- Где же ложь? - возмутился Степочкин и посмотрел на Акимова, словно боялся, что тот поверит Уфимцеву. - С женой ты не живешь, живешь у Дашки, это всем известно, это и отражено в справке. Васькова ушла от мужа - это тоже всем известно, и что ты встречаешься с ней - тому есть свидетели, - вот и это отражено в справке. Где же ты нашел ложь?
- Ты сам ложь! - не сдержался Уфимцев. - Крючок! Почему ты ни разу не поговорил со мной, когда приезжал на проверку? С Васьковым ты говорил, а почему не поговорил с его женой? Или с той же Дашкой, которую ты приплел ко мне? Афоню легко обмануть, он за конфетку что угодно подпишет - смертный приговор себе, не только это.
Степочкин пожал обиженно плечами, опять посмотрел на Акимова, теперь уже ища защиты. Акимов постучал карандашом по столу.
- Уфимцев, веди себя как подобает на бюро, давай без оскорблений.
- А ему оскорблять меня можно? - вскричал Уфимцев. - Собирать в колхозе сплетни, подбивать людей против председателя, это ему можно? Партийный работник! Он хоть бы с коммунистами колхоза поговорил...
- Я говорил с коммунистами! - перебил Степочкин Уфимцева. - Со Стенниковой, с Векшиным.
Акимов опять постучал карандашом.
- Товарищ Стенникова, когда Степочкин был в колхозе, он говорил с вами о деле Уфимцева?
Стенникова, довольная поведением Уфимцева, тем, что он наконец расшевелился после непонятного ей оцепенения, поднялась, приготовилась отвечать на вопрос Акимова, но ее опередил Пастухов.
- Не понимаю, - сказал он, разводя руками, - мы обсуждаем Уфимцева или Степочкина? Проверяемого или проверяющего? Надо руководить заседанием, товарищ Акимов, вести бюро как положено, а не увлекаться эмоциями.
Акимов поглядел на него, но ничего не ответил, будто не слышал упрека.
- Слово предоставляется секретарю колхозной парторганизации Стенниковой, - объявил он.
- Василий Васильевич, когда был у нас, говорил со мной, показывал анонимное письмо о связи Уфимцева с заведующей фермой Груней Васьковой. Я ему тогда же сказала, что это сплетни людей. Уфимцев вырос в селе, все знают, что парнем он дружил с Груней. А тут жена уехала к матери погостить, вскоре Груня ушла от мужа, вот и пустили сплетню. Я считала, что Василий Васильевич ограничится разговорами со мной, не будет принимать во внимание анонимку, а он, как после выяснилось, провел целое следствие.
- Не следствие, а проверку, - поправил ее Степочкин.
- Пусть проверку... После этого я ждала, что материалы проверки передадут в колхозную парторганизацию для обсуждения, - коммунисты колхоза быстро бы разобрались, где правда, а где нет. Но, к сожалению даже меня не познакомили с материалами, я сегодня впервые услышала всю эту стряпню - иначе я ее не могу назвать.
- Разве дело Уфимцева не рассматривалось в колхозе? - переспросил прокурор.
- Я просила об этом Василия Васильевича, а он отказал, - ответила Стенникова.
- Колхозной парторганизации доверить это дело было нельзя, - сказал запальчиво Степочкин. - Там много либералов, и первая из них - Стенникова. Кроме того, кое-кто просто побоялся бы выступить против Уфимцева, они еще не забыли о судьбе Тетеркина.
- Все же надо было вначале обсудить с коммунистами колхоза, - не согласился прокурор.
Акимов слушал, этот разговор и чувствовал, как у него краснеют уши. Если кто либерал, так это он: тянул с делом Уфимцева, все ждал его примирения с женой. А в последнюю минуту пошел на поводу у Степочкина и Пастухова, побоялся обвинения в потворничестве.
Он подвигал бровями, посмотрел на угрюмого, все еще стоявшего Уфимцева и сказал:
- Садись, не стой столбом... Продолжайте, Анна Ивановна.
- Товарищ Степочкин собирал заявления не у либералов, - голос Стенниковой дрожал от обиды. - Он их собирал у верных людей, у Векшина и Тетеркина. Кто такой Векшин, товарищ Торопов уже говорил, его оценка очень верная. А Тетеркин...
И она подробно рассказала членам бюро о Тетеркине, начиная с того времени, когда он был председателем колхоза, рассказала, как он ушел в лесничество и как потом, посмеиваясь над колхозниками, говорил им: "Дураков работа любит!" Как в этом году попался на краже зерна, работая на комбайне.
- Мне об этом рассказывал агроном Попов, секретарь нашей комсомольской организации. Следовало отдать Тетеркина под суд, а Уфимцев пожалел, лишь снял с комбайна... Вот какие люди подавали заявления, собирали сплетни об Уфимцеве, писали в партком анонимки.
- Одну минуту, - перебил Стенникову Игишев. - Предположим, что мы согласились с вами, поверили, что эти люди - клеветники и прохвосты, как выразился Михаил Иванович. Но ведь в данном случае они сообщали о действительных фактах: Уфимцев ушел от семьи, врозь живет.
- Да, это правда, - ответила Стенникова, - они с женой живут порознь. Но причина тут не в Уфимцеве, а в его жене, хотя я ее особенно и не обвиняю. Женщину сбить с толку не так уж трудно, если посылать ей анонимные записки, письма о неверности мужа.
- Ловко ты подвела! - крикнул Степочкин, завозившись беспокойно на стуле. - У меня же документы. Вот они! - и шлепнул ладонью по папке.
- Да-а, - протянул Игишев, не обращая внимания на вспышку Степочкина. - А все же что-то, видимо, было между Уфимцевым и Васьковой. Как говорят, нет дыму без огня. Почему-то она ушла от мужа, вернулась в Поляны?
- Вернулась она к отцу, другого местожительства у нее нет, - ответила Стенникова. - Я говорила с Груней. Из разговоров вынесла, что уход ее от мужа вызван другими мотивами и просто совпал по времени, когда Уфимцев жил один, без жены.
- Я все же предлагаю, - прервал свое молчание прокурор, - материал по делу Уфимцева направить в первичную партийную организацию, пусть вначале там разберутся. Может, не потребуется и на бюро парткома разбирать...
Акимов решил: пора кончать разговоры об Уфимцеве, и так два дня на это потеряно, - надо ехать в колхозы. К тому же он верил Уфимцеву и полагал, что тот жертва обстоятельств.
- Материал возвращать в колхоз надобности нет, - ответил он прокурору, - картина, всей этой стряпни, как правильно назвала ее Стенникова, ясна и понятна непредубежденному человеку: жулики и стяжатели пытались опорочить председателя колхоза. Тут Василий Васильевич, - и он, поморщившись, словно глотал горькую пилюлю, сказал не то, что следовало сказать, - тут Василий Васильевич был, очевидно, обманут, введен в заблуждение. Я давно и близко знаю жену Уфимцева: это хорошая, умная женщина, но, как говорят, немножко нервная, у нее свои, более строгие взгляды на вещи, и тут Анна Ивановна права: сплетники оказались сильнее ее веры в мужа. Что же тут удивительного, если эти сплетники, - и опять поморщился, посмотрев на Степочкина, - убедили даже такого осторожного человека, как Василий Васильевич.
Степочкин, во время речи Акимова, сидел не шевелясь, не поднимая глаз от папки, видимо, не понимал еще толком, осуждает его секретарь или защищает.
- Считаю, - продолжал Акимов, - вернее, вношу предложение: ограничиться сегодняшним обсуждением персонального дела Уфимцева, - оно, безусловно, пойдет ему на пользу, и предложить как можно скорее вернуться в семью. Надеюсь, Анна Ивановна поможет ему в этом... Какие еще будут предложения?
- Я не согласен, - встал за столом Пастухов. - Я в корне не согласен с такой оценкой поведения коммуниста Уфимцева. Причем, что удивительно: такую оценку дает секретарь парткома, обязанный быть непреклонным и бдительным к проявлению подобных случаев со стороны отдельных коммунистов, позорящих нашу партию. Я уже не говорю о грубом нарушении Уфимцевым партийной дисциплины - его неявка на бюро, о разбазаривании зерна...
- Так это ты его напугал, толкнул раздать зерно колхозникам! - напомнил Пастухову Торопов и, обратясь к Акимову, сказал: - Не понимаю, зачем в ступе воду толочь? Поговорили, и хватит, давайте принимать решение.
Пастухов не успел ответить ему, Акимов опередил его:
- А Уфимцеву за неявку на бюро, за преждевременную выдачу зерна, за испуг, как выразился Михаил Иванович, объявить строгача. Чтобы впредь не пугался, смелее был!.. Кто за эти предложения, прошу поднять руки.
Глава девятая
1
К этому дню готовились всю неделю. Мыли полы и окна в клубе, вешали кумачовые полотнища с лозунгами, чистили и подметали вокруг, даже привезли с реки машину песка и посыпали им дорожку к крыльцу.
После полудня ринулись сюда мальчишки.
Потом показались парни. Они собрались в ватажку, шли по улице не спеша, вразвалку - в узеньких брючках, в пиджаках внакидочку, с челками до бровей, шли, пересмеиваясь, пересвистываясь. Ближе к клубу к ним присоединился гармонист. И вот кто-то уже колотил остроносыми ботинками пыль на дороге, ему дружно подпевали, прихлопывали в ладоши.
Услышав гармонь, суматошно заметались в избах девушки, торопясь нарядиться, натянуть на привыкшие к резиновым бахилам ноги капроновые чулочки, узенькие туфельки на каблучках-шпильках, взбить модную прическу, как это водится в городах, прикрыть ее шелковой косынкой, а то и оренбургским платком. И выйти на улицу, навстречу подружкам, в модном пальтеце, которое шилось в Колташах, а может, привезено из самого областного центра.
Ближе к вечеру к клубу пошли разодетые, как на праздник, бабы - в разноцветных юбках, в плюшевых жакетках, в шелковых полушалках, вытащенных для такого случая из редко открываемых сундуков. Шли они не торопясь, оглядывая друг друга, оценивая наряды, щелкали семечки, доставая их из туго набитых платочков.
А за ними следом шли мужья, дымя папиросами, шли старики с батожками, старухи, укутанные в шали.
День был воскресный и, как по заказу, солнечный, хотя не очень теплый, такой, каким и полагается быть в начале октября. Еще не было зазимья, но первые снежные пушинки должны вот-вот появиться, это предвещали и частые пасмурные дни, и холодные северные ветры, гнавшие волну в пруду, и поредевшие лесные колки, роняющие остатний лист на землю.
Когда зал наполнился людьми, на сцену поднялись члены правления. Председатель колхоза Егор Уфимцев зашел за длинный стол, покрытый кумачовой скатертью, обставленный стульями, подождал, пока не усядутся члены правления, оглядел разноликий, гудящий зал. Впереди всех, на передних скамьях, сидели самые уважаемые люди, основатели колхоза. В числе их Уфимцев увидел свою мать, рядом с ней Позднина, других стариков, которые уже давно отработали свое, а вот сегодня не утерпели, пришли в клуб. Он увидел и брата Максима, и жену его Физу, и тетю Соню, и Павла Семечкина, и шалашовских мужиков. И колхозных механизаторов - трактористов, шоферов, комбайнеров - в костюмах, при галстуках. Уфимцеву непривычно было видеть их такими, да и сами они, сменившие промасленные фуфайки на габардиновые пиджаки, чувствовали себя стесненно, сидели смирные, под боком у своих бойких жен.
Он позвонил колокольчиком, призывая к тишине.
- Дорогие товарищи! - начал он, когда люди успокоились. - Сегодня у нас необычное собрание. Мы провожаем на заслуженный отдых наших старших товарищей, отдавших половину своей жизни родному колхозу. Они честным, бескорыстным трудом заслужили, чтобы мы сегодня чествовали их, как самых дорогих нам людей. Разрешите пригласить их на сцену, за стол президиума.
Аплодисменты заглушили его слова, и под их гром на сцену поднялись Коновалов Иван Петрович, Сараскин Архип, Колыванов Серафим, Пелевина Софья, или, как ее все зовут в колхозе, тетя Соня, а за нею еще и еще - тринадцать человек. Члены правления разводили их вдоль стола, по обе стороны от Уфимцева. Они смущенно, уступая места друг другу, усаживались.
