Но в глазах у парнишки не было жалости. Он смотрел открыто, весело.
- Станки привозят, Андрей Иванович.
- Какие станки?
- А для нового отделения цеха. Несколько машин уже выгрузили. Скоро еще машины подъедут.
- Где выгрузили?
- Да вон там, с правой стороны обдирки.
В новом отделении цеха должны были устанавливать токарные станки для обработки труб. Токари называли эту работу по-своему: "обдирка".
- Метрах в десяти от двери выгрузили станки-то, - продолжал парнишка, - как будут в цех затаскивать, не знаю.
- С правой стороны? - спросил Андрей Иванович.
- С правой.
- Метрах в десяти от двери?
- В десяти, а может, и в пятнадцати, - ответил парнишка и удивленно посмотрел на мастера: не выпил ли тот, все сказано довольно ясно, чего переспрашивать.
- Так, так! - многозначительно проговорил Андрей Иванович и пошел к цеху. Парнишка несколько минут внимательно смотрел на удаляющуюся фигуру Осипова, потом недоуменно пожал плечами и, посвистывая, зашагал к проходной.
Действительно, у правой стены обдирки стояли в больших деревянных ящиках новенькие токарные станки. Они были поставлены вплотную друг к другу. Один ящик кто-то разбил, и в нем виднелся станок, блестевший на солнце свежей голубоватой краской. Но Осипов смотрел не на станки, а на землю, на которой станки стояли. Она была покрыта пылью, металлической стружкой, грязными щепками: земля как земля, кругом точно такая же.
Андрей Иванович облегченно вздохнул, но затем лицо его снова стало мрачным. Он стоял опустив голову и напряженно думал. А думать было о чем. То место, на которое выгрузили станки, только с виду казалось обычным. Андрей Иванович вспоминал… Когда он начал работать в цехе, здесь была широкая яма, на дне которой всегда стояла темная зловонная вода. Сюда в перерыв подходили молодые рабочие и шутки ради силились сбросить друг друга в грязную воду. Как появилась яма, Осипов не знает. Летом тринадцатого года ее по приказанию управляющего заводом завалили землей, шлаком и битыми кирпичами, но осенью, во время дождей, земля неожиданно стала оседать. Тогда быстро, чтобы не узнал управляющий и не наказал за плохую работу, в яму снова набросали шлаку, коротких досок и всякого мусора. Земля утрамбовалась, о яме все забыли, даже Осипов. Здесь проезжали автомашины и тракторы. Но такой огромной тяжести на этом месте никогда не было. Придумали же сгрузить станки именно сюда! И ведь еще будут сгружать! А если земля осядет? Станкам конец. "Да не осядет, - решает Андрей Иванович, - давно бы осела. Больше сорока лет прошло. С чего ей осесть? Ведь там земля, шлак и кирпич. Домну выдержит. Это все от моей мнительности… Нет, все же лучше их убрать отсюда, и тем более нельзя сюда еще станки выгружать. Береженого бог бережет. Надо быстрее предупредить Алексея Игнатьевича. Наверное, смеяться будет, скажет: тронулся человек на старости лет. Ну и пусть смеется, а станки уберем".
Сзади послышался голос:
- Разрешите прикурить, Андрей Иванович?
Осипов вздрогнул и обернулся.
Рядом с ним стоял молоденький токарь в клетчатой спортивной рубахе. "Только соску бросят и уже за папиросу берутся", - с раздражением подумал Андрей Иванович.
- Вышли на станки посмотреть? - спросил паренек.
- Да. А тебе-то, собственно, какое дело?
Парнишка обиженно заморгал глазами.
- Да я так…
- Ты чего разгуливаешь?
- Я… У меня голова заболела. Я сейчас…
И он, повернувшись, юркнул в дверь цеха.
Андрей Иванович тоже вошел в цех, разыскал Алексея Игнатьевича, который читал в это время свежую стенную газету, и сказал ему обо всем.
- Что там была яма, про то всем известно, - холодновато ответил Алексей Игнатьевич. - Мало ли что было когда-то. На Урале была гора Благодать, а ее всю срыли. Одно название осталось. Возле Дона степь была, а сейчас Цимлянское море, и волны, говорят, на нем не меньше любых морских.
- А все же станки оттуда лучше убрать, - настаивал на своем Андрей Иванович, - и когда еще подойдут машины, выгрузить их у входной двери с западной стороны.
- Хорошо, хорошо, разберемся, - пробормотал Алексей Игнатьевич с ноткой неудовольствия в голосе. - Я понимаю ваше стремление, хоть чем-то показать себя. Я понимаю… Но вы должны подходить ко всему самокритично.
- Эх ты! - покачал головой Андрей Иванович. - Человек!.. Ну вот что… Если вы не уберете станки, я немедленно сообщу директору завода. Так, знаешь ли, и сделаю.
Алексей Игнатьевич напряженно кашлянул и быстро проговорил:
- Хорошо, я обдумаю ваше предложение.
Осипов ходил по цеху между станками, разговаривал с рабочими, отдавал распоряжения, а в голове все время проносилась мысль: "Согласится ли он со мной? Как бы не заупрямился, дурень". Какой-то второй голос услужливо подсказывал: "Ты его честно предупредил, ты все сделал, что мог". - "Да, я его предупредил. Но если он не уберет станки, доложу об этом директору. Могу и начальнику цеха. Не будет же начальник цеха действовать во вред производству!" - "Алексей Игнатьевич тоже не будет действовать во вред производству, тем более что он за этот участок отвечает. Земля в бывшей яме отлично утрамбована, и ты напрасно поднимаешь шум. Это могут воспринять как кляузу". - "Я никогда не был кляузником. Ошибался, но не кляузничал. Люди разберутся, что к чему".
Медленно шагая из одного конца цеха в другой под недоуменными взглядами рабочих, Андрей Иванович спорил сам с собой и в то же время успокаивал себя: "Ничего со станками не случится, земля под ними прочная".
Занятый своими мыслями, Осипов не заметил, как в цехе потемнело и по загрязненным стеклам окон потекли ручейки. Шума дождя не было слышно, его забивал многоголосый, неумолчный гул станков. Блеснула молния, и через секунду обрушился сильный удар грома.
"Еще дождя не хватало, - пробормотал Андрей Иванович, тревожно всматриваясь в окна. - Пусть сердится, а скажу этому Алексею Игнатьевичу, чтобы немедля станки перетащил. Какого черта, в самом деле! Церемониться больше не буду, по-стариковски поговорю".
Возле Осипова снова прошел молодой токарь в клетчатой спортивной рубахе. Его волосы были мокрые, а лицо, обмытое дождем, блестело.
- Ты чего по двору бегаешь? - на ходу спросил его Андрей Иванович. - Почему не работаешь?
- Я ходил станки смотреть, которые только что привезли, - ответил парень, идя рядом с мастером.
- Еще привезли? - громко и немного испуганно переспросил мастер.
- Да, еще привезли. Грома-адные!.. А что?
Андрей Иванович промолчал, повернулся и побежал к выходу.
На улице возле западных дверей обдирочного отделения стояли одна за другой шесть грузовых автомашин со станками. У передней машины были открыты борта. Рабочие пристраивали к кузову толстые деревянные брусья, по которым можно будет скатить станок.
Осипов облегченно вздохнул и быстро прошел к другой стороне обдирочного отделения. Там станки уже сдвинули с опасного места. Рабочие во главе с Алексеем Игнатьевичем, уставшие и мокрые, подкатывали последний станок к стене корпуса. Гроза еще бушевала, но дождь уже утихал, с неба падали редкие, холодные капли дождя.
Через несколько минут Андрей Иванович зашел в конторку начальника цеха. Остолорский, увидев его, заулыбался, пригласил сесть к столу и спросил:
- Как здоровье?
- Благодарствую, ничего.
- А мне сегодня некогда было поговорить с вами. Был у директора, а потом в обдирочном отделении. Станки, понимаете ли, не туда разгрузили. Когда-то, еще при царе Горохе, до революции в общем, недалеко от восточной двери обдирочного отделения яма была. Не знаю, кому и зачем она потребовалась. Потом ее завалили. Может, даже и вы помните. Так на это самое место станки поставили. Один станок во время дождя осел немного в землю. Видимо, ничего страшного во всем этом нет, но предосторожность не мешает. Нужно отдать должное Алексею Игнатьевичу, он развернулся быстро.
- Не очень уж быстро, - возразил Андрей Иванович. - Его предупредили, а он не обращал внимания.
- Да, он мне сказал, что старики говорили ему о яме. Но ведь, дорогой Андрей Иванович, со стороны-то все лучше видно, все кажется легче.
Остолорский помолчал и добавил:
- А яму эту надо основательно заделать, чтобы и помину от нее не осталось. Черт знает сколько дел, только успевай смотреть! Замотался, до невозможности замотался.
Но по всему было видно, что Авенир Львович не замотался и чувствует себя превосходно.
Остолорский еще немного помолчал, потом вынул из стола несколько листов бумаги и, показывая их Андрею Ивановичу, сказал:
- Вот составил план мероприятий на второе полугодие. Надо нам двигать вперед производство, нельзя на месте топтаться. В план вошли разнообразные вопросы, начиная с использования производственных площадей и внедрения новой техники, кончая рационализацией и изобретательством. Сегодня направим план директору. Посмотрите, как на ваш взгляд…
Последнюю фразу Остолорский произнес самоуверенно и даже немного игриво.
Андрей Иванович, усевшись поудобнее на табуретке, стал не спеша читать, иногда утвердительно кивая головой, иногда сдвигая брови и произнося скептически: "Гм".
Остолорский сначала сидел, улыбаясь и потирая руки, затем нахмурился, встал, прошелся солидными неторопливыми шагами по конторке и вышел в цех.
Прочитав до конца, Андрей Иванович проговорил: "М-да. Такие дела…" Вздохнул и задумался.
В плане мероприятий, составленном начальником цеха, кое-что казалось Осипову сомнительным, неосуществимым. Остолорский решил установить новые станки не только в обдирке, но и в двух других местах. Причем в дальнем углу цеха он думает разместить два больших токарных станка, а недалеко от выходной двери - три сверлильных. Лучше было бы сделать наоборот: для токарных станков там места мало. И кроме того, на этих станках, как указано в плане, будут обрабатывать тяжелые детали, а возить их через весь цех не имеет смысла.
Для того, чтобы выполнить такой план, надо намного увеличить число токарей высокой квалификации. А где их взять? Учеба токарей в цехе проводится плоховато, об этом все говорят. Вот тут-то как раз и следовало бы наметить что-то конкретное, а Остолорский отделывается общей фразой: "Широко организовать учебу токарей, пропаганду опыта передовых рабочих". А что представляет из себя это "широко"? Остолорский запланировал получить большую экономию средств от рационализации и изобретательства, но ничем это не обосновал. Темника для рационализаторов в цехе до сих пор нет, предложения внедряются очень медленно… Многое нужно изменить, чтобы получить от рационализации большую экономию, а Остолорский ничего об этом не говорит.
Начальник цеха ни с кем не посоветовался, составляя план, а его надо было бы обсудить в коллективе. Видимо, Остолорский захотел подать план от себя. Вот и получился такой недоносок. Остолорский знает, что планы так не составляют, и поэтому озаглавил свое творение: "Мероприятия по улучшению работы цеха".
Зачем же он показал его Осипову - человеку, которого он обидел и который, конечно, недоволен им? Разумеется, не потому, что Остолорский хочет знать мнение Андрея Ивановича. Он вообще не стал бы с ним советоваться, а сегодня тем более. Видимо, Авенир Львович стремится и в глазах Андрея Ивановича, так же как и в глазах директора, выглядеть дальновидным руководителем, работящим и простым человеком - душа нараспашку. Ему хочется казаться искренним. Начальник цеха понимает, что этого качества у него не хватает, вот и старается…
"Что же изо всей этой истории получится?" - стал соображать Андрей Иванович. Поступит планчик директору завода, а он когда-то работал начальником механического цеха и в молодости сам стоял у станка. Человек знающий. Сразу поймет, что Остолорский чепуху наплел. Конечно, ничего Остолорскому не будет, все знают, что в цехе он недавно работает и многого не освоил. Но все равно неприятно. Да, история!
