"Людно-то, людно, да человека нет", - вздыхал Натальин и от душевного одиночества спасался в семье. С Борькой, сынишкой, раздобыли и установили в комнате аквариум, смастерили самокат, журнальный столик. Возились, хлопотали по вечерам.
Однажды Борька сказал отцу:
- Сделай мне, папа, змея, чтоб летал...
- Можно, - ответил Натальин. Он нашел в кладовке кусок старой фанеры, настругал реечек, взял газеты, ножницы, клей и стал вспоминать. Как, из чего делал он змеев тогда, тридцать лет назад?
Мысли его поплыли в далекое, хорошее время - нарядное, солнечное, без длинных ночей, осенней хмури и грязи, без ледяной стужи и пыльных бурь, - туда, где конечно же, все это было: и мороз, и грязь, и ветер, но было другим - мороз жгуче-горячим и радостным, грязь и лужи - теплыми, веселыми, хотелось не обходить их, а топать напропалую и немножко захлебнуть ботинками воды. А ночи... Ночей, кажется, совсем не было. Была какая-то счастливая усталость после беготни и смеха, и чтобы скорее пришло утро, требовалось лишь закрыть глаза...
К склеенной из бумаги и реечек плоскости полагается привязать хвост, из ниток сделать уздечку и учесть еще много мелочей, без которых змей не станет змеем и не полетит.
Натальин вспоминал. И эти воспоминания, и эта творческая возня в содружестве с весело-конопатым, смекалистым Борькой - все вдруг оказалось такой нечаянной радостью, что даже не верилось - вот так ни с чего, от какой-то пустяковины.
Когда змей был готов, за окном уже чернела ночь.
- Скорее бы утро, - вздохнул Борька.
- Да, - согласился Натальин и почувствовал в себе такое же детское нетерпение и мучительное любопытство: "Полетит - не полетит". Эта мысль вытеснила из головы все заботы на завтрашний день. И Натальин улыбнулся этой мысли, ее наивности, упрямству, доброте.
Воскресное утро началось солнцем, ясным небом. Натальин и Борька вышли во двор. Ветерок рвал из рук змея.
- Держи, - приказал Натальин сынишке, разматывая нитку со шпульки.
Борька прижал к груди трепещущий бумажный квадрат. Натальин отошел шагов на тридцать, натянул нитку и крикнул:
- Пускай!
Змей рванулся в небо. Борька взвизгнул и захлопал в ладоши. А змей вдруг занырял и стукнулся оземь. Запуск повторили. И опять ничего не вышло. Сверху откуда-то послышались мужские голоса:
- Хвост длинноват!
- Угол наклона крутой, поотложе бы - и полетит.
Натальин увидел, что чуть ли не на каждом балконе стоят люди и смотрят вниз, на него и Борьку, и ему стало неловко: "Скажут, нашел занятие!"
- Точно, точно: хвост тяжеловат! - крикнул с балкона парень в роговых очках и исчез. Спустя минуту он выскочил во двор. - Давайте укоротим, - предложил он.
- Пожалуйста, пожалуйста, - закивал Натальин. - Забыл я, понимаете... Столько лет!
Поодаль, на скамеечке, сердито курил Корчанов, грузный, заспанный, с помятыми кустиками усов, словно его прямо из постели вытряхнули на улицу. Лишь под стать ясному утру опрятно и ярко сиял его бритый румяный череп. Каждый раз, когда падал змей, Корчанов торопливо затягивался, норовя скорее докурить самокрутку и встать, но не вставал и, нервно попыхивая дымком, ждал следующего запуска. Потом чертыхнулся, кинул окурок.
- Уздечку надо уменьшить, угол взлета срежется, - авторитетно заключил он, подходя и присаживаясь на корточки возле змея.
С ним согласились. При запуске змей плавно оторвался от земли, достиг высоты верхнего, пятого этажа, но вдруг закружился по спирали и безнадежно стал падать. Раздался женский смех.
- Эй, космонавты, идите сюда, с моего балкона пустите. Тут ветра хватит.
- Умно говорит. - К мужчинам подошел Зосим Наумович, как всегда розовощекий, умиленно-ласковый. Под мышкой - шахматная доска. - Ведь что, милые друзья, получается? Над крышами постоянная ветровая волна, там все для полета. А тут, меж домами, воздух, как в ловушке, мечется...
- Ничего. Полетит и здесь, - сказал Корчанов, переделывая уздечку. - Не при таких оказиях летали... Помню, с разведки возвращались. Все ладно, чинно. Осталось через речку перебраться, за ней свои. Но он подлец, весь берег залапал. Сунулись. Не пройти ни в какую... А на той стороне наши артбатарейцы координаты с часу на час ждали. Трое нас. Пришипились в прибрежных кустах, советуемся, как и что. На словах и туда и сюда, на деле никуда. А донесение, оно, знаете... хоть тресни, да передай! Тут и намекни кто-то о змее. А чего? Рискнем... Взяли газету, сухие камышинки, оклеили хлебным мякишем. Нашлись и нитки. Так переправили втихаря донесение. Об этом в нашей дивизионке печатали, - закончил Корчанов.
- Где воевал, на каком? - спросил Натальин.
- Третий Украинский...
- И я там... Разведчиком тоже.
Корчанов цепко и сердито взглянул на Натальина, сплюнул:
- Лоб об лоб целый год стукаемся в коридоре, а чтобы в праздник рюмку выпить, ребят вспомнить... Какой черт, мы разведчики!
Он резко перекусил зубами нитку, поднял змея с земли.
- Теперь полетит, - сказал твердо. - Только разгончик бы ему для начала...
- Взлетную скорость, - заметил парень в очках и повернулся к Натальину: - Давайте шпульку, я сейчас разбегусь, а вы... Извините, как вас зовут?
- Иван Тихоныч, - растерянно кивнул Натальин. - А вас?
- Эдуард Кревцун, инженер-конструктор, - нарочито громко представился парень и шутливо улыбнулся.
- Я по телевизору недавно вас видел, - сказал Натальин и смутился: при чем тут телевизор, когда каждый день на лестничном марше встречаются?
Но сейчас Эдуард был совсем другим. Смеялись в прищуре густых по-женски длинных ресниц его карие глаза, легки, энергичны были движения, не замечалась стариковской сутулости в худощавой спине, стерлась с бледного лица величавая мрачность. Натальину приятно было стоять рядом с этим парнем, по-домашнему простым и доступным, смотреть на его припухшие со сна губы, взъерошенный жесткий чуб.
- Главное, чтобы угол наклона несущей поверхности соответствовал силе тяги. Согласно принципу аэродинамической теории, мы должны...
- Ну, понес наш конструктор, - с доброй насмешкой заворчал Корчанов. - Несущая поверхность... Кончайте, Эдуард. Давай разбег.
- Да нет, вы послушайте! По закону аэродинамики...
Натальин встретил упрямо-пытливый взгляд Эдуарда и представил молодого конструктора в работе: вот так, наверно, он, горячий, убежденный, дерется за свое мнение там, на заводе, и ему, упрямому, юношески-долговязому, бывает нелегко. Часами, наверно, курит над чертежами, оттого бледен и худ.
- Убедил. Ну, хорошо, перетяните, - согласился Корчанов.
Продолжая рассуждать о кренах, лобовом сопротивлении, углах встречи, Эдуард соединил ниткой концы реечек - "ушки", бумажный лист чуть прогнулся.
- Готово, - Эдуард отбежал, натянул нитку.
- На, сосед, пробуй, - сказал Корчанов и подал Натальину змея.
- Пап, дайте мне, - жалобно захныкал Борька.
- Погоди, Боря, тут не до тебя, - строго проговорил Корчанов, и мужчины рассмеялись.
Борька поднял змея над головой. Со всех сторон сыпались последние советы. Каждому нашлось, что вспомнить и сказать. Все с ласковым одобрением и светлой завистью смотрели на Борьку.
- Пошел! Вира! - крикнул Корчанов.
Змей вымахнул из Борькиных рук, нырнул к земле, а затем, легко и ровно, стал набирать высоту. На уровне крыш он вдруг засуетился, заметался, придавленный сверху какой-то неведомой силой.
- Беги! - панически-радостно крикнули Эдуарду мужчины.
Мелко семеня длинными ногами, Эдуард припустился по двору. Его скорость передалась по нитке змею, тот рывком взмыл над крышами и, быстро уменьшаясь, понесся в солнечную синь.
Эдуард приостановился, тихонько зашагал, увлекаемый ниткой. Следом потянулись остальные. От угла крайнего дома стлался зеленый пустырь с траншеями и котлованами новостройки. Пахло теплой глиной, бетоном, смолой, сухую свежесть нес с далекого степного горизонта ветерок. Здесь он дул ровно и мягко. Змей делал плавные, размашистые росчерки на огромном, внезапно обнажившемся до самой земли небосводе. Тут ему было свободно, словно прежний, домами стиснутый квадрат неба был мал и неудобен для этих вольных виражей.
Запрокинув голову, все молча и торжественно смотрели ,в небо. Сейчас для каждого оно было необычным, это обычное июльское небо, - большое, нарядное, праздничное, с высоко летающим змеем.
Натальин глядел ввысь и какая-то теплая грусть сладко сжала его сердце. В теле ощущалась легкость и свежесть, будто тела не было совсем, а было лишь тихое головокружение, полет памяти, славно время многие года простояло на месте, словно и его и этих людей, как прежде, по-матерински обнимает чистое небо детства...
- Сине-то, сине-то как! - воскликнул Зосим Наумович и по-парикмахерски ловко щелкнул пальцами. - А я, милые друзья, лет двадцать не видал неба. На усики и бритвы, на улицы и заборы, на газеты, на эту городскую, понимаешь ли, шумную окрошку каждый день смотрю. А в небо зыркнешь насчет погодки - тучки или солнце? Но чтобы вот так... Не было. Некогда. Только в детстве да еще под Орлом, когда шлепнуло меня. Насмотрелся на небо, пока с оторванной ногой в овраге валялся.
- У вас ноги нет? - насторожился Натальин.
- Протез на левой, - сказал Зосим Наумович, извинительно улыбаясь.
- Вот как, - вздохнул Натальин, и смутный укор толкнул его в грудь.
- Мальчики играют на горе, сотни тысяч лет они играют! - звонко, дурашливо кричал в небо Эдуард, и сам казался мальчишкой. Шпулька крутилась в его руках, змей бойко и тяжеловесно тащил нить, просил ходу. - Умирают царства на земле, детство никогда не умирает! - Эдуард передал шпульку Борьке. - Крепче держи. Хорошо?
- Ага, - Борька улыбнулся, и в его глазах улыбнулось небо.
Корчанов шагнул к беседке, сел на скамейку, закурил. Рядом присели остальные. Помолчали. Расходиться не хотелось.
Из-за угла вышла смуглая женщина.
- Зося! Иди домой завтракать. Что это за сборище у вас? - спросила она, мельком, с нахмуром вскинула глаза к небу и ушла.
Как показалось Натальину, Зосим Наумович вроде бы даже вздрогнул, когда увидел жену, засуетился и, улыбаясь, неловко попятился из беседки, зачем-то кланяясь и извиняясь. И понятно стало, как хочется ему побыть здесь еще.
- Вот и живем. Колготимся... По мелочам затасканы, - со вздохом сказал Корчанов вслед Зосиму Наумовичу, задумался, но резко вдруг тряхнул головой и, отыскав в далекой синеве змея, крикнул: - А ты не бойсь! Пускай на всю! Дай ему неба! Не жалей ниток! Я тебе сейчас с балкона еще пару шпуль подкину! Крути, сынок, на всю! Нитки будут!..
Когда Корчанов и Натальин поднялись на второй этаж и остановились на площадке, Корчанов буркнул:
- Ну, давай.
- Что? - не понял Натальин.
- Лапу твою.
Неловко сунули они друг другу руки.
- Заходь ко мне на пельмени, - предложил Корчанов.
- Спасибо. Дома завтрак ждет... - Натальин улыбнулся и почувствовал вдруг горячую любовь к Корчанову, радостно ощутил близкую возможность того, как они сядут за стол с дымящимися в тарелках пельменями, как наладится у них разговор о нынешнем и далеком, и они, бывшие разведчики, поймут друг друга с полуслова.
ВЛАДИМИР ПШЕНИЧНИКОВ
ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ
Непривычно как-то было возвращаться с дойки в семь утра: все казалось, что только половина всех дел и сделана, а узкая тропка в снегу уже подводила Марию к дому.
