- К доильным, - машинально поправила Мария. - Да нет, ничего, у нас ведь учеба была. Потом на классность сдавали...
А когда корреспондент перешел к семейным вопросам, Мария отвечала уже неохотно. Ей было трудно так: говорить одно, а думать о том же по-другому.
- Семья у вас дружная? - спрашивал, например, корреспондент.
- Семья у нас дружная, - вторила ему Мария, а вспоминала свекровь, с которой заодно они бывали, только когда напивался Семен.
В общем, разговор у них пошел туго, и Мария облегченно вздохнула, когда в дверях опять показался Скобцов.
- Ну, как дела? Идут дела? Закругляйтесь, будем сейчас для газеты фотографироваться.
...Фотограф долго расставлял их вдоль стены в три ряда, зачем-то сортировал, поворачивал, и Мария покорно делала то, что ей говорили. Ни радости, ни волнения она уже не чувствовала. Устала, видно, как бывает это в длинных застольях. И когда по пути к автобусу все заходили в магазины, она оставалась с Ксенией у дверей, тихо вдыхала морозный воздух.
В автобусе они, вяло переговариваясь, расселись по своим местам, и заждавшийся Григорий тронул.
- Я, наверное, на вечернюю дойку не пойду, - сказала Настя. - Таньку пошлю, вы уж там гляньте.
Остальным посылать за себя было некого.
- И дорогой-то не отдохнешь, - вздохнула Ксения.
И хотя до вечера было далеко, Марии показалось, что уже целый день прожит. Наработалась.
Еще только сворачивая к дому, Мария увидела в запотевшем окне беленький овал Мишкиного лица, а когда перешагнула порог, внучонок с разбега ткнулся ей в колени.
- Баб, папка "Киивец" наисовал, у-у! А мама в угол ставила! Убива-ая!
Бабкой Мария сделалась в сорок четыре года и до сих пор не могла к этому привыкнуть.
- Че, че ты, сынок, говоришь? - с улыбкой присела она. - Кто убивал? Я им! Не дадим вот вам, скажи, гостинцев, будете знать!
Услыхав про гостинцы, Мишка притих и сунул в рот палец. Из горницы вышли Верка и Саша. Взяв внука за руку, Мария подошла к столу и первым выложила хрустящий пакет.
- Кофту подарили, что ль? - спросила Верка.
- Ага... Ох, че там было! Вы гляньте.
Мария вытащила красную ленту и растянула ее на руках.
- Саш, чего ж мне с ней делать теперь?
- Беречь, - улыбнулся зять.
Свекровь сидела около окна и, пригнув голову, чинила Семеновы носки.
- Ябака! - обрадовался Мишка.
- Яблоки, сынок, а вот колбаска еще. Ну-ка мы ее...
Распотрошив сумку, Мария взглянула на часы и зашла в горницу. Верка уже вертелась в новой кофте перед зеркалом, Мишка, прислонившись к голландке, грел яблоко, а Саша читал грамоты.
- Дай-кось хоть я надену разок, - шутливо сказала Мария.
Но Верка еще хотела услышать, что скажет Саша, и повернулась к нему спиной. Покосившись на зятя, Мария заметила, что смотрит он не на жену, а на нее. С интересом смотрит и, кажется, даже с уважением. Мария словно легче вздохнула от этого взгляда.
- Снимай, снимай, нечего! - весело напустилась она на Верку.
- Баб, баб, - заговорил попробовавший уже яблоко Мишка, - а деда пиходил пя-яный, пя-яный. Глянь!
Нахмурив брови, внук, пошатываясь, косолапо прошел по избе и, помотав головой, свалился на половичок у кровати. Веселье у Марии как отрезало.
- Правда что ль, Верк? - тревожно спросила она.
- Да-а, как свинья приходил, - отмахнулась дочь. - Деньги все просил.
- От ведь какой, - тихо, чтобы не слышала свекровь, сказала Мария. - Как куда чуть - так обязательно налопается... Приставал, говоришь?
- Да ну, мамк!.. Ты лучше скажи, дашь кофту поносить?
- Вер, перестань, - отозвался Саша.
- Переста-ань! Когда ты только будешь жену одевать.
Мария вышла в теплушку.
