- Ох, да Верка-то, господи, - довольная все же отмахнулась Мария.
- Третий год живете, не скандалите? - спросила Ксения.
- С Веркой-то? С Веркой налетаем кой-когда. А Саша - нет, наоборот, ее все окорачивает.
- Да там еще бабка Поля, поди, как поджигатель, - вставила Настя. - Как только с правнуком сидеть согласилась? Знаю я, как вы жить начинали.
С этого места разговор Марии не понравился. Чего зря? Сами знаем. Но за пересудами четыре километра до центрального отделения пролетели незаметно.
Парторг поджидал их возле конторы и, чуть только взойдя в автобус, приказал трогать. Поздоровавшись, он сел на правой стороне и потер уши.
- Знатный морозец! - проговорил весело.
- А чего ж, Николай Михайлович, с других ферм-то никого нет? - опросила Настя.
- В том-то и дело, что нет, - посерьезнел Скобцов. - Вот скажите мне, почему бы не быть отличным результатам на центральном отделении, переоборудовали у них фермы на два года раньше ваших, а?
- Да у вас народ и без результатов разбалованный, - откликнулась Настя, но тут же прижала язык, не зная, так или не так выступила.
Парторг усмехнулся невесело.
- Все может быть!
А дальше разговор как-то не пошел. Балагурить "дед" не умел или не любил, а к серьезному разговору, видно, ни у кого душа не лежала.
По хорошей дороге автобус гудел монотонно, от печки гнало ровный поток тепла, и Мария вскоре начала как будто придремывать, привалившись к Нинкиному плечу. Про "деда", тоже прикрывшего веки, она почти забыла. Ну, сел и сидит, не на работе же.
Потом ей ни оттуда ни отсюда примерещилась какая-то голая изба с маленькими окошками, сор на затоптанном полу и холодная зола в печке. Избу Мария откуда-то помнила, только не такую вот темную, запущенную, а новую, светящуюся свежевыскобленными полами, с льняной скатертью на столе и вышитыми рушниками вокруг икон. И окна тогда были вроде светлее, и из печи постоянно пахло живым теплом. Чья же это была изба?
- Мань, да ты дремишь, что ль? - словно издалека услышала Мария Настин голос и, не открывая глаз, кивнула.
- А-а, тогда ладно... О гос-споди, - Настя тоже зевнула.
- Полыхала в речке талая вода, из-за мо-оря гуси-лебеди вернулись, - тихо, но чисто и как-то печально запела Нинка. - Тара-ра-ра. Тара-ра-ра-ра-ра...
В автобусе, словно забитом теплым козьим пухом, Нинкина песня казалась старой мамкиной баюшкой. Кузов автобуса гудел в движении, и это было похоже на полуночную вьюгу, ворожившую вокруг дома, в печной трубе и на подловке.
Мария любила дорогу. Летом их два раза в день возили на пастбище, километров за десять от Березовки, и частенько доярки всю дорогу пели песни. И хотя сама Мария петь не умела, ей нравилось, когда пели другие. В это время она, как после бани, спокойно и без оглядки отдыхала. Что на машине, что в добром застолье. Только когда они были-то добрые? Разве что брат сыновей женил, приглашал. А сама замуж выходила - свадьба мучением показалась. Тогда только хотелось, чтобы кончилась поскорее самогонка, да утихомирились падкие на выпивку родственники. Смех, но Семен притащился к ней в постель только на третьи сутки.
Струя студеного воздуха как мокрой тряпкой прошлась по лицу, и Мария открыла глаза.
- Нинк, да ты отуманела?! Просквозит насквозь! - испуганно вскрикнула, тоже очнувшись, Настя. - Задвинь!
- Да ведь дышать нечем, - проворчала Нинка, но створку окна задвинула.
В автобусе уже было светло, и за окнами за высоким валом расчищенного снега проплывала заиндевелая, тихая лесополоса. От белого света земли и неба резало глаза.
- День-то какой будет, - негромко сказала Ксения.
- День-то будет, - недовольно отозвалась Настя. - А коровы опять на карде голодные простоят. Если так, как вчера, всю неделю кормить будут, то, наверно, медали-то назад сдавать придется, - она значительно покосилась на "деда", но тот или взаправду дремал, или старался ничего не замечать.
