, зачем же говорить неправду? И с зерном на трудодни... Почему ты сказал в Шалашах, что нечего выдавать, когда зерно у нас было и на днях колхозники получили его?
- Слышал, как вы ловко обманули колхозников. Овсом выдали! И не на годовые трудодни - год еще не кончился, а вы его закрыли! - крикнул Векшин и затрясся от злости. - Отвечать за это будете!
- Успокойся, не кричи, - попросила Стенникова. Она тоже немножко нервничала, жадно курила, давилась дымом, отгоняла его от лица рукой. - Не одним овсом выдавали, хотя овес - тоже хлеб, как говорят колхозники. И раньше мы им не брезгали, при Позднине - вспомни-ка!.. Так где же тут обман? И с какой целью ты, один из руководителей колхоза, дезориентируешь, провоцируешь их на безответственные действия?
- А я отчитываться перед тобой не обязан, ты мне - никто! - Векшин встал, отошел к вешалке, сдернул пальто. - Я колхозниками на должность поставлен, они меня и могут допрашивать... Ты думаешь, - он повернулся к ней и заговорил задыхаясь, никак не попадая рукой в рукав пальто, - ты думаешь, если партком не разобрался в наших делах, сделал вам поблажку, так на этом дело и заглохнет? Как бы не так! Подождем, что скажет ЦК на письмо колхозников, его не один Векшин подписывал. Там все раскрыто, вся подноготная ваша с Уфимцевым, все ваши грязные дела! Это вам не партком!
Он толкнул дверь и ушел, как победитель. Стенникова поглядела ему вслед, покачала головой, еще посидела немножко, подумала, докурила сигарету и пошла к Уфимцеву.
У того в кабинете находился председатель Репьевского сельсовета Шумаков. Он нравился Анне Ивановне своей общительностью, веселым нравом и тем, что никогда не жаловался на трудности, на свою беспокойную жизнь председателя Совета, хотя трудностей в его хлопотливой работе было достаточно.
Видимо, они закончили уже деловые разговоры. Шумаков собрался уходить, стоял одетым посреди кабинета, когда вошла Стенникова. Он поздоровался с ней:
- Здравствуйте, Анна Ивановна. Рад был вас увидеть. И, как говорится, до свидания, - поехал дальше, в лесничество.
- А что там? - поинтересовалась Стенникова.
- Давно в лесном поселке не был, появились просьбы, жалобы. Придется посидеть денька два... Ну, бывайте здоровы.
И он ушел. Стенникова подошла к окну, проследила, как Шумаков отвязывал лошадь, как легко вскочил в седло и поехал крупной рысью от ворот.
- Вот бы нам такого в колхоз, - вздохнул за ее спиной Уфимцев, - Это был бы зампред, не чета Векшину.
Стенникова отошла от окна, присела к столу председателя. Уфимцев был в том же костюме, что и на бюро парткома, только теперь без галстука. И костюм все так же помят, как и тогда, перепачкан чем-то. "Плохо ему все-таки без жены", - подумала она. Подумала и решила сходить сегодня под вечерок к Ане - надо выполнить просьбу Акимова.
- Говорила я сейчас с Векшиным... Сказать откровенно, только время зря потеряла. Никакие убеждения на него уже не действуют.
- А убеждать его и не надо, Анна Ивановна. Проверить все его действия, все его провокационные вылазки против решений правления и поставить вопрос на партийном собрании. Пусть коммунисты дадут оценку его поведению.
- Ну хорошо, - сказала Стенникова, - мне съездить в Шалаши недолго, не трудно собрать и заявления на него, как он собирал их на вас, хотя, кстати говоря, Векшин и сам не отказывается от своих разговоров с колхозниками в Шалашах. Уверена и в том, что коммунисты колхоза осудят его поведение. Но что это даст? Успокоит ли это Векшина и его друзей? Думаю, нет. Наоборот, кое-кто поймет, что это месть с нашей стороны за письма в партком, в ЦК. Говорят, письмо в ЦК подписали тридцать человек. Разве они будут молчать? И опять пойдут во все стороны письма и жалобы, и кто знает, кого пришлют с проверкой, может такого, что понастырнее окажется Василия Васильевича.