- Че ж он, мамаш, скотину-то в обед убирал?
- А хто ж, апричь него будет, - пробурчала свекровь. - Ты там на ферме поглядывай, как бы не замерз где.
- Да зачем он туда...
Однако самой уж пора было собираться. На душе теперь сделалось тревожно и пусто, и словно не было никакого праздника -и дальней поездки.
- Мамк, Саша баню истопил, ты поскорей, - сказала Верка.
- Ох, Верк, да какая тут баня. Еще не знаю, какой явится. Ты уж тут как-нибудь не встревай, ну его...
Вечерняя дойка на этот раз, как назло, не задалась, и Мария вся изорвалась душой, строя в голове догадки и готовясь к самому худшему: ну, как вздумает Семен воевать.
До начала она успела расспросить скотников, и те сказали, что приходил он после обеда, возился все чего-то в запарнике, а потом опять ушел. Это Марию успокоило, и веселые расспросы доярок не отвлекали ее, а ехидные не задевали. Так хотелось, чтоб хоть этот день кончился нормально, и на тебе.
А потом чего-то не ладилось с аппаратом, и почти половину группы пришлось додаивать вручную.
Возвращалась Мария затемно. Хотела по пути заглянуть в баню, посмотреть, тепло ли еще, но не терпелось узнать, что дома творится. Господи, сколько Семен покуролесил за жизнь! Ведь и от желудка каждый день мучается, соду пачками глотает, а вот никак до ума не доходит человеку.
Еще не открыв двери, Мария услышала громкий Семенов голос и немного успокоилась: вроде не шибко пьяный. Глубоко вздохнув, она вошла в избу.
Семен сидел в майке за столом и уж в который раз рассказывал матери, как две недели отдыхал с Акимчиком под Москвой: давали как-то Марии и Кате Акимовой по путевке, но куда ж они сами-то.
- Москва - што ты! - говорил, шмыгая носом, Семен. - Только успевай оглядывайся. Того гляди придавит где-нибудь к черту. Хоть в метре возьми. Метров сто, либо, под землей! А наро-оду!..
- Че ж, Сем, и негра видал? Какой же он?
- Видал, а как же. Здоровый, ну, вот, наверно, с печку. Точно, будет!
- Черный?
- Што ты! Аж блестит... Ну... ну, как чугун вон твой. А ладони белые!
Верка с Сашей сидели в горнице, и когда, войдя к ним, Мария притворила дверь, согнулись от смеха.
- Да вы че? - слабо улыбнулась Мария.
- Ох, да ты бы, мамк, послушала...
- В баню он ходил?
- Да ходил. Брюки все искал. Ладно тебя не было, мы думали, уж и нам попадет... Бабка нашла какие-то.
Мишка, покрытый, как девченушка, платком, сидел на полу и, бормоча, возился с игрушками. Мария присела около него, поправила платок.
- Не ужинали? А то я ведь там только конфетку съела... Или уж в баню сперва сходить.
- Бабка опять похлебку варила, а мы картошку жарили. Будешь?
- Эх, Верк, вставать-то неохота.
Но разговор в теплушке уже угасал, и Мария, присев к столу, стала наскоро доедать картошку, прихлебывая из кружки остывший чай. Молодые притихли, а потом Верка вдруг спросила:
- Как же ты, мамк, тут двадцать три года прожила?
У Марии хлеб застрял в горле, когда поняла она, о чем заговорила дочь. На минуту она словно окаменела за столом, а потом, придушив подступившие слезы, жалко и виновато улыбнулась.
- Да чего... Лишь бы, - но договорить не успела.
Кухонная дверь открылась, и в прогал заглянул Семен.
- Ага! - ухмыльнулся он, появляясь в горнице. - Пришел, значит, оператор машинного доения, - при этом он покосился на потупившегося зятя. - Та-ак. А че ж не похвалишься, за каким... этим самым в район ездила?
Семен, видно, настроен был благодушно, и Мария услужливо засуетилась, полезла в шифоньер и достала все свои награды, еще что-то говорила при этом, но вряд ли сама себя слышала.
- О-о! Ты гляди, лента-то какая широкая! Да двойная!... Верк, ты нынче полы мыла?
