- Это старший над ними.
Они поравнялись с пасечником, поздоровались.
- Мы к вам по делу, - сказал Коньков. - Здесь, неподалеку от вас, заготавливал лес Чубатов. Вы, наверное, встречались с ним, видели его работу?
- Я сижу на дальней пасеке, километров за десять отсюда. А здесь - мой подручный Сусан. Он хорошо знал Чубатова. Пойдемте!
И опять еле заметная тропинка на месте прогнившего тротуара, заросшего бурьяном да кустарником, и пустынная мертвая улица.
- Пантелей Иванович, как вы тут живете? - спросил Коньков. - Страшно, поди?
- Привыкли. А чего бояться?
- Зверье кругом, медведи и тигры, поди, есть?
- Есть и медведи, и тигры. Самка с двумя тигрятами прижилась тут. Холостячка. Лет четырех-пяти. Эта не балует. Но зимой пришел самец. Здоровенный! След - фуражкой не накроешь. Этот хулиган. Двух собак на пасеке стащил. Сусан боится его. Вот я и пришел попугать этого хулигана. Надо отогнать его.
- И вы видели тигров? - спросил Коньков.
- Частенько. Иной раз идешь - и чуешь спиной: он сидит в зарослях и за тобой наблюдает.
- Так ведь бросится со спины-то?
- Э, нет. У меня и на спине есть глаза. Я его встречу будь здоров. Он это чует.
- Ну, брат, вы с ними, с тиграми-то, как с соседями живете, - сказал Коньков, усмехаясь.
- Да вроде того, - охотно согласился тот. - Почти каждую неделю общаемся. Одни мы тут. То он у меня кабана убитого украдет. А то, случается, и я у него беру. Намедни он двух кабанов задавил, одного сожрал, а другого на ужин оставил. А я говорю - это непорядок, обжираться-то. Взял у него того кабана и на пасеку уволок. Так что взаймы берем друг у друга, - идет, рассказывает да посмеивается.
Таежная пасека на обширной лесной поляне появилась перед ними внезапно; выйдя из густых зарослей жимолости и кипрея, они очутились перед длинным приземистым омшаником, за которым в стройном порядке раскинулись, словно четырехгранные кубики, желтые и синие ульи. Тут же, под навесом, стоял верстак, на нем лежали чисто оструганные дощечки, под ним - куча свежих стружек. А над верстаком, на бревенчатой стене, висели распертые белыми палочками две тушки кеты, уже чуть привяленные на солнце, с красновато-желтым отливом на нутряной полости проступившего жира.
Пожилой удэгеец с седеющей, коротко стриженной головой и ершистыми усиками, склонившись над выносным столиком, черпал деревянной ложкой из тузлука красную икру и бросал ее в обливную чашку.
- А вот вам и Сусан, - сказал Пантелей Иванович, приподняв кепочку, и подался восвояси, исчезнув в таежных зарослях так же внезапно, как и появился.
Сусан подошел, чинно поздоровался с Кялундзигой и Коньковым. Из раскрытых дверей омшаника выглянула старуха в черном халате и с медной трубочкой в зубах и снова скрылась.
- Рыбачил? - спросил Кялундзига, кивнув на икру.
- Худо совсем, - ответил Сусан. - Утром ходил - всего две кеты взял. Нет рыбы! Юколы не будет, что зимой есть будем? Чем собачек кормить?
- Да у тебя и собачек-то нет, - сказал Коньков. - Тигр утащил, говорят?
- Ай, беда! - покачал головой Сусан. - Куты-Мафа вчера приходил. Его одинаково как вор. Ночью приходил. Два улья повалил. Собачки побежали, гав, гав! Я думал - медведь. Ружье взял. Выбегаю - нет никого. Что такое? Побежал туда, дальний конец пасека. Смотрю - след у ручья. Большой! Куты-Мафа оставил. И собачек нет. Ой, беда! Плохой тигр. Так нельзя делать. Мы соседи с ним одинаково. Зачем собачек таскать? Пантелей его накажет за такое дело.
Он водил их в дальний конец пасеки, показывал огромный, как сковорода, отпечаток тигриного следа на сырой и черной земле. Все головой качал. И вдруг зычно и гортанно крикнул через всю пасеку:
- Алимдя! Кушать давай! Га!
Из дальнего омшаника опять выглянула старуха и, вынув изо рта трубочку, спросила его что-то по-удэгейски.
- Все давай! Все! На стол неси. Га! - покрикивал Сусан.
Старуха полыхала дымком из трубки и скрылась в темном дверном проеме.
Пока они ходили по пасеке, осматривали ульи и слушали, как Сусан ругал за нахальство Куты-Мафу, Алимдя накрыла на стол и пригласила их обедать.
- А у вас служба поставлена, - сказал Коньков, глядя на дымящуюся полную сковороду с темным жареным мясом, на миску с икрой, на тарелку с темно-зеленой обмытой черемшой. И глиняная поставка с медовухой стояла посреди стола.
- Женщина свое дело знает, - заметил Кялундзига. - Наши люди так говорят: если женщина плохо делает, виноват хозяин.
- Почему?
- Учил ее плохо. Вот и виноват, - посмеивался Кялундзига.
- Что за мясо? - спросил Коньков, присаживаясь и поддевая вилкой прожаренный до темноты кусок.
- Кабан, - ответил Сусан.
- Тот самый, что приволок Пантелей Иванович?
- Ага! - радостно закивал Сусан.
- Значит, Пантелей Иванович у тигра взял кабана без спросу, а тигр взял у вас собак не спросясь. Вроде бы у вас продуктообмен получился, - сказал Коньков и засмеялся.
- Сондо! Нельзя, - строго сказал Сусан.
- Сондо, сондо! - подхватила и старуха, присевшая на чурбак, поставленный на попа.
- Что это значит? - спросил Коньков.
- Нельзя про тигра говорить, да еще смеяться, - пряча улыбку, сказал Кялундзига.
- Нельзя, нельзя, - всерьез подтвердил Сусан. - Куты-Мафа ходи здесь там и слушай, - указал он на лесные заросли. - Нехорошо! Его обижайся. Ночью опять придет. Охотиться мешать будет, - с озабоченностью на лице говорил Сусан, разливая по берестяным чумашкам медовуху.
- Разве он по-русски понимает? - пытался отшутиться Коньков.
- Куты-Мафа все понимает. - Сусан поднял чумашку, похожую на ковшик, и выпил медовуху.
- А ты знаешь: здесь, на реке, Гээнта умер? - сказал вдруг Коньков, пытаясь вызвать удивление Сусана.
- Конечно, знай, - невозмутимо ответил тот.
- Ты видел, как Гээнта проходил на оморочке? - с надеждой спросил Коньков.
- Когда человек пошел умирать, нельзя глядеть. Нехорошо, - ответил Сусан и добавил: - Сондо!
- Почему? - с досадой спросил Коньков.
- Зачем мешать, такое дело? - сказал Сусан.
- А кто виноват в его смерти?
- Никто.
Разговор зашел в тупик. Конькову помог Кялундзига:
- Сусан, - сказал он, - когда ты встретил Гээнту, ты ведь еще не знал, что он идет умирать?
- Не знал, такое дело, - согласился Сусан.
- Значит, ты можешь рассказать капитану, о чем вы говорили.
- Такое дело, могу рассказать.
- Пра-авильно, Сусан! Мне и не надо знать, что он умирать шел, обрадовался Коньков. - Ты расскажи, что он тебе насчет лесного склада говорил?
- Говорил - беда! Склад загорайся…
- А что он про своего начальника говорил? Про Боборыкина? Не ругал его?
- Зачем ругай? Хороший, говорил, начальника, водка давал. Сам уходил на запань, Гээнта лег юрта покурить, засыпал немножко.
- Погоди! - остановил его Коньков. - Скажи мне, Гээнта наркотик курил?
- Курил, такое дело, если кто-нибудь давал.
- У него свой мак есть? Огород в тайге есть у него?
- У Гээнта нет огород.
- Понятно… Ну, так что дальше? Уснул он в юрте…
- Уснул немножко. Трубочка его падай изо рта - пожар делай. Проснулся Гээнта - юрта гори, склад гори… Ах, беда! Его ходил оморочка, брал шест и толкай, толкай до сопка Банга. Помирать надо. Тут, говорит, все болит. Шибко болит! - Сусан прижал ладонь к груди. - Плохо делал. Надо Банга просить, чтобы не наказывал его.
- А это что за Банга? - спросил Коньков Кялундзигу.
- Есть такое удэгейское поверие или сказка, - ответил тот. - На вершине той самой сопки, Сангия-Мама, наш главный бог вырыл чашу и наполнил ее водой. Озеро там, понимаешь. И будто в том озере, на дне, есть небесные ракушки - кяхту. Кто эти ракушки достанет, тот будет самый богатый и сильный, как Сангия-Мама. И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Он нарезал ремни из камуса, сплел лестницу и влез по скале на ту сопку. Озеро там глубокое, и вода будто ядовитая. Мне геологи говорили. И вот Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старики так говорят - Сангия-Мама взял Банга к себе, потому что он был храбрый и честный. И с той поры Банга живет на Большом перевале в самых лучших лесах и отводит туда души умерших охотников. Вот почему старики, когда подходит смерть, идут к сопке Банга.
- А что же невеста его? - спросил Коньков.
- Адзига? Она, понимаешь, пришла к сопке и стала стучать в нее кулаками. Кричала, плакала, просила Сангию-Мама отпустить Банга. Много плакала, в реку превратилась и все еще и теперь стучится в сопку, шумит.
- Н-да… - Коньков только головой покачал. - Сусан, а бригадира Чубатова ты знаешь?
- Конечно! Хороший человек. Бывал у меня. Гость богатый…
- А ты видел, как он плоты вязал?
- Видел, такое дело.
- Откуда он брал топляк? Как из воды он лес доставал?
- Кран приходил. Люди были. Наши охотники. Тоже помогай, такое дело. Чубатов всем деньги давал. Хорошо платил! Пиво привозил! Целая бочка! Хорошо. Все пили! Его наши люди называют Лесной Король.
- Вы ему выделяли людей? - спросил Коньков Кялундзигу.
- Специально нет. Я слыхал, что он топляк подымал. Ну, кто из охотников был свободен, помогал. Зимой лошадей давал, бревна вывозить на санях.
- А Боборыкин не давал ему леса со склада?
- Я не знай, - ответил Сусан.
- Ну что ж, спасибо и на этом, - сказал Коньков, и, вставая, хозяйке: Спасибо за угощение! Все было вкусно.
Та согласно кивнула головой и выпустила целый клуб дыма изо рта.
- Куда теперь поедем? - спросил Кялундзига.
- Заедем на место заготовки… На притоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.
9
На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.
- Успели застать врачей? - спросил его Коньков.
- Застали.
- Что ж врачи сказали?
- Говорят - разрыв сердца. Перетрудился. Оно конечно… На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпимши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.
- Вот что, мужики, - сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. - Положа руку на сердце, скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?
- Осыпь ты всех золотом - и то не успеют перетащить до морозов, ответил Голованов.
- А ты что скажешь, Соза Семенович? Ведь району позарез нужен этот лес. В степи живут люди. Вы понимаете?
- А почему нет? Конечное дело… Но помочь может только Сангия-Мама, усмехнулся, - если пошлет много хороших дождей. Но я, понимаешь, не Сангия-Мама. Помочь не могу.
- Жаль, очень жаль, - сказал Коньков.
Из уцелевшей дощатой конторки вышел к ним Боборыкин. Он опять держался с достоинством, - в тех же хромовых сапожках, при галстуке, и щеки сияют, будто луком натерты.
- Слыхали, капитан? Умер Гээнта, своей смертью умер. - Боборыкин, шумно вздыхая, с сожалением качал головой. - Жаль старика! Такой был добрый, безропотный человек.
- Ага, пожалел волк кобылу, - ответил Коньков.
- Я вас не понимаю. - Брови Боборыкина поползли на шишковатый лоб.
- Пойдемте в контору, я вам растолкую. - И, обернувшись к Кялундзиге, сказал: - А вы ступайте домой. Не ждите меня.
- Ночевать приходи! - сказал Кялундзига.
- Приду, обязательно. - И опять Боборыкину, повелительно указывая на конторку: - Прошу!
В дощатой конторке, похожей на ящик, поставленный на торец, был маленький столик, железный сейф с документами и две табуретки. Они сели за столик на табуретки, нос к носу.
- Ну, так в чем же вы меня обвиняете, капитан? - спросил Боборыкин с терпеливой готовностью выслушать все что угодно.
- Вы были пособником смерти человека.
- Какого человека? Того самого? - кивнул он в сторону реки.
- Да. Вашего сторожа.
- Но вам же сказал Голованов: Гээнта умер естественной смертью. Так решили доктора. Экспертиза! - с горьким укором растолковывал Боборыкин.
- Вы с ним пили?
- Выпивал. Ну так что? Водка же не яд.
- А кто ему давал эту смесь? Вы? - Коньков вынул трубочку Гээнты. - Это что?
- И что? На той хреновине тоже остались отпечатки моих пальцев? горько усмехнулся Боборыкин.
- Мы докажем это иным путем. Это ваш наркотик.
- Нет, не мой. И ничего вы не докажете: Гээнта мертв.
- Ну, это мы еще посмотрим!
- А чего смотреть? Дело кончено.
- Скажите какой проворный! Думаете, все концы упрятали в воду?
- Не надо сердиться, капитан. Мне прятать нечего. Я весь тут. Что вас интересует? Все выложу начистоту.
- Какой вы старательный и чистосердечный, - криво усмехнулся Коньков.
- Опять сердитесь. Значит, вы не правы, капитан. А я вот спокоен, значит, прав. Ну что вам дался этот Гээнта? Умер старик, смерть подошла, вот и умер. И не надо клепать мне дело. Ведь не за этим вы сюда приехали.
- И вы знаете, зачем я приехал?
- Знаю или догадываюсь… Не все ли равно. А приехали вы затем, чтобы найти виноватого - кто посадил плоты и оставил без леса целый район.
- Кто же?
- Известно. Иван Чубатов, наш лесной король.
- И за что избили его, тоже вам известно? И кто?
- Конечно. Избили его рабочие. За то, что он их оставил фактически без зарплаты.
- И сколько вы продали ему леса и по какой цене? Это вы тоже скажете?
Боборыкин огорчительно развел руками.
- Этого я вам не скажу, капитан.
- Ну что ж, другие скажут.
- Капитан, вы же опытный человек. Неужели я похож на мелкого жулика, который днем со своего лесного склада будет отпускать лес налево?
- Мудер, мудер. Но смотрите не перемудрите.
- Капитан, я простой советский труженик. Единственно, что мог бы я недоглядеть - это либо излишки на складе, либо недостачу. Такое бывает. Но склад сгорел. Теперь все, что есть в бумагах, - он прихлопнул лежавшую на столе папку ладонью, - то и было на самом деле. Но я человек откровенный все, что вас интересует, - расскажу.
- Почему Чубатов запоздал со сплавом?
- По причине собственной алчности. В июле еще держалась в реке хорошая вода. Лес был у них заготовлен, тысячу с небольшим кубов. Ребята торопили его со сплавом. Но на него жадность напала. Мало тысячи - две пригоним!
- С чего бы это охватила его такая азартность?
- А-а? Видите ли, капитан, была при нем одна особа, которую он грозился озолотить.
- Дарья? Ваша бывшая жена?
- И это вы знаете. - Утвердительным наклоном головы он как бы упреждал очередные вопросы на эту тему. - Хорошо с вами беседовать, капитан. Не надо отвлекаться на пустяки. Итак, о деле. К примеру - пригони бригада тысячу двести кубов лесу - каждый получает тысячи по две рублей на руки. А если две тысячи кубов? То оборот другой, особенно для бригадира: во-первых, двадцать пять процентов премиальных, да столько же за бригадирство, да плюс к тому сплав, себестоимость… Ну, Чубатов рассчитывал заработать тысячи четыре чистыми. Вот он и договорился с работниками запани: пригнали они кран и пошли ворочать - почти месяц таскали топляк. Плоты связали тяжелые, а тут еще вода спала. Они и остались на мели.
- А вы в этой ловле не участвовали?