Во дворе было тихо и пусто. Выпускать кур - рано, Белянка еще не доена. Переставив с места на место обгололедившие ведра, Мария чисто обмела чесанки и, все еще чувствуя неловкость какую-то, вошла в дом.
Свекровь сидела на своей постели и застегивала на груди кофту. Взглянув на морозное облачко, впущенное Марией, она вздохнула и зашевелила губами.
- Что-то Майка у меня захворала, - ни с того ни с сего проговорила Мария.
- Хто-о? - заспанно отозвалась свекровь.
- Да корова-ведерница. И чего ей поделалось...
- А у Семки-то была?
- Да нет, мамаш, некогда нынче, - поспешно ответила Мария, отряхивая шаль.
Свекровь косо взглянула на нее, поднялась с невнятным бормотанием и, проходя в чулан, как бы ненароком, громыхнула пустым тазом из-под угля.
- Да и не тяжело ему теперь, запаривать меньше стал.
В ответ громыхнула чашка.
"Карга старая", - раздражаясь, подумала Мария.
Наспех сметя в угол сор, она подошла к горничной двери и, осторожно потянув ее на себя - вверх, неслышно скользнула в темноту. Задержавшись, послушала посапывание молодых и глубоко вздохнула. Надо было еще в шифоньер лезть.
Покопавшись без толку в темноте, Мария на минуту задумалась, прикидывая, где что лежит у нее, но, вспомнив, что автобус будет ждать в восемь, решительно подошла к выключателю.
Яркий свет трехрожковой люстры на мгновение ослепил ее, а щелчок выключателя показался оглушительным. В спальне тут же заверещал пружинный матрац, и Мария услышала преувеличенно тяжкий вздох дочери.
"Ну и леший с вами", - подумала Мария и принялась доставать свой выходной наряд: коричневое шерстяное платье, сшитое лет десять назад, и зеленую кофту. Шерстяной полушалок, притиснутый стопкой чистого белья, оказался безнадежно измятым, а утюг греть - не было времени. "Ладно", - утешилась Мария, - повезут на автобусе, и в одной шали не замерзну".
Достав еще новые гамаши небесного цвета и розовую сорочку, она перешла к зеркалу, и три расшатанные половицы громко провизжали ей вслед.
- Черти бы вас задушили, - застыв на месте, прошептала Мария.
Она как будто извинялась перед молодыми, что ненароком тревожит их, а матрац в спальне запел уже под зятем. Беда, конечно, была невелика, все равно вставать им, но Мария почувствовала вдруг нешуточную обиду. "Раз в сто лет доведется - и не соберешься по-людски, - подумала она. - Как нехристь какой, все оглядывайся на кого-то, ублажай..."
Теперь ей каждый звук казался враждебным и ненавистными. В теплушке громыхала посудой свекровь, обидевшись, видно, из-за сыночка, которому первый раз за всю зиму не подсобила Мария; дочь вздыхала, сиротинку из себя строила; половицы визжали как проклятые. И только Сашу да внука Мишку не было слышно.
Переодевшись, Мария взялась за прическу. Волосы ее давно уже были не девичьи, и жидкие косицы никак не укладывались вокруг головы и не держались. Зажав губами приколки, она пригнула голову, засопела, словно бог знает что делала, но отвыкшие от такой работы руки слушались плохо, и она только пуще разнервничалась. Неловко подсунутая заколка выскользнула из-под пальцев и звонко стукнулась об пол.
- Гадства такая, - ругнулась Мария и упустила изо рта остальные заколки.
- О господи, - с издевкой пробормотала дочь в спальне.
- Ты еще, Верк, досады не придавай, - громко сказала Мария.
- Да ти-ише ты, - укоризненно протянула дочь. - Весь дом на ноги подняла.
- Тише, тише...
Кое-как с косицами совладать ей все же удалось. Покрывшись пуховой шалью, Мария вошла в теплушку.
- Эт кудай-то ишшо? - подозрительно спросила свекровь.
"На Кудыкину", - чуть не сорвалось у Марии, но она вовремя сдержала себя.
- В район повезут. Собрание там какое-то.
- А Семка?
- Че он доярка, што ль...