В конторку вошел Остолорский и мрачновато посмотрел на мастера.
- Вы что, все еще читаете? Давайте.
"Сердится, - подумал Осипов. - А чего сердится? Думает, что я его критиковать буду. Я могу и не критиковать, да ведь ему же, дураку, хуже будет. Экий народ!"
- У меня есть серьезные замечания по вашему плану, - сказал Осипов.
- Слушаю, - сухо, официально проговорил Остолорский.
- Начнем с первого раздела…
Андрей Иванович говорил долго, неторопливо. Замолчал на минуту, вытаскивая платок, чтобы стереть пот, почему-то выступивший на лбу, и подумал: "Уж он-то бы не предупредил меня".
К удивлению Осипова, Остолорский спокойно выслушал его до конца, неопределенно мотнул головой - движение, показывающее скорее недоверие, чем одобрение, закурил папиросу - руки его при этом немного тряслись - и сказал грубовато:
- Я посмотрю, подумаю…
Осипова задела эта грубоватость, и он, вставая, произнес холодно:
- Да, следует подумать. Думать вообще никогда не вредно.
Телефон, стоящий на столе, зазвенел. Открывая дверь, Андрей Иванович услышал неожиданно тихий голос начальника цеха. В этом голосе не было прежней уверенности, а чувствовался скорее испуг или робость:
- Да! Да, Остолорский. Я вас слушаю.
НА СИБИРСКОМ ТРАКТЕ
Стояли лютые январские холода. Земля была покрыта блестящей заледенелой коркой, по которой катился гонимый ветром зернистый снег. Сквозь белесую дымку слабо светило холодноватое солнце.
Возле сельской чайной, расположенной на большом сибирском тракте, часами простаивали грузовые автомашины. Одни уходили, подходили другие. Шоферы, небритые, уставшие, торопливо взбегали по крутым ступенькам в длинное деревянное здание с широкими окнами, обросшими льдом, сквозь который за тюлевыми занавесками едва виднелись спины людей.
В чайной было тепло, светло, хотя и грязновато: на полу не просыхала вода от валенок, на столах горками лежали тарелки с объедками и немытые стаканы.
Шоферы подшучивали над толстой краснощекой буфетчицей и двумя молоденькими официантками, которые ходили с наигранно хмурыми лицами и отвечали: "Не говорите глупостев. Мы не из тех, чтоб слушать такое".
В любое время, когда бы только была открыта чайная - а она была открыта с утра до позднего вечера, - проезжие, иззябнув на большой дороге, ели горячий суп. Потом им подавали второе - котлеты или пельмени - и неизменный чай. Пассажиры пили пиво и дешевенькое красное вино, а шоферы вздыхали, глядя на них, но пить не решались.
В этот день в чайной, у дальнего столика, несколько часов подряд сидел мужчина лет тридцати пяти в потрепанном пиджаке. Был он среднего роста, большеголов, широкоплеч и смотрел на всех внимательно и грустно. Мужчина съел не спеша две порции пельменей, старательно окуная каждый пельмень в горчицу, подошел к соседнему столику и спросил: "Никто не едет до Евгеньевки?" Ему ответили: "Не едем". Этот же вопрос он задал шоферам, сидящим за двумя другими столиками. Услышав и от них отрицательный ответ, снова сел на свое место. Съел еще одну порцию пельменей и, заплатив официантке, сидел и посматривал в окно.
В чайную ввалился высокий большерукий парень в замасленной стеганке и брюках галифе. Подошел к буфету и, подмигнув буфетчице, сказал басом:
- Горячий привет, Раечка! Налей-ка стаканчик!
Выпив и тяжело выдохнув воздух, пробасил:
- Наливаешь какого-то квасу кислого.
Потом подошел к столику и крикнул:
- Машенька, дорогая, принеси-ка что-нибудь погорячее. Вся душа вымерзла.