Уфимцев перестал ходить, сел на стул.
- Что же вы предлагаете?
- Надо дождаться результатов на письмо в ЦК. Вероятнее всего, кто-то должен к нам приехать, проверить - из Москвы или из области - я не знаю, но коллективное письмо из колхоза там без ответа не оставят. Вот тогда, после проверки, и решим, что делать.
- Как же так, Анна Ивановна? - Уфимцев горестно развел руками, потом сжал кулаки, прижал их к груди. - Сколько еще можно терпеть от этого человека? Боюсь, у меня не хватит выдержки, и я когда-нибудь сорвусь, наломаю дров, если он будет мешать мне и дальше.
- Не сорветесь, в вас-то я уверена. Да и колхозники не пойдут за ним, чего его уж так опасаться?
Уфимцев зажал рот горстью, облокотился на стол, задумался. Долго сидел, глядя в окно, за которым стоял серенький денек осени, с тучками на небе, с голыми деревьями в палисадах. Стенникова ждала, наблюдала, как тяжело давалась председателю эта вынужденная обстоятельствами отсрочка.
- Черт с ним, пусть живет, - наконец произнес он.
3
Все это время Груня жила в большой тревоге за судьбу Егора.
Когда Уфимцев вернулся из Колташей, она не удержалась, решилась наутро сходить к Стенниковой. Она не стала дожидаться прихода Анны Ивановны в контору, пошла к ней на квартиру. Груня понимала, что поступает неразумно - беспокоит пожилого человека, может, еще не отдохнувшего как следует после поездки, но в контору пойти не могла: ей не хотелось встречаться с Уфимцевым, не хотелось, чтобы он, увидев ее, подумал, будто она опять ищет с ним встречи. Хотя, по правде сказать, никого ей так не хотелось видеть, как Егора.
Она поднялась пораньше, еще до рассвета, подоила корову, выгнала ее в стадо и, оставив матери подойник с парным молоком, пошла к Стенниковой.
Анна Ивановна жила почти рядом, через два дома. Стоило только пересечь улицу, подойти к крытому щепой домику на два окошка, где она квартировала у одинокой, глуховатой старухи Сидоровны.
Груня открыла калитку и тут же увидела Анну Ивановну, одетую в просторный фланелевый халат. Она стояла с тазом в руках - кормила кур возле старой и низенькой погребицы, заменявшей хозяевам амбар. Сизые голуби летели на двор со всех сторон, присаживались к курам, не боясь хозяйки, торопливо склевывали зерна с земли.
- Пойдем в дом, - обняла она Груню за талию, - на дворе холодно.
Они уселись у стола: одна - радостно улыбаясь гостье, другая - смущаясь своего неуместного визита.
- А я знаю, зачем ты пришла, - сказала Анна Ивановна. - Пришла узнать, как решилось дело с Егором?
Груня несмело кивнула головой, подобрала волосы под шаль, с тревогой уставилась на Стенникову.
- Хорошо решилось дело, Груня. Я и не ожидала, как хорошо! Правда, наказали Егора, но не за это... не за семейную неурядицу.
- За что же тогда его наказали? - еще не веря словам Анны Ивановны, спросила Груня, хотя все так и всколыхнулось в ней, заколотилась радость в груди.
- Да так, можно сказать, не за что, - уклонилась от прямого ответа Анна Ивановна. Не могла же она рассказывать Груне о том, что происходило на бюро, а без этого непонятны были бы причины наказания Уфимцева. - За хозяйственные упущения...
Анна Ивановна не успела досказать, как Груня вдруг засмеялась - весело, безудержно.
- Ой, как я рада, Анна Ивановна, кто бы только знал! - воскликнула она и, сорвавшись с места, подбежала к Стенниковой, обхватила ее и крепко-крепко прижала к себе.
- Отпусти, задушишь, дурная! - смеясь, отбивалась от нее Анна Ивановна, довольная тем, что еще одной радостью на земле стало больше. - Оставишь колхоз без бухгалтера.
Груня отпустила ее и, тяжело дыша, не скрывая счастливой улыбки, уселась напротив.
- Хороший ты человек, Груня! - прорвалось у Анны Ивановны то, что копилось уже давно, да как-то не было случая высказать. - Хороший... Да вот судьба у тебя, видишь, какая. Кто в этом виноват - не хочу сейчас разбираться, только могу посоветовать: надо тебе работать. Работа - радость для человека, с ней и горе забывается. А там, глядишь, и жизнь повернется по-другому. Ты еще молодая, счастье еще улыбнется тебе, не пройдет мимо.
- Нет, Анна Ивановна, насчет счастья - вряд ли, мне в это трудно верится... А вот насчет работы - сама понимаю, век на иждивении отца-пенсионера жить не будешь. Разве уехать куда-нибудь?
Она задумалась, наклонила голову, машинально перебирала бахрому скатерти. Стенникова молчала, не мешала ей думать. За окном светлел день; прошла грузовая машина, нещадно гудя на кур, на гусей.
- Нет, не могу я уехать отсюда, - проговорила, наконец, Груня, подняв на Стенникову затуманенные слезами глаза. - Не хватит на это моих сил... Как подумаю, что не увижу больше Егора, не увижу никогда, словно кто мне сердце из груди вырывает, терпеть мочи нет.
Она упала головой на стол и лежала так - без слез, без вздохов. Анна Ивановна погладила ее по волосам.
- Ну что ж, оставайся в колхозе. Иди снова на ферму, поработай дояркой. Только поговори вначале с председателем. С Георгием Арсентьевичем.
Груня подняла голову, глаза у нее были красные, но сухие. И лицо было красное, словно она вышла из горячей бани.
- Боюсь я к нему идти, Анна Ивановна, опять что-нибудь наплетут... Может, вы сами поговорите?
- А ты при народе заходи к нему, при народе разговор заводи. Чего бояться-то? Ведь не красть идешь, работу просить.
Груня встала, подняла шаль с плеч, покрыла голову.
- Спасибо вам, Анна Ивановна, за все, за все! - Она быстро пошла к двери, уже открыла ее, но вдруг, словно споткнувшись, остановилась, нерешительно обернулась к Стенниковой. - Я так и не спросила, что решили на бюро насчет семейного положения Егора?
- Рекомендовали вернуться к семье. Советовали доказать жене, что его оклеветали, добиться примирения с ней.
Груня ничего больше не спросила, постояла еще в дверях, помолчала и ушла.
Она не отважилась тут же пойти к Уфимцеву, - слишком сильны были впечатления от разговора с Анной Ивановной. Конечно, желание увидеть Егора сейчас, сию минуту, преследовало ее, пока она шла домой, но она понимала, что в таком состоянии может совершить глупость, наговорить Егору что надо и чего не надо.
Целую неделю она жила в ожидании встречи с Егором, представляла, как войдет к нему в кабинет, - и в этот момент у нее всегда замирало сердце, - представляла, как он взглянет удивленно на нее, может, растеряется на миг от неожиданного ее прихода, потом широко улыбнется, распахнет свои серые глаза, как умеет делать только он один на земле, встанет ей навстречу... Дальнейшее она просто не могла себе представить, обрывала мечты на этом.
А может, все произойдет иначе: увидев ее, он прищурится - он всегда прищуривается, когда недоволен, и спросит грубо: "Чего пришла? Я говорил тебе - не ходи за мной. Только зря время потеряешь". И тогда она скажет ему, скажет прямо, без утайки: "Я ничего не требую от тебя. Просто хочу ходить по тем же тропкам, где и ты ходишь, хочу хоть раз в неделю видеть тебя. Неужели мне и этого нельзя?" Что он ответит, она не могла вообразить, - что-нибудь хлесткое, жестокое; он мог быть жестоким, когда его возмущала ложь или несправедливость, но что ответит он на этот раз, она терялась в догадках.
Но все произошло не так, как она представляла. И встретились они не у него в кабинете, а на улице, среди белого дня, на глазах у всех.