Одевшись, Мария вспомнила про деньги и, стуча сапогами, вошла в горницу. Включенный ею свет уже никому не мешал. За занавеской позвякивал брючным ремнем зять, Мишка слышно возился в своей кроватке, а Верка, спокойно окликнула ее:
- Мамк, ты хоть бы внуку гостинчик привезла. Там у вас, наверное, и яблоки будут.
- А чего же, если будут, - торопливо ответила Мария, хотя ее и задело это "хоть бы".
На часах было уже без четверти восемь.
К конторе они подошли почти вместе. По дороге Мария нагнала Нинку Пухову, а Ксения и Настя след в след пришли с Нижней улицы. Едва сойдясь в кружок, они наперебой заговорили о своих сборах, кто что надел, и Мария с легким сердцем пожаловалась, что разучилась управляться с волосами.
- А ты, теть Маш, парик купи, - со смехом посоветовала Нинка. - Свои волосы в пучок, а сверху эту нахлобучку. Можно даже зеленую купить.
В бестолковых этих разговорах Мария повеселела, и ей уже казалось, что она просто вернулась на ферму.
- Ну ладно, бабы, - сказала она. - А что ж мы в районе-то делать будем?
- Э-э, нет, - с веселой решительностью откликнулась Настя, - там пускай другие чего делают, а мы отдыхать едем! Сказали же, что награждать за прошлый год будут.
- Хорошо бы палас дали, - сказала Нинка, - а то в этих казенных домах не полы, а решето какое-то. Среди ночи хоть вставай да голландку заново растапливай.
- Это что за паласт такой? - поинтересовалась Ксения.
- Да вроде ковра, только однотонный. На пол стелить. Мне сестра писала, у них за работу давали.
Они еще немного повыбирали, какой подарок нужнее, и пришел совхозный автобус.
- Девки, живо! - крикнул шофер. - А то уж "дед" чай допивает.
- Ладно, не на пожар! - отмахнулась Нинка.
В автобусе было тепло и даже уютно.
- Гляди, бабы, какой нам почет, - рассмеялась Настя. - Занавесочки повесили! А что ж ты, Гришка, нас на базар с занавесочками не возил?
Усаживаясь рядом с Нинкой, Мария уже не вспоминала свои несуразные сборы и переживания. Даже сам дом и привычные хлопоты отдалились куда-то, и неважно сейчас было, что там ожидало ее с возвращением.
"Баню без меня навряд ли догадаются истопить, а уж две недели не было", - подумалось только.
Субботу она любила. Хоть и хлопотный день бывал, зато уж в бане всем косточкам отдых за всю неделю давался. Да и после, как по закону, можно было прилечь на полчасика, полежать безо всяких мыслей. А об отдыхе Мария вспоминала все чаще. Да и то сказать - бабка...
Быстро промелькнула за окошками просыпающаяся Березовка, и автобус заколыхался уже на подъезде к дамбе.
Ксения сняла варежки и, порывшись в кармане, достала какие-то таблетки.
- Ксеш, ты чего? - удивилась Настя.
- Не переношу я эти автобусы...
- А эт тебе помогает?
- Аэрон-то? Да.
- Тогда давай-кось и мне... Ох, малюсенькие-то какие. Мань, ты пососешь?
- Да уж давай, если есть.
- Нинк, а ты?
- А я, теть Насть, и на самолете без конфеток летала!
- Ну, ты-то пройда! Небось вчера не дюжину, а все двадцать стаканчиков отхватила?
- Да уж! - усмехнулась Нинка, но возражать не стала.
- А мне так и не досталось, - без сожаления сказала Ксения.
- Это почему? Говорили же, что только дояркам продавать да телятницам. По дюжине всем.
- Ага, как тогда калоши глубокие! - отмахнулась Нинка. - Опять ведь Тамара крик подняла. Мол, что вам, учителя не люди! Учителя... Глотку-то на весь магазин драла.
После этого все как-то неловко замолчали.
- Мань, говорят, зять твой уезжать что ль собрались? - неуверенно спросила Настя.
- Да кто ж это? Не-ет, им вроде бы и квартиру директор посулил. Нет, не слыхала.
- А то уж больно за ним ребятишки потянулись. Придут из школы, один у них Лексан Сергеич на языку. А Верка твоя хоть и попростей, но тоже... строгая. Первоклассник мой говорит: попробуй не напиши буквы, Вера Семеновна даст тогда!