- Мне-то она зачем? Я не охотник до больших денег. А деньги он кидал большие. Платил всем направо и налево, угощал, поил… Широкая натура! Все, мол, время спишет. Победителей не судят. Вот что он теперь скажет? Каким голосом теперь он запоет? Кто ему спишет такие деньги на топляк? А там еще тросы, канаты, сбруя, лошади! Он одних саней да подсанок у Голованова взял, поди, на полтыщи рублей. И все - под голую расписку. Кому нужны теперь эти расписки? Подай накладные. А где их взять? Ох, не завидую я Ивану Чубатову. Не завидую…
10
Чубатов выписался из больницы на третий день здоровым и веселым, как сам про себя любил говорить. Кровоподтеки на скулах и щеках теперь сходили за бурые пятна неровного загара; волосы вились и путались на ветру, кожаная курточка туго обтягивала плечи, ноги сами бегут. Держи, а то расшибуся!
В таком-то бесшабашном состоянии духа мигом просквозил он вечереющими улицами пыльного Уйгуна, вышел на луговой откос, где на берегу небольшого озера стояли новые двухэтажные дома, постучался в торцовый подъезд, где жила Даша. Сверху в окно выглянула старуха, сказала весело:
- Эй ты, король червей! Эдак ты своим чугунным кулачищем и дверь в щепки разнесешь.
- А где Дарья?
- Ды где? Чай, на работе. Отчет гонит. У них же конец месяца.
- Фу-ты ну-ты, лапти гнуты… - Чубатов спрыгнул с крыльца и помотал к центру города.
Дашу застал он в райфо за конторским столом. Она как-то торопливо, словно чего-то испугавшись, спрятала свои бумаги в стол и, не целуясь, не обнимаясь, хотя в кабинете за другими столами никого уже не было, повела его за руку, как маленького, на выход.
- Ты чего, иль не рада мне, изумруд мой яхонтовый? - опешил Чубатов.
- Пойдем! Начальник еще здесь. Может выйти в любую минуту.
Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где в окнах уже вспыхнули огни. Тишина и пустынность. Даша, взяв его под руку, все так же торопливо уводила подальше от своей конторы.
- Ты говорила с начальником райфо? - спросил Чубатов, догадываясь о какой-то неприятности.
- Говорила. Его как будто подменили. Или кто настроил, не знаю…
- А что такое?
- Показала ему твои расходные списки, он и не смотрит. Это, говорит, не документы.
- Что он, с луны свалился? - гаркнул Чубатов, останавливаясь. - Я ж по ним пять лет отчитывался!
- Пойдем, пойдем же! - тянула она его за руку. - Еще не хватало, чтобы к нам зеваки стали подходить.
- Да чего ты боишься?
- Я ничего не боюсь. Пошли! - увлекала она его за собой. - По дороге и поговорим.
- Что с ним? Какая муха его укусила?
- Не знаю. Какой-то он дерганый. Кричит! Что вы мне подсовываете? Это на твои расписки. Четырнадцать тысяч рублей по филькиной грамоте я не спишу!
- Я же меньше десяти тысяч ни разу не расходовал. Ни разу! - повысил голос Чубатов.
- Да не ори ты, господи! - Даша оглянулась - нет ли кого.
- А пригонял я по тысяче двести, по полторы тысячи кубов, - грохотал Чубатов, не обращая внимания на ее одергивания. - А теперь я заготовил две тысячи. Разница!
- И я ему это же говорю. А он мне - вот когда пригоните их в Уйгун, тогда и расходы спишем.
- Я ему что, Сангия-Мама? Удэгейский бог? Дождем я не повелеваю и рекой тоже.
Они приостановились возле освещенного ресторанчика, откуда доносилась приглушенная музыка.
- Зайдем, Дашок! В этой больнице кормили меня кашей-размазней и пустой похлебкой. В брюхе урчит, как на речном перекате.
- Я тоже проголодалась, - согласилась она. - Сегодня толком и пообедать не пришлось. Торопит начальник с месячным отчетом.
В ресторане публика еще только набиралась, но оркестр уже сидел на своем возвышении справа от входа. Увидев Чубатова, оркестранты заулыбались и оборвали какой-то ритмический шлягер. Черноголовый худой ударник с вислым носом привстал над барабаном, грохнул в тарелки и крикнул:
- Да здравствует лесной король!