И оркестр с ходу, по давнему уговору, рванул "Бродягу". Это был входной музыкальный пароль Чубатова, который он всегда щедро оплачивал.
- Спасибо, ребята! - трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.
Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:
- Ты шикуешь, как будто уже премию получил.
- А-а, помирать, так с музыкой, - скривился Чубатов и жестом позвал официантку.
Та поспела одним духом.
- Значит, фирменное блюдо - изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру… Ты что будешь? - перегнулся к Даше.
- Как всегда, - ответила та.
- Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки "Ласточки".
Официантка, стуча каблучками, удалилась.
Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:
- Я говорю ему - лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется. И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?
- А он что?
- И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.
- Что ж такого сделал я противозаконного? - вспыхнул Чубатов.
- И я ему - то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит - подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на бросовый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.
- Почему не говорить?
- Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет: чем вы там вообще занимались?
- Да пожалуйста, пусть расследует. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?
- Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.
- Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!
- Говорила, говорила… Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем… и договорились.
- Не может быть! - воскликнул Чубатов.
- А-а! - Она только рукой махнула.
Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды "Ласточка", поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:
- Еще ничего не надо на закуску?
- Потом, потом, - сделал ей знак Чубатов, не глядя.
Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше.
- А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?
- Нет, Ваня… Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, впору заводить.
- Ну, уж это - отойди прочь! Он еще мелко плавал!
Чубатов налил коньяку в рюмки.
- Ладно, хватит о делах… Давай выпьем! - поднял рюмку. - Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.
Выпили…
Закурил, говорил, бодрясь:
- Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее…
- На какие шиши съездим?
- Достану я денег. Экая невидаль - деньги. Суета и прах - вот что такое деньги.
- Где ж ты их возьмешь?
- Где возьму? Ты знаешь, сколько я леса поставил одному Завьялову? А?! Два скотных двора срубил он из моего леса, десять домов, магазин… Что ж ты думаешь, Завьялов не даст мне взаймы какую-то тысячу рублей? Да он две даст, если попрошу.
Даша молчала, кротко глядя перед собой.
- Ну, выпьем за море! - чуть подтолкнул он ее в плечо. - За синее, за Черное! Будет у нас еще праздник, будет!
Он налил еще по рюмке, выпили.
- Давай потанцуем!
Только он встал, подал Даше руку, не успели от стола отойти, как оркестр опять грянул "Бродягу". И оркестранты, и посетители обернулись к Ивану Чубатову и стали просить его:
- Иван, спой!
- Ваня, песню!
- Оторви и брось!
- Гитару ему, гитару!
Из оркестра подали Чубатову гитару, и все смолкли. Он как-то изменился в лице, побледнел весь, поднялся на оркестровый просцениум, ударил по струнам и запел:
О Сангия-Мама! Сангия-Мама,
Я поднялся к тебе на Большой перевал…
Я все ноги разбил, я все путы порвал.
Я ушел от людей, я им вечно чужой
С независимым сердцем и вольной душой.
О Сангия-Мама! Сангия-Мама!
У тебя на вершинах кочуют орлы
И снега не затоптаны - вечно белы.
У тебя без прописки живи - не тужи,
И не надо в награду ни лести, ни лжи…
Даша слушала, повернувшись от столика, глядела на Чубатова широко раскрытыми, блестевшими от возбуждения глазами и не замечала, как навертывались слезы и катились по щекам ее.
11
Иван Чубатов считал себя временным жителем Уйгуна. Он жил здесь месяца два, от силы три, остальное время в тайге, да еще в Приморске. Такая сезонная маета ему, кочевому человеку, была по душе. В Приморске он снимал комнату на Пекинской улице, в бывшем китайском квартале, где, по рассказам, когда-то темные замкнутые дворики оглашались пьяными криками и визгливой китайской музыкой из ночных притонов.
Его воображение рисовало потешные картины шумного портового города той стародавней поры: веселые ватаги заморских матросов в окантованных бескозырках с бантиками на боку, в черных блестящих смокингах морских капитанов с шикарными красавицами в злаченых ложах двухъярусного ресторана "Золотой рог", а в ночных шалманах китайского квартала на низеньких сценах, освещенных разноцветными фонариками, китайских да японских танцовщиц в красных кимоно, с роскошными опахалами-веерами из черных страусовых перьев - точь-в-точь какие висели у него, прикнопленные на стенах, выдранные из старых японских журналов, - всю ночь напролет танцевавших свои загадочные и влекущие танцы.
"Над городом ветра и снега прибой, и всходят над городом рыжие луны… А ты мне приснилась желанной такой, как в белом наряде голландская шхуна", - любил он декламировать где-то прочтенное и переиначенное им четверостишие. Он был поэтом и посему часто жил в иллюзорном мире.
Эта привычка к сочинительству и беззаботной жизни появилась у него на флоте. Тамбовский парень, окончивший строительный техникум, попал на Тихий океан в начале шестидесятых годов, когда стихия сочинительства от расхожих анекдотов до забористых частушек и дерзких песенок под нехитрое бренчание гитары захватила и старого, и малого. Столичные менестрели и барды, как полые воды, как зараза, проникали без всякого на то дозволения в самые отдаленные и глухие места провинции, вызывая к дерзкому сочинительству бесчисленных поклонников и подражателей. Ражий и музыкально одаренный парень Иван Чубатов, поклонник Джека Лондона и Булата Окуджавы, быстро научился перекладывать на музыкальный речитатив под гитарный аккомпанемент забавные матросские пародии на классиков: "Дела давно минувших дней, как в довоенной обстановке. Владимир с ротою своей однажды завтракал в столовке". А потом стал сочинять сам.
С той поры и повело его на "уклонение от службы", как сам он говаривал. Мичманская карьера сверхсрочника закрылась перед ним из-за "потери авторитета в результате безответственных выступлений на неорганизованных вечерах". Демобилизовался в звании старшины первой статьи.
Поступил в пединститут и два года усердно посещал лекции и литературные кружки при всех газетах и даже при Союзе писателей. Стихи его называли традиционными, слишком простыми, говорили, что теперь так не пишут, что поэт эпохи НТР должен видеть мир иррациональным, сдвинутым с места и даже перевернутым вверх дном. Везде одни пятна да углы. Даже груша имеет три угла. А у вас, мол, гейши да голландские шхуны. Старо.
Не выдержал Иван литературной бурсы, перешел на заочное отделение и подался на краболов. Сезон целый прожил в этом плавучем гареме, как зовут краболовное судно моряки. Триста пятьдесят красавиц и дурнушек, собранных со всех концов света, приехали сюда не столько ради накопления денег в долгом рейсе, сколько при тайном намерении найти счастье хоть в море и кончить мыкать свое одиночество. Бедные доверчивые души! Разве знали они, что на краболове их собираются многие сотни на двадцать мальчиков команды, среди которых большая часть отпетых мерзавