ЗАПИСКА ДЕКАБРИСТА
1
По мнению многих Павел Долин был человеком странным. Молодой парень, косая сажень в плечах, бывший матрос-черноморец к тому же, он, по выражению его друзей-речников, "сидел на бабской должности" - работал научным сотрудником маленького краеведческого музея. И заработок у него был ничтожный.
Когда кто-нибудь допекал его вопросами - почему да зачем, Павел говорил:
- Ну чего болтать без толку. Зарплаты нам с матерью хватает. У меня пока ни жены, ни детей. Стульев не просиживаю, это вы напрасно думаете, а вот обуви снашиваю много.
Он и на самом деле снашивал много ботинок, потому что все время был на ногах. Другие научные сотрудники, пожилые женщины, не любили бродить по городу, сиднем сидели в музее, и Павел охотно заменял их. Выискивая новые экспонаты для музея, он исходил свой город вдоль и поперек. Ничто не мешало ему - ни мороз, ни дождь, ни грязь непролазная, которой покрывались окраины города каждую весну и каждую осень.
Пожалуй, никто не знал так, как он, в мельчайших подробностях, историю этого древнего сибирского города. У Павла была на редкость цепкая память. Он помнил биографии всех ссыльных-революционеров, знал, где и когда проходили в царское время собрания большевиков, митинги и демонстрации рабочих. Мог показать, в каких домах родились и жили знаменитости - ученый-химик, композитор, чьи романсы уже больше ста лет поют в России, поэт-сказочник, художники-косторезы, изделия которых в прошлом веке имели шумный успех на Парижской выставке, артисты, охотник-медвежатник и многие другие. Досконально изучил Долин историю площадей и улиц, по его словам, необычайно сложную и интересную. Побывал у всех стариков, коим было за сто лет или около ста. В городе его знали все от мала до велика, так же, как и донельзя сердитого старика-милиционера с буденновскими усами.
Часто заходил Долин на толкучку. Завидев его, торговки посмеивались: "Опять тот". Павел нетерпеливо перебирал старые, пропыленные вещички и спрашивал:
- Сколько этой штуковине лет? Нет ли у вас чего-нибудь подревнее?
Он все время находил что-нибудь интересное. Только в это лето разыскал и принес в музей с десяток церковных книг, оставшихся от умершей старушки, бывшей монашки, много посуды и всевозможных безделушек, коими пользовались сибирские купцы в прошлом веке, до десятка старинных художественных изделий из глины, кости, дерева и бересты.
Другой бы радовался. А Павел - нет. Ему хотелось найти что-то необыкновенное: новые документы о декабристах, какой-нибудь самовар, рукомойник, стол или буфет, которыми пользовались декабристы. Их было сослано сюда довольно много, и жили они здесь долго. Музей пополнялся экспонатами о декабристах. Но что это за экспонаты? Недавно повесили картину, написанную местным художником - "Декабристы беседуют с крестьянами", сейчас вот готовятся "Итоговые материалы о просветительской деятельности в Сибири" этих великих изгнанников. А хорошо бы показать их личные вещи. Посетители музея - народ привередливый. "У вас и смотреть-то нечего, писанину всякую и в книгах найдешь", - сказал на днях какой-то хмурый молодой человек.
Павел завел разговор об этом с директором музея Дмитрием Ильичем, человеком пенсионного возраста, болезненным и флегматичным. Тот ответил:
- Личных вещей декабристов ты, конечно, не найдешь. Пустая трата времени. И не думай, пожалуйста, что перед тобой неисправимый консерватор, который, так сказать, ставит рогатки ищущему человеку. Ох-хо-хо!
Он вздохнул и потер длинный с горбинкой нос.
- Поиски - штука вообще-то заманчивая, что говорить. И ужасно, когда научный сотрудник музея уподобляется сухому канцеляристу. Я вместе с тобой готов помечтать! В самом деле, хорошо бы найти, к примеру, стол, за которым работал Муравьев-Апостол, или халат Кюхельбекера. Но подумай сам: разве может больше ста лет где-то простоять стол или провисеть халат. Стол этот давным-давно изрубили и сожгли, а халат износили до дыр и выбросили на тряпки. Эх ты, ис-ка-атель!
- По-вашему, выходит, Дмитрий Ильич, что не надо нам заниматься никакими поисками?
- Почему "никакими"?.. Мы ведь говорим о декабристах. Занимайся, бога ради. Только помни: в музее и без того порядочно работы - развлекаться особенно некогда. И насчет дров не забудь. Пора вывозить. Говорят, что в тепле-то не только лучше работается, но и лучше мечтается.
Павел по совместительству выполнял еще и обязанности завхоза.
2
Наконец-то, кажется, ему повезло. Просматривая газету, издаваемую в конце прошлого века купцом-либералом, Павел вычитал, что трое декабристов проживали первые дни высылки на Воскресенской улице, в двухэтажном доме у мостика через овраг. В музее не знали об этом. Павел осмотрел все дома у оврага по улице Комсомольской, бывшей Воскресенской, побеседовал со стариками, старухами, работниками горисполкома. Того дома не было, и никто не помнил о нем. Дня через три, записывая наговоры у стопятилетней старухи, он спросил, не знает ли она, когда сломали двухэтажный дом у оврага на Воскресенской. Старушка подумала и сказала удивленно:
- А когда его сломали-то? Это мостик сломали, лет щитай семьдесят уж, никак не мене. А дом тот, тот дом должен стоять.
- Да нету у оврага ни одного двухэтажного дома.
- Есть. Тока первый-то этаж в землю ушел. Девкой бегала, дык пол-окошек первого этажа ишо видала. Навроде болотины тама.
Павел нашел этот дом. Он был из толстенных черных истрескавшихся бревен, под крутой крышей, резко осевший на один бок. Такие дома в Сибири еще не в диковинку.
"Хоть бы уж на что-нибудь набрести", - с некоторым страхом подумал он, открывая скрипучую, многопудовую сенную дверь. В избе, пропахшей печеным хлебом и обставленной довольно простенько, - на видном месте постель, рядом горка, сундуки, на полу домотканые половики, - сидели старик и старуха. Она что-то латала, а он курил.
- Я из музея, научный сотрудник, Долин моя фамилия, - представился Павел.
Хозяева удивленно посматривали на гостя. Но, кроме удивления, Павел видел в их взгляде доброжелательность и думал: "Договорюсь".
- Зашел, чтобы спросить, нет ли у вас каких-нибудь вещей или документов, связанных с декабристами. Я узнал, что в этом доме когда-то жили декабристы. Вы знаете об этом?
Старик и старуха медлили с ответом, и Павел, уже предчувствуя неудачу и пугаясь, задал новый вопрос:
- Вообще-то о декабристах вы слыхали?
"Черта они слыхали. Попусту приплелся". За какую-то долю секунды, кроме этой, промелькнула и другая, более радостная мысль: "Пусть не слыхали, а вещи могут сохраниться".
- А как же, - ответил старик. - Мы купили этот дом в двадцать четвертом году. У Трофименки. Самому ему уже было лет под сорок. Так, Шура? Ну, пусть лет тридцать. С Трофименкой жил дед, старый совсем, лет восьмидесяти. Да не столетний. Тоже знаешь, кому прибавлять, - усмехнулся старик, взглянув на жену. - Так дед тот рассказывал, что здесь жили декабристы.
- Дед сам их видел - декабристов? - спросил Павел.
- Я уж не помню, как он говорил. А ты Шура?..
Старуха махнула рукой: дескать пристаете не знаю с чем.
- Мы с женой, надо признаться, не очень-то интересовались этим. Мало ли кто жил. И о декабристах знали только, что они против царя. А сколько их таких ссылали к нам. Радехоньки оба были, что дом покупаем. На новый-то у нас деньжонок не хватало. Попадался тут нам еще один домишко. На Береговой… Так, ничего. Поновее этого. Да место опять же не понравилось, шибко уж далеко от магазинов и от базара. Побегай-ка…
Хозяина дома "повело" не в ту сторону, и Павел не совсем любезно прервал его:
- Того древнего деда, конечно, давно нет в живых. А сын его?..
Оказалось, что умер и сын. Жена сына уехала куда-то, кажется, на Украину.
- Ясно, - вздохнул Павел. - Скажите, пожалуйста, от прежних хозяев сохранились какие-нибудь старинные вещи?
- А с чего бы это они вещи свои оставили? - удивился старик. - Задарма-то кто чего оставляет. А покупать мы больше ничего у них не покупали: на дом едва денег наскребли.
- Ну, какие-нибудь брошенные, совсем не нужные. Не подчистую же они все выскребли, когда уезжали. Может, книги, бумаги оставили или письма. Бывает сунут, забудут и лежит, и лежит.
Хозяева поговорили между собой, и старик встал.
- Пошли в амбарушку. Что-то залежалось вроде бы там. Картина одна старая…
- Картина? - обрадовался Павел. - Кто писал ее, когда?
- Откуда мы знаем, от них осталась. Хотел сжечь как-то, да жена запротестовала. Пусть, мол, лежит, места не пролежит.
В амбаре валялось всякое барахло: коробки, флакончики, стеклянные и металлические банки. Наступая на них и опрокидывая, хозяин прошел в угол и вытащил портрет женщины в грубоватой деревянной рамке. Павел долго вглядывался в портрет. Художник изобразил женщину средних лет, с длинным, толстоносым, некрасивым лицом. Кажется, чиновница. По одежде, прическе, пожалуй, можно определить, в какое время писали портрет. Имя художника не указано. К декабристам эта штуковина наверняка никакого отношения не имела. Но все же Павел сказал:
- Портрет я забираю.
Павел сам переворошил все в амбаре. Ветошь, картонные коробки, изношенные до дыр ботинки и сапоги, поломанные табуретки и стулья - весь этот хлам давно надо было выбросить на свалку, но хозяева по привычке - вот уж поистине древняя - оставляли его у себя. Лишь одна вещь заинтересовала Павла - керосиновая лампа, металлическая, увесистая, видать, ручной работы.
- Когда сделана, не знаете?
- Пошто не знаю. В двадцать первом дружок смастерил.
Вместе со стариком он слазил на чердак амбара, сходил в чулан, но и там ничего интересного не нашел.
Рассматривая портрет, Дмитрий Ильич улыбался. Павел уже давно привык по улыбкам определять настроение этого человека. Сейчас директор как бы хотел сказать: "И зачем ты приволок этакую ерунду?"
Отставив портрет, Дмитрий Ильич хмыкнул:
- Приобретение не очень-то ценное, прямо скажем. Ладно, положи на всякий случай. И скажи-ка, как у тебя с дровами, искатель?
3
Подходила осень. Павел уже давно вывез дрова для музея, "организовал" ремонт крыши и теперь, готовя новую экспозицию, рылся в книгах, газетах, ходил на заводы. Поисками документов о декабристах, их личных вещей он больше не занимался. Впервые за два года работы в музее начал он подумывать о безуспешности таких поисков. Вместе с этими думами пришла апатия, Павел стал вял и угрюм.
Как-то беседуя с хранителем фондов областного архива, он узнал, что в архиве освободилось место научного сотрудника. Хранитель фондов сказал:
- Переходите-ка к нам. Наш директор - хороший парень, не похож на вашего сухаря. Правда, о декабристах вы в архиве ничего не найдете. Документы у нас только за последние девяносто лет. Но очень много интересного. Хотите, поговорю с директором?
- Поговорите.
Когда хранитель фондов через день позвонил ему: "Заходите, все улажено", Павел подумал: "И в самом деле перейду". Он частенько бывал в архиве. Ему всегда казалось, что уж где-где, а там есть что поискать. Архив занимал два больших дома. В одном из них, с метровыми кирпичными стенами и узенькими продолговатыми оконцами-щелями, построенном, как говорят, еще во времена Петра Первого пленными шведами, хранилось более полумиллиона архивных дел. Когда-то здесь было хранилище губернского управления. Управление ликвидировали, а документы спокойно пролежали все долгие годы революции, колчаковщины, кулацко-бандитского восстания. Потом сюда навалили "дела" всех дореволюционных учреждений, вплоть до консистории. Многие документы были "обработаны", но часть их еще лежала навалом, никто даже не прикасался к ним - руки не доходили - и не знал, что за бумаги там, о чем. Да и те, что "обработаны", разве просмотрены основательно? Ведь в каждом деле до трехсот листов. А бывает и на одном листе можно найти ценные для науки сведения.
В хранилище нет отопления, зимой бумаги замерзают, к лету оттаивают. Говорят, будто собираются строить большое "типовое" хранилище, а на оборудование старых "не отпускают" денег. Во всяком случае пока документы портятся, и архивисты ничего с этим злом поделать не могут. Если типового хранилища не будет еще лет десять-пятнадцать, от многих бумаг останется одна труха.
Павел уже мечтал, как начнет просматривать навал - только бы добраться, как найдет редкостные документы; Это будет какой-нибудь донос в жандармерию о ссыльных революционерах или, например, письмо ссыльного, перехваченное жандармерией.
Утром, придя на работу, Долин написал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности, и положил бумажку на стол директора. Дмитрия Ильича еще не было, он позвонил откуда-то, сказал, что задержится, придет часа через два.
Павлу расхотелось работать. Он занимался кое-чем и кое-как, пока не пришел директор.
Как всегда, чопорно поприветствовав научных сотрудников, Дмитрий Ильич скрылся в своем кабинете. Вскоре стало слышно, как он тяжело ходит там и изредка крякает. Он всегда крякает, когда чем-то недоволен или над чем-то мучительно раздумывает. "Прочитал, - догадался Павел. - Не хочет отпускать". Это несколько удивило Долина. Дмитрий Ильич не особенно жаловал его и частенько поругивал. Нужен в качестве завхоза? Да нет, на прошлой неделе приняли завхозом одного весьма расторопного человека.
Вот Дмитрий Ильич поспешно прошел к выходу, ни на кого не глядя.
Сейчас Павел вовсе не мог ничего делать, он чувствовал какую-то непонятную грусть, неловкость и даже злорадство: "Вот так тебе!" В переулке, куда выходило окно, экскаватор прямо на дороге копал траншею. Павел смотрел, как споро работает экскаваторщик, и думал, что близка зима, надо, пожалуй, купить новую шапку. Потом в голову полезли совсем нелепые мысли. Куда бежит по улице, сломя голову, вон та облезлая, видать, бездомная собачонка, какие радостные или печальные события произошли в ее жизни. Он вздрогнул, когда в комнатной тишине раздался телефонный звонок. Окающий мужской голос спросил:
- Это музей? Кто у телефона? Вы кем работаете? А где ваш начальник? Гм. Из горжилуправления. Секисов говорит. Вот какое дело… Бутылку тут наши строители нашли интересную.
- Чего, чего? - недовольно переспросил Павел.
- Да вы не чевокайте, а слушайте. Бутылку, говорю, строители нашли интересную. На Первой Заречной, номер двадцать три, дом ремонтируется. Этот дом нам принадлежит, горжилуправлению. Большой такой, деревянный, с парадным крыльцом посредине. Наискось еще пожарная стоит. Может, знаете?
Еще бы! Павел отлично знал не только дом, но и всех его жильцов. В этом доме жил Муравьев-Апостол.
- Там рабочие убирали печь. Дошли до плахи. Глядят, в плахе паз вырублен. А в нем, пазу этом, бутылка лежит. По объему обыкновенная, только горлышко длинное, как у венгерских бутылок. И темноватая, иззелена как бы. Посмотрели, в бутылке что-то лежит. Вытянули - записка.
Павел дадакал, чувствуя, как весь напрягается.
- Подписана эта записка декабристом Муравьевым-Апостолом.
- Так!..
- Он пишет, что купил этот дом у некоего Пушкарева. По преданию, так и написано - "по преданию", там в давние времена проживал какой-то офицер, он был сослан в Сибирь Павлом Первым. Муравьев-Апостол называет фамилию офицера, но я ее не запомнил. Посмотрите сами. Пушкарева запомнил, потому что у меня свояк Пушкарев. Ха-ха! Дальше Муравьев-Апостол рассказывает, кто из декабристов был сослан в наши края. Фонвизин, Кюхельбекер и еще кто-то. Много там. Один скончался. Ну, а в конце фраза, я ее записал. Сейчас… Вот. "Для пользы и удовольствия будущих археологов кладу эту записку".
- Что еще в записке, не скажете?
- Да вроде бы ничего больше.
- Дата?
- Написано цифрами: тысяча восемьсот сорок девятый год.
- У кого сейчас записка?
- У рабочего Лавриченко, он там за старшего. И записка, и бутылка. Можете забрать и то и другое. Я сказал Лавриченке, чтобы он отдал. Адрес запомнили? Первая Заречная, двадцать три.
Выбегая из музея, Павел думал: почему Муравьев-Апостол ничего не написал о своих политических взглядах? Был уверен, что печь будут разбирать во времена их величеств? Вспомнилось, как прошлой зимой заходил он в тот дом, и жильцы жаловались, что большущая с низким шестком русская печь совсем никудышная, только место попусту занимает.
Значит, все же стоит искать. И он, черт возьми, будет искать! От этой последней мысли стало радостно.
У автобусной остановки Павел повстречал Дмитрия Ильича. Старик тихонечко шагал к музею, увидев Долина, насупился, отвернулся было, но, подойдя вплотную, крякнул и спросил:
- Слушай-ка, чего ты придумал? С заявлением-то?..
- Что? - не понял Павел: он разглядывал номер подходившего автобуса.
- Ошалел ты сегодня, кажись. И куда ты бежишь?
- Потом! - махнул рукой Павел. - Потом!
Дверцы уже закрывались, но он резко отдернул их и заскочил в автобус.
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ
В начале июля Дмитрий Дмитриевич Лапшин сдал последний экзамен в Свердловской партийной школе, получил диплом и начал готовиться к отъезду в Сибирь. Еще до экзаменов его определили на работу - начальником районного отдела культуры.
Четыре последних года Лапшин жил в общежитии школы, а его жена и сын снимали комнатку на окраине Свердловска. Виделись только по субботам и воскресеньям. Хозяйка квартиры была очень своеобразной старушенцией. Она с утра до ночи ворчала. На кого? На жену Лапшина, на соседей, на кошку, которая имела привычку лежать, когда ей надо было ходить, или ходить, когда ей надо было лежать. Иногда ворчала даже на неодушевленные предметы - кровать, зеркало, репродуктор, пришедшие в негодность раньше намеченного хозяйкой срока. Старушка выражала только неудовольствие и, кажется, была совершенно не способна выражать удовольствие.
Неустроенность надоела Лапшину до чертиков, и он был рад-радехонек, когда наконец приехал "к месту назначения".
Был чудный августовский день. Один из тех дней, когда солнечно и не жарко, легко дышится и хочется ходить и ходить.
Лапшин родился и вырос в этом городе. Он шагал по знакомым улицам, и было у него радостное настроение. В родных местах и солнце-то светит мягче, и люди проще, симпатичнее. А главное - не было сейчас у Дмитрия Дмитриевича никакой заботы. Раньше он уставал от мыслей, что у него что-то не доделано или сделано не так, как надо бы.
Дмитрий Дмитриевич зашел в коридор управления культуры, услышал глухие голоса, доносившиеся из кабинетов, и почувствовал знакомое легкое напряжение, какое у него появлялось иногда во время работы и всегда перед сдачей экзаменов.
В приемной начальника управления культуры было тихо, темновато и прохладно. Секретарша сообщила доверительно:
- Начальника управления нету, он у нас болеет все время. А есть заместитель начальника Яков Ефимович Буйнов.
Лапшину показалось, что о начальнике управления она отозвалась довольно небрежно, а о Буйнове почтительно.
Секретарша на минуту исчезла за двойными массивными дверями и, возвратившись, сказала неожиданно холодным голосом:
- Проходите.