- Ладно уж, перестань, - отмахнулась дочь.
- Ну, ниче, все равно сгодится... Спрячь только подальше. А это, поди, все Герои Социалистического Труда сняты! Ну-ка, Мишк, найди мне тут бабку Манькю.
- Во-от, - ткнул пальчиком в фотографию внук.
- Ты смотри! Правильно...
Из дверей лениво выглядывала свекровь, и Мария, стесняясь зятя и дочери, сбивчиво рассказывала про совещание.
- Че ж, и ты речь толкала? - съехидничал Семен.
- А как же! Или ты думаешь, не сумею, - засмеялась Мария.
- Ну да, вы ведь все мастера людям ума давать! Но в общем-то можно было успокоиться.
- Теперь вот глядите, в газетке про меня напечатают, - глядя на молодых, сказала Мария.
- Интервью, значит, давала, - ухмыльнулся Семен. - Кто-нибудь возьмет эту газетку и в уборную сходит.
- Что ж! - смехом ответила Мария и, выждав минуту, сказала: - Ну, ладно, Сем, я либо в баню счас сбегаю. Ты-то парился?
- Нет, тебя дожидался!
Вот и в баню можно было идти.
Смутная тревога сменилась в душе какой-то пустотой, и, наскоро собрав сверток чистого белья, она заторопилась в баню.
Устроив фонарь в углу, Мария огляделась, проложила к низу двери старый мешок и стала быстро разбираться. В бане было еще тепло, и только ногам стало зябко на выстывшем мокром полу. Зачерпнув ковшом в большом котле, Мария полила под ноги и плеснула остаток на каменку. В самой ее середке мокро зашипело, и она принялась за мытье. Думать о чем-то в бане она не любила.
Оставив Веркину шампунь, Мария навела в тазике сыворотку и вымыла голову. А перед тем, как натираться, еще плеснула ковш в угол каменки и села, свесив ноги, на полок. Каменка долго шипела, и воздух в бане стал тяжелым и влажно-горячим.
"Эт не баня", - подумала Мария.
Погревшись, она опустилась на пол и стала натираться волосяной мочалкой. Белое сильное тело свое она видела сейчас молодым, и от этого красные, корявые до локтей руки со вздувшимися венами казались ей чужими, старушечьими. Ими можно целый день возиться в воде и они не сморщатся от этого, как у молодой, и даже не размякнут. И, как ни крути, а руки свои Мария знала лучше.
Глядя на себя, она вспомнила, что собиралась когда-то много рожать, а теперь вот уже в постоянной работе незаметно переболела свой бабий век и так же незаметно поворотила к старости...
Баня остывала, и, обкупнувшись, Мария вышла из нее нисколько не отдохнувшая. От тяжелого воздуха и еще, может быть, из-за длинного дня разболелась до ломоты в скулах голова, тяжестью набрякли веки.
- С легким паром! - сказал ей во дворе зять, и Мария слабо улыбнулась ему в потемках.
Семен опять сидел за столом и, опустив голову, сонно молчал.
- Счас, Сем, немного обсохну и буду стелиться, - сказала Мария, проходя было в свою спальню.
- Нет, погоди, - обронил Семен. - Ты вот не. Там жара... На полу в теплушке стели.
Мария едва только успела перевести дух, раздевшись, но еще больше, чем отдыха, она желала сейчас, чтобы Семен поскорее угомонился. Растворив дверь, она перетащила из спальни перину и одеяло, бросила подушку.
- А ты? - спросил Семен.
Мария принесла и вторую.
- Ложись, Сем, я хоть обсохну маленько.
Со своей кровати свекровь чутко прислушивалась к ним, и, зная это, Мария тяжелела сердцем.
"Дайте хоть минутку роздыху", - мелькнуло в голове.
В спальне у молодых Верка тихо рассказывала Мишке сказку про девочку Машу, и, расчесываясь около голландки, Мария понемногу отходила. Переодевшись в спальне в сухую сорочку, она пошла к Семену. Нащупала край перины, подушку и, вздохнув, легла. Семен уже спал.
"Слава богу", - подумала, успокаивая себя, Мария.
Но ее тяжелые веки почему-то не смыкались.