Нинка беззвучно засмеялась и, поджав губы, изобразила: "Вот так-то", мол. Настя усмехнулась и безнадежно махнула рукой.
Подъезжали к райцентру.
На стоянке почти все места были уже заняты, и Григорий притулил свой автобус около самого перекрестка.
- Ну, теперь ходом к Дому культуры, - улыбнулся Скобцов. - Там наше совещание будет.
Женщины перепокрылись, оправили пальто и, стараясь держаться поближе, пошли за парторгом. Магазины были уже открыты, и Настя то и дело оглядывалась.
- Не знай, успеем по магазинам-то пробежать, - озабоченно проговорила она. - А то кой-чего своим школьникам поглядеть надо.
На крыльце Дома культуры было пусто, но за просторными окнами вестибюля прохаживались простволосые, в праздничных платьях женщины. Мария вспомнила про свою прическу и забеспокоилась: "Ну как рассыпется все? Смех!" И почувствовала себя совсем девчонкой.
- Неужто и из райкома будут? - тихо спросила она Настю.
- А кто ж тебе медаль-то вешать будет? Чай, сам Семенов придет.
- Ох-и, да за что ж мне медаль-то? - смутилась как бы взаправду Мария и подумала: "Ну, прямо, как малолетка! И чего это я?"
В вестибюле, глядя на других, они разделись и, поджидая скрывшегося куда-то Скобцова, отошли в сторонку. Одна стена здесь была составлена из зеркальных листов, и Нинка тут же начала разглядывать себя и прихорашиваться. Отражение дробилось, но она все равно осталась довольна.
- Ну, как платьишко? - спросила горделиво. - Витя из области отрез привозил.
Потом женщины молча и даже подозрительно осмотрелись, но никого, кто был бы одет особенно исключительно, не приметили. Те же платья с кофтами поверх, сарафаны, кой на ком, правда, были шерстяные костюмы. В разных углах вестибюля то и дело слышался смех, и Настя сказала с завистью:
- Ты гляди, какие бойченные! Небось не первый раз так-то вот собираются. Гляньте, а вон совсем старуха. А медалей-то!
- Да это же Неелова, в Москве на съезде была, - подсказала Нинка. - Ты что, районку не читаешь?
- Да ну ее, твою газетку, - отмахнулась Настя. - Небось, осенью вся Березовка грохотала, как меня разукрасили. А я ведь ему два слова всего и сказала-то, верите?
- Товарищи, всех прошу в фойе! - крепким голосом объявил кто-то из внутренних дверей, и все зашевелились.
- Може, кино покажут, - обрадовалась Нинка.
Фойе оказалось на втором этаже, светлое и теплое. Но удивленный шепоток женщин, задержавшихся у дверей, относился не к теплу и свету. Мария, та даже растерялась, когда увидела под ногами ковровые дорожки, прямо перед собой - длинный стол, пестревший цветами, яблоками и конфетами в вазах, множеством бутылок с лимонадом и были еще там высокие, раскрашенные иностранными этикетками бутылки с вином. А по другую сторону стола улыбалось районное начальство, секретари из хозяйств и среди них - приосанившийся Скобцов.
Молодая культурная женщина и мужчина с распорядительным голосом - ведущие - стали рассаживать всех, шутить и улыбаться.
- Ты смотри, ровно одиннадцать, - шепнула Настя. - Это вам не колхоз!
Нинка откуда-то всех знала, вполголоса называла фамилии, но Мария мало кого запомнила. В веселом говоре, в шуме придвигаемых стульев она подумала о добром застолье.
Когда все расселись, мужчина-распорядитель взошел на небольшое возвышение, вроде сцены, и, выждав тишину, сказал:
- Ну, что ж, дорогие товарищи, все в сборе, и мы можем начать наше совещание операторов машинного доения района, успешно осваивающих трехтысячные рубежи надоев молока... от коровы! Слово предоставляется первому секретарю райкома Владимиру Ивановичу Семенову.
- Бабы, это мы что ль операторы? - прошептала Настя.
- А то первый раз слышишь! - отозвалась Нинка.