В зале встал и поднял руку тракторист Никита Сафонов.
- Давайте попросим в президиум также наших бывших председателей, Евдокию Ивановну и Трофима Михайловича.
Зал опять загремел аплодисментами. Кто-то крикнул: "Тетеркина! Никанора Павловича!", - но его никто не поддержал, а может, за шумом в зале, не все слышали. Евдокия Ивановна, придерживая руками юбку, тяжело взобралась по узкой лестничке на сцену. За ней, опираясь на палочку, взошел и Позднин. Им освободили место за столом.
- Слово для зачтения решения правления колхоза предоставляется Анне Ивановне, - объявил Уфимцев.
Стенникова тоже принарядилась по такому случаю: надела цветное платье, прицепила к ушам клипсы, на шею повесила бусы и стала моложавой, неузнаваемой. Пока она, стоя у трибуны, читала решение, которым все тринадцать человек с первого октября переводились на пенсию и награждались подарками, Попов с Кобельковым вынесли из-за кулис два больших чемодана, водрузили их на стол.
- Извините, дорогие пенсионеры, - сказал Уфимцев, когда Стенникова, кончив читать, отошла от трибуны, - за наши скромные подарки. Живите дольше, разбогатеем - поправим дело. А сейчас, как говорится, чем богаты, тем и рады.
Он открыл один из чемоданов:
- Архип Иванович!
Архип Сараскин, сидевший бочком в конце стола, поднялся, потоптался в нерешительности, покрутил белой головой туда-сюда, но кто-то его подтолкнул, сказав: "Иди, председатель зовет", и он подошел к Уфимцеву - маленький, худенький, чуть видный из-за сидевших за столом людей. Уфимцев вынул из чемодана большую пыжиковую шапку и надел ее Архипу на голову. В зале раздался многоголосый возглас изумления, потом аплодисменты, смех, одобрительные выкрики. Архип, растерявшийся от аплодисментов, от внимания к нему, от такого неожиданного подарка, снял шапку и, держа ее бережно, на весу перед собой, словно это была не шапка, а какая-то хрупкая, легко бьющаяся вещь, сказал Уфимцеву:
- Куды мне такую дорогую? Мне и поплоше ладно.
Зал грохнул от смеха.
- Носи, Архип Иванович, - ответил Уфимцев, пожимая ему руку, - ты не такую, ты золотую шапку заслужил своим трудом, да таких в магазинах не продают.
Тетя Соня получила большую, как одеяло, теплую шаль с кистями. Иван Петрович - отрез на костюм. Каждый из уходящих на пенсию получил подарок соответственно его вкусу, о чем постарались Попов с Кобельковым, ездившие в Колташи добывать все эти вещи. А Серафиму Колыванову, к зависти парней, достался транзисторный приемник. Он взял его за длинный ремень, смущаясь, понес к своему месту.
- Бери, дед, - кричали парни, - обменяешь на валенки с галошами.
Когда награждение закончилось, слово взяла тетя Соня. Она подошла к трибуне, но стала не за ней, а впереди нее.
- Спасибо вам, товарищи правленцы, за подарки, - и она, обернувшись к столу, низко, по-старинному, поклонилась в пояс. - И вам, товарищи колхозники, спасибо, что сделали уважение, пришли на наши проводы, не пожалели своего дорогого времечка. - И она снова низко поклонилась - теперь уже залу, сидящим в нем людям. - Вот тут наш председатель сказал Архипу, что мало ему такой шапки, золотую надо за его труд. Верно сказал Егор Арсентьевич, очень верно, заслужили наши старики такого золотого слова. Да и не только старики, а и пожилые, кто не сегодня-завтра пойдет на пенсию и кто с первых дней основания колхоза жил и работал - и в войну голодал, и после войны не шаньги ел, а работал, не отказывался, не бросал колхоз, кормил страну. Чего мы только не пережили за свою жизнь, хлебнули и сладкого и горького, другому народу на тыщу бы лет хватило, а мы живем, песни поем, а то и винца выпьем, кому достаток дозволит. А почему? Да потому, что верим, верим в себя, в свой народ, верим в свою партию, верим, что не мы, так наши дети, либо внуки доживут до счастливых дней коммунизма!