Из близкой памяти пестрыми кусками выплывал прожитый день, и она с неясным пока вниманием всматривалась в него. Пережитые волнения и радости не оживали, но как-то влекли к себе, и Мария забыла про сон. Вспомнила, как, закончив свою речь, Семенов подходил к какой-то доярке, но подумала сейчас именно о ней, свободно улыбающейся секретарю райкома, спокойно сидящей на своем месте. Ведь не бог знает какая персона, а гляди-ка! Теперь она тоже лежит, наверное, рядом с мужем, может, спит, а может, тоже думает о чем-нибудь по-бабьи.
И Мария вдруг остро позавидовала той доярке. Наверняка все по-иному у нее в жизни, наверняка лучше. Какая она, эта жизнь, Мария себе представить не могла, а подумала теперь о Ксении. О Ксении, которую знали все, но редко вспоминали из-за ее незаметности. Пятьдесят лет прожила она, сыновей в институтах выучила и всегда, сколько знает ее Мария, походила больше на учительницу, чем на доярку. И муж у нее был, редко кто видал его пьяным, чумазым...
Неожиданная зависть ярче высвечивала еще другие чужие жизни, а собственная погружалась от этого в какую-то беспросветную темень.
А назавтра еще предстояло пережить воскресенье, день, который Мария особенно не любила. Тошно было вспоминать, как матерился и привередничал по утрам Семен, прежде чем взяться за работу по дому, как старался опять все свалить на нее. Так-то и пусть бы, привыкшая, только бы не мучиться чужим стыдом, самым неловким и постыдным, Мария злилась тогда на себя, а это, как щепка в глазу, мешало ей делать самую привычную работу.
С некоторых пор помощником ей сделался зять, но тот и по воскресеньям ненадолго вылезал из своей школы. Мария радовалась, что хоть Верка, бог даст, проживет по-человечески.
И хотя день для нее заканчивался в общем-то благополучно, она ясно ощутила, как ложится ей на душу какая-то неподъемная тяжесть. И благополучие прожитого дня не казалось ей больше благополучием.
Стараясь сбить непрошеные мысли, отвлечься, она подумала о пропавшем сне и прислушалась к тихо верещавшему на стене динамику, чтобы узнать, сколько времени.
Что такое счастье, кто ответит?
Люди все по-разному го-во-ря-ят, -
пел мужской голос, и Мария сообразила, что идет уже, наверное, двенадцатый час. Она повернулась на своем краешке перины на другой бок, притихла, но назойливые мысли опять вернулись к ней, усиливая смуту в душе и сомнения. Мария чувствовала, что в чем-то ей непременно надо было разобраться, разобраться самой, коль о своей жизни задумалась, но она не умела этого делать. Вроде не хватало какой-то малости, но и сил не было. Может быть, завтра этих сомнений уже не будет, может, просто забудутся они во сне, в привычных заботах, но как сейчас нехорошо от них, господи...
Мария потянула повыше одеяло, и Семен рядом тяжело, с хмельным стоном повернулся на спину. Сейчас рот его приоткроется, и он захрапит с обычным своим хлюпаньем в горле, а она будет лежать рядом, с силой сжимать веки и не сметь потревожить его.
А к четырем часам уж надо бежать на ферму.
ЯБЛОНЬКА
"Иди и сгинь там, под своим трактором!" - крикнула вслед Розка, когда Витюха уходил утром в мастерские.
Тогда ему, голодному и невыспавшемуся, хотелось задержаться и сказать, кое-что такое, от чего жена вмиг бы задумалась, но он только дверью хлопнул, когда выходил. И правильно сделал вообще-то: вечер был таким славным, что было бы жалко не заметить его.
Теперь совесть у Витюхи была чиста - закончен полуторамесячный ремонт, и тихие светлые сумерки, в которых растворились и Ракитянка, и подступавший к крайним домам увал, он встретил открыто и облегченно.
Выйдя из ворот мастерских, Витюха, вместе с пылью, отряхнул с себя запахи машин и масел и словно бы впервые в жизни вздохнул легкий и одухотворенный весенний воздух.
- Во как во! - ухмыльнулся он по привычке и смутился потому, что рядом никого не было.