Семенов говорил так, как, наверное, и положено говорить первому секретарю райкома, но Мария все очень хорошо понимала. Местами он совсем не заглядывал в свою бумажку, и тогда были видны его карие глаза и мягкая линия улыбающегося рта. Он улыбался, и Мария ловила себя на том, что повторяет его улыбку. Ну что бы так со своими мужиками-то жить!
Под конец, свернув бумажку, Семенов как-то очень хорошо сказал про всех них, собравшихся за столом, и ему дружно захлопали, заговорили все разом, и Семенов не сразу сел на место, а прежде подошел к какой-то доярке, наклонившись, выслушал ее, а выпрямляясь, громко и заразительно рассмеялся. И рядом все засмеялись. И опять захлопали.
- А ты утром говорила, чего делать будем! - сказала Настя Марии.
Следующим немножко похуже выступал главный зоотехник, ему тоже похлопали; и вдруг принесли баян. Следом из дверей вышли молоденькие девчонки, стали рядком на сцене, и в фойе стало вроде просторней от их песни.
Деревня моя, деревянная, дальняя,
Гляжу на тебя я, прикрывшись рукой...
"Хорошо-то как!" - подумала Мария. Она огляделась за столом, и все показались ей очень-очень знакомыми, словно все они были с одной фермы.
Когда засмущавшиеся девчонки ушли, опять встал Семенов и сам предложил открыть бутылки с сухим вином.
- Ой, мне нельзя! - встрепенулась Ксения.
Но после веселых уговоров выпили все и разобрали яблоки.
И тут из дверей вышли чистенькие ребятишечки. Мальчики - в белых рубашечках с черными галстучками, большеголовенькие, крошечные мужички. Мария невольно вспомнил внучонка Мишку и задержала в руках ненадкусанное яблоко.
- Товарищи, нас пришли поприветствовать воспитанники детского сада "Теремок"! Пожалуйста!
И опять все захлопали и заулыбались, а ребятишечки стояли вдоль стены серьезные, и это еще больше умиляло всех. А потом они, как колокольчики, немножко не в лад пели песенки и рассказывали стишки.
Посылаем мы с любовью
Вам, доялочки, пливет!
Молочко - залог здоловья,
Долголетия секлет!
Вот ведь заразята какие!
Проводив ребятишек, ведущие стали подходить в разных местах к столу и задавать вопросы. Кто-нибудь из доярок вставал и рассказывал о себе, о своей работе. Говорили все складно.
- Ты гляди, какие бойченные! - восхищалась Настя. - А мы, поди, и два слова на людях связать не сумеем, так только промеж собой смелы.
Мария согласно кивала и с часто бьющимся сердцем прислушивалась к голосу ведущего; все казалось, что вот-вот назовут и ее фамилию... А хотя, что бы она могла сказать? Ведь каждую почти спрашивали про какие-то "секреты мастерства", про отношение к работе, и все как-то находили, что оказать, а она? Разве думала когда-нибудь про эти результаты и достижения? Как было по молодости, Мария уже не помнила, а теперь - теперь нет. Все дни ее, исключая разве что праздники, были заполнены работой. Это уже было как привычка. В работе она забывалась, работой утешалась и никогда не думала, что вот, мол, я работаю для того-то. Для денег? Но куда же их еще. Верка сама матерью стала...
А ведущие вдруг подошли прямо к ним. Смешавшись, Мария напружилась вся, глядя на лежавшее перед ней яблоко, и услышала голос мужчин:
- А что скажете вы, Ксения Петровна? Мы помним, что вы были в числе первых кавалеров ордена Трудовой Славы в районе, когда движение трехтысячников еще только-только начиналось, и, как видно теперь, до сих пор не снижаете набранной высоты. В чем же ваш рабочий секрет?
Мария расслабилась и повернула голову. Ксения уже тихо встала и, улыбаясь, глядела на ведущего.
- Да какой же секрет, - сказала она негромко, - нет у меня секретов. Я ведь на ферме уже двадцатый год, значит, опыт есть, да и привыкла уже, - она замолчала, улыбаясь, а с другого конца стола вдруг отозвался Семенов.
- Да-да, Ксения Петровна, вы очень хорошо сказали сейчас: привыкла. Святая привычка трудиться! Да-да. Ведь большинству из вас, сидящих здесь, ни к чему те высокие слова, которые мы очень часто повторяем. Вы просто работаете, просто у вас получаются высшие в районе достижения - какая высокая простота! Спасибо вам!
Слегка покраснев, Ксения кивнула ведущему и тихо села. Выждав минуту, женщина-ведущая обратилась к другой доярке, но это дело как-то быстро заглохло. Потом еще раз наполнили стаканы, но их мало кто пригубил. А со сцены опять пели, и народу в фойе вроде бы прибавилось. Мария уже не обмирала, как девчонка, а было ей просто хорошо, и она, глядя вокруг себя, беспрестанно улыбалась.
- Ну, а теперь, товарищи, объявляется перерыв, - распорядился мужчина-ведущий. - Внизу будут работать ларьки. Беляши, яблоки, колбаса. Пожалуйста.
Все тут же задвигались, заподнимались.
- Нинка, я за тобой! - громко предупредила Настя.
Но первыми им выйти не удалось все же, несподручно сидели.
Постепенно Мария окончательно обвыкла и успокоилась. По сторонам она глядела уже трезво, и окружающие показались ей немного ненастоящими. Все вроде гордились собой, а Мария вспомнила, как получились эти самые трехтысячные надои. У Нинки, и у Насти, и у Ксении - у всех были в группе "батрачки" - растелившиеся уже коровы, но считавшиеся порой, дольше законных двух месяцев, нетелью. У Марии было двадцать семь голов в группе, а суточный надой делили на двадцать одну.
Шесть коров "батрачили" у нее, сто двадцать на всей ферме, а во всем районе тогда сколько?
Подумав так, Мария на время отвлеклась, но потом немудрая эта задача снова вернулась к ней и даже обеспокоила. Ведь раз так, то весь этот праздник - неправдашний. Стыдно же гордиться тем, чего не было и нет. Мария хорошо помнила, как завфермой Егоров матерно клял какие-то "две контрольные цифры", по надоям и поголовью, что ли, но теперь она о другом подумала: о том, что наверняка ведь все знают и вряд ли отшибло у кого память перед этим вот совещанием. Просто... Просто что? Со своими бы поговорить сейчас, но те, оставив Марии пакеты и сумки, ушли куда-то по надобности, а одной ей такие размышления были не под силу. Раньше, если и подкатывало что-нибудь, она скорее хваталась за привычную работу или делилась с Настей: та хоть и сама порой ничего не могла рассудить толком, зато ловко умела успокоить и отвлечь. Надо было бы постараться и сейчас отмахнуться, чтобы не темнить праздник. Но получилось иначе.
Тут же, около раздевалки, разговаривали две доярки, видно, знакомые, но из разных хозяйств, и Мария мельком услышала, как помянули они какую-то Феклушу, оставшуюся дома с ребенком...
Но ведь многие остались дома не только из-за уважительных причин! Вместе с Марией работали двадцать доярок, а приехали сюда только они, четверо. Но и у тех, кто в передовики не вышел, были такие же "батрачки" и надои им так же зачисляли, однако ж... Ну, кричали вчера, когда объявили им про совещание, что, мол, просто подобрались у них группы путевые, но это уже так, по-бабьи. Мало ли та же Ксения групп перевидала, а уж пять лет как с орденом.
Выходило, что смысл в этом празднике есть все же и гордиться чем - тоже было.
- ...А ты думаешь как, - услышала рядам Мария. - Восьмиклассники чуть не целый гурт доят, а молоко на нас пишется! Мне, прям, как вспомню, не по себе аж за столом сидеть.
- И была тебе нужда голову забивать!
- Да как же?..
Мария с интересом оглядела доярок, а про себя усмехнулась. Шевелите, бабы, мозгами, шевелите!
Но потом, когда Нинка, Настя и Ксения вернулись, Марии уже было неловко и вспоминать о своей "умственной" работе, и хорошо, что еще ни с кем не успела поделиться бестолковыми своими сомнениями.