Что тут началось! Люди повскакали со своих мест, кто-то крикнул: "Слава старшему поколению!" - и молодежь подхватила, заскандировала: "Слава! Слава! Слава!" Уфимцев, сгорая от рвущегося наружу восторга, оглянулся на членов правления, сидевших на сцене во втором ряду от стола, чтобы пригласить их порадоваться вместе, и наткнулся на хмурый, отчужденный взгляд Векшина. Векшин тут же отвел глаза, но от Уфимцева не укрылось, что того не очень радовало все происходящее в клубе. Он не стал ломать голову над поведением Векшина - зал все еще шумел, поднял руку, прося тишины.
- Есть еще предложение. Установить звание "Почетный колхозник" и присваивать его лучшим людям нашего колхоза, внесшим существенный вклад своим трудом в его развитие.
- Правильно! Принять! - послышались одобрительные возгласы.
- Если нет возражений, позвольте предложить и первых кандидатов на это почетное звание.
Это были два бывших председателя колхоза: Евдокия Уфимцева и Трофим Позднин, плотник Василий Степанович Микешин, тракторист Никита Сафонов, горючевоз дядя Павел Шипков и только сегодня отправленные на пенсию комбайнер Иван Петрович Коновалов, конюх Архип Сараскин, доярка тетя Соня Пелевина - всего восемь человек.
И опять гремели аплодисменты, опять молодежь скандировала: "Слава!"
Собрание закончилось поздно - был еще концерт, в котором отличились доярки: уж очень складно пели. Колхозники расходились по домам довольные: и дело хорошее сделали, и на людях побывали - себя показали, других посмотрели, отдохнули душой. Завтра опять работа...
2
Векшин не случайно сидел хмурым на собрании, словно не на празднике находился, а на похоронах. И кажется, не видел жизнерадостных, по-праздничному разодетых своих односельчан, не слышал их восторженных речей, оглушительных аплодисментов. Он уже сто раз покаялся, что пришел сюда и сидит на виду у всех, вместо того, чтобы сказаться больным и лежать дома, не видеть Уфимцева, не видеть, как он командует тут, весело бьет в свои большие ладоши, когда зал гремит аплодисментами, не видеть, как тепло, по-отечески жмут ему руку старики-пенсионеры.
А его, Петра Векшина, никто не вспомнил, никто не упомянул, как будто его уже не существует на белом свете.
Тогда в Колташах с тяжелым сердцем вышел Векшин из парткома. Раздражала мысль, что лопнуло все, к чему он так готовился последние два месяца. Правда, в деле Уфимцева остались заявления его и Васькова, Тетеркина и Афони - Афоню, мужа Дашки, он тоже уговорил подписать заявление в партком, - но все же это не то. Другое дело, когда бы он сам присутствовал на бюро! Петр Ильич еще не потерял дара речи, сумел бы доказать членам бюро, куда ведет колхоз новый председатель и куда он приведет его.
На бюро парткома он теперь не на зерно бы напирал, не на отсутствие заботы о колхозниках, - хотя об этом тоже следовало сказать: недовольны люди! - а на моральное разложение председателя: бросил жену с детьми, разбил семью товарища, живет с беспутной бабенкой Дашкой, за критику его поведения мстит людям: живой пример с Тетеркиным. Да что об этом говорить, когда он с родным братом не посчитался из-за своего неуживчивого характера. Конечно, колхозники волнуются, подают заявления об уходе из колхоза, даже бригадир шалашовской бригады Юшков и тот подал заявление. Какой может быть авторитет перед народом у такого председателя! Пусть члены бюро поговорят с колхозниками, узнают, как они осуждают Уфимцева за развратный образ жизни. "Бабник", "колхозный бугай" - вот какие прозвища они дали председателю.
Петр Ильич, конечно, не оставил бы без внимания и Стенникову. Известно, что Стенникова потворствует Уфимцеву, скрывает его проступки из-за подхалимства. Такая канцелярская крыса не может быть секретарем колхозной партийной организации, - что она видит из окна своей бухгалтерии? Забор да правленческий нужник!