Официантка нахмурилась, но не выдержала и улыбнулась:
- А хвастался, что не боишься морозу.
- Сегодня холодно бедному холостяку. Ты неси давай, неси.
Ел он быстро, с аппетитом, причмокивая. На вопрос большеголового мужчины: "Вы не до Евгеньевки?" - ответил:
- Дотуда. А чего?
- Не подвезете?
Парень помедлил, видимо набивая себе цену, и буркнул:
- Ладно. Вот поем, и поедем.
Выходя из чайной, парень, усмехнувшись, сказал буфетчице:
- Прощай, любовь моя!
- Иди, иди, - недружелюбно отозвалась буфетчица, - знаем твою любовь.
У машины он обернулся к мужчине:
- На склянку дашь?
- Это на пол-литра, что ли?
- Ну да. Ездишь на попутных, - значит, должен знать, что шоферу надо.
- Смотря какому шоферу.
- Ладно, садись в кабину.
Минут через пять мотор надсадно, будто задыхаясь, затарахтел. Шофер стремительно сел в кабину, шумно захлопнул дверцу и спросил у пассажира:
- Что такой короткий полушубок надел? А если б в кузове ехать пришлось?
- Да уж вот только такой достал.
- Сколько заплатил?
- Пятьдесят четыре.
- Я за свой тридцать пять отдал. А мой куда лучше твоего. Видишь, какой шик. Уметь надо…
Машина мчалась вовсю. За стеклами кабины мелькали приземистые деревянные дома, кажущиеся почти черными среди снега, заборы, голые ветки кустов, столбы с толстыми, белыми от инея проводами.
Откуда ни возьмись появилась коротконогая лохматая собачонка. Она перебегала дорогу. Шофер "наддал газу", но собачонка все же сумела выскочить из-под колес и, разозленная, сердито затявкала где-то сбоку.
- За собак не отвечаем, - ухмыльнулся шофер, оголив крепкие белые зубы.
Пассажир что-то хотел сказать, но передумал и, хмыкнув, еще глубже уткнулся в воротник полушубка.
Вот слева показались длинные здания с маленькими, как смотровые щели, оконцами - коровники, и машина выехала в поле. В кабине подул ветер.
- До самой Евгеньевки? - спросил шофер.
- До самой…
- Живешь там?
- Нет… В гости я. Погостить еду. До Савватеевки на леспромхозовской машине доехал. Андреевского леспромхоза. Слыхал, наверное? Хотел дальше на автобусе. А мне говорят, что он уже ушел час назад и следующий будет через сутки. Пришлось сидеть в чайной и ждать.
- Ну и хорошо, что запоздал, - шофер скосил глаза на пассажира. - Хоть мне на магарыч будет. С этими автобусами совсем халтурки лишишься. Так, что ли? А ведь я сегодня думал в ночь выехать, да начальство заставило выехать рано утром. На твое счастье. Надоело небось в чайной-то сидеть?
- Нет, не скажу. Я, видишь ли, люблю иногда посидеть в чайной. Особенно в каком-нибудь незнакомом селе. Сидишь, вокруг тебя люди. Ты их не знаешь, и они тебя не знают. Не спеша закусываешь, смотришь на людей. Вроде отдыха. Только чтобы народ был спокойный.
- Чудной ты какой-то.
Достав пачку папирос, шофер спросил:
- Куришь?
И, услышав в ответ: "Курил, да бросил", снова ухмыльнулся, сунул папироску в зубы. Левой рукой он крутил баранку, а правой с ловкостью акробата вынул спичку, чиркнул ее и прикурил.
Кабина быстро наполнилась дымом.
- Сейчас, браток, Петрухино будет, отдышимся, - успокоил шофер. - Ты по этой дороге не ездил? Ну, а я все тут изъездил вдоль и поперек. Не веришь, даже собак в селах знаю. Но они меня боятся, дьяволы.
Видя, как пассажир отворачивает лицо к двери, шофер советует:
- Опусти стекло. Вон за ту ручку… Я вижу, ты совсем не переносишь дыма.