Сторож дед Савелий по неизвестной причине на караул опаздывал, и Витюха откровенно пожалел об этом. Самое время бы поговорить с кем-нибудь спокойно и задушевно, без этих железок, рублей, баб и скотины.
"Иди и сгинь там..." - вспомнилось опять не к месту, и Витюха, мельком взглянув на свою обычную дорогу домой, задворками, не спеша, закуривая на ходу, направился совсем в другую сторону, туда, где текла Ракитянка.
Он еще не видел воды, но уже почувствовал, как запахло рыбой, солодковым корнем, преснотой приставших к берегу льдин и совсем уж по-детски - дальними странами. Витюха шел и, может быть, впервые за весь ремонт ни о чем таком не думал. Просто смотрел на полую воду, курил и с удовольствием ощущал сладкую истому, щекотавшую ступни ног и мозолистые ладони. Хорошо было бы поздороваться с кем-нибудь, но обжитый еще до разлива берег уже обезлюдел, по дворам ужинали.
И вдруг из-под самых сапог на берег выскочил пацаненок.
- Дядь Вить, - закричал, - иди глянь, какого папка судака поймал!
Витюха шагнул к обрыву и с удивлением обнаружил внизу семейство Ваняки Зотова, все шесть душ. Даже Варвара шлепала за своим мужичьем с ведерком.
- Во как угораздило! - просиял Ваняка, встряхивая крепко зажатой рыбиной.
- А сачок тюлевый! - загалдела ребятня.
- А мамка еще давать не хотела!
- Ну вас, - отмахнулась Варвара, - всего одну и поймали-то.
- Так ниче, да вот крошка - того гляди снасть порвешь, - пожалился Ваняка, укладывая рыбину.
- Какая крошка? - не понял Витюха.
- Да вон... Ну-ка, тише вы!
Ребятня приумолкла, и Витюха вдруг услышал ясный хрустальный перезвон, доносившийся, казалось, со всей поверхности мутной воды. Шумели затопленные до самых верхушек кусты чернотала, булькали, торопясь куда-то, водовороты на середине речки, а этот перезвон, спокойный и веселый, никуда не спешил. Словно рой стеклянных комаров повис над Ракитянкой.
- Ледышечки, а как бубенчики прям, - тихо проговорила Варвара.
Витюха с удивлением глянул на нее и вдруг заторопился.
- Ну, давай, рыбачь, - коротко бросил он и пошел прочь от берега.
- Где пропадал-то? - еще из горницы заговорила Розка. - Привязали там, наверное. Иди Ваську кликни.
Но Васька пришел сам, в грязи по самые уши.
- Мам, я заявился! - сообщил с порога.
- Силы небесные! - ужаснулась мать. - Люди днем с огнем грязь ищут, а этот явился! Где тебя только черти носили. У-ух, отцовская вся порода!
Она подхватилась с Васькой в сени, оттирать да отмывать его, и Витюха, стоя в прихожке, опять услышал Варвару. "Ледышечки, а как бубенчики прям". И в тесной и темной прихожке вдруг пахнуло речной свежестью, и тихий звон пошел из углов, заставленных весенней обувкой.
- Все шлюндаешь, - выговаривала в сенях Розка, - а уроки опять не выучил. У-ух! Вырастешь, как отец, расхлебаем.
Витюха повесил телогрейку и ушел на кухню.
А за ужином все молчали. Так было не всегда, и Витюха не переносил этого. Ничего не случилось, что ли? А его ремонт? А Васькина двойка по чтению, думает он ее исправлять или нет? Да мало ли... Но - молчали. Из-за утренней ругачки, что ли? Да сделает он все. Подумаешь, навоз на огород не завез. Так и трактора тогда не было...
Витюха первым положил ложку и вылез из-за стола.
Перемыв тарелки, Розка занялась своей косой, а Витюхе оказала:
- Нынче на диване ложись. Я завтра выходная, позорюю хоть.
Витюха, сидевший на этом самом диване, кивнул и вдруг спросил:
- А у нас, случайно, тюли нет лишней?
- На что это?
- Да ладно, это я так, - стушевался Витюха и полез за сигаретами.
Розка усмехнулась и недовольно сказала:
- Садить теперь, кажись, и на улице можно.