С перерыва их никто не зазывал на места, и продолжили, когда все собрались сами. На сцене теперь стоял стол, а на нем по порядку, по стопочкам, разложены листы, книжки и цветные пакеты. Начались награждения.
В ожидании своей очереди Мария не томилась, но, когда назвали ее фамилию, в груди у нее словно остановилось что-то. Ей первой из березовских повесили через плечо широкую красную ленту со словами "лучшая доярка района", а Семенов, крепко встряхивая руку, вручил Почетную грамоту в твердой красной обложке и памятную фотографию, где в правом нижнем углу была и Мария, переснятая с паспортной карточки.
- Спасибо за труд! - отчетливо произнес Семенов.
- Спасибо и вам, - прерывающимся голосом сказала Мария. - В этом году буду работать еще лучше, - так благодарили все, и многим это давалось очень легко и просто, а у Марии ноги подкашивались, когда говорила.
Она уже повернулась, чтобы идти на место, но ее задержали и вручили еще диплом районной газеты и хрустящий целлофановый пакет.
- Носите на здоровье, Мария Кузьминична, - сказал Семенов.
И собственное имя-отчество доконало Марию, она всхлипнула, заулыбалась сквозь слезы, но больше сказать ничего не могла. Понимающе улыбаясь, Семенов приобнял ее за плечи и не торопясь проводил до места. Из-за стола им аплодировали, поворачивались вслед, и Марии было стыдно, и неловко, и хорошо. Почувствовав под собой стул, она обмякла вся, но тут же, спохватившись, стала вытирать заскорузлыми пальцами глаза и, словно издалека, услышала Настю:
- Мань, да ты чего? Ты глянь, какую кофту отхватила! Ну-у...
Награждения продолжались еще долго, и Мария успела прийти в себя. Лицо у нее горело, но неловкости она уже не чувствовала. Стала хлопать вместе со всеми и, осторожно поворачивая пакет, разглядела кофту, коричневую, с розовой каемкой на воротнике. На коричневое платье такую, пожалуй, что не наденешь. Ну и ладно! Есть еще дома зятев отрез...
После награждения опять начался концерт, но тут подошел Скобцов и попросил Марию выйти с ним минут на пятнадцать. Сложив подарки на стул и не зная, как поступить с лентой, Мария смущенно пошла за парторгом.
- Вот вами уж и газета заинтересовалась, - улыбнулся на ходу Скобцов.
В конце стола к ним подошел парень.
- Ну, куда зайдем? - спросил его Скобцов.
- Да можно и в читальный зал.
Они прошли темным коридором и очутились в библиотеке.
- Вот, побеседуйте в тишине, - сказал Скобцов. - Недолго. К концу у нас дело тут.
Скользнув взглядом по книгам, Мария села напротив парня.
- Давайте, Мария м-м... Кузьминична сделаем зарисовку о вас, - деловито предложил парень. - Расскажите мне о себе, о семье своей, о работе. Все будет так, как вы расскажете.
Услышав последние слова, Мария вспомнила статейку про Настю и корреспонденту не поверила. Но говорить все равно надо было.
- Родилась я в тридцатом году, - помедлив, заговорила она и тут же смутилась, подумав, что, может быть, не с того начала.
Но парень, видно, понял ее по-своему и сочувственно улыбнулся.
- Ну, о женском возрасте распространяться как-то не принято, - сказал он. - Продолжайте, пожалуйста.
- Замужняя, - сообщила Мария, - и дочь замужем, учительницей работает.
- Ага, - корреспондент вскинул палец и стал что-то быстро записывать. Не скажете, под чьим влиянием дочь выбрала профессию?
- Да кто ее знает. После восьмого наладила: поеду с Любкой Сомовой в пед. Ну, и поступила, выучилась. Мы помогали, конечно.
- Так, так...
- Муж у меня, Семен, на электростанции все работал, а как государственный свет подключили, на кормокухню перешел.
- А вы как, сразу стали дояркой?
- Да нет, раньше я в свинарнике работала, а на ферме годов десять только.
- Ну, срок тоже не маленький, - парень задумался. - А вот скажите, Мария Кузьминична, трудно было вам от этих вил, подойников переходить на машинное доение, к дойным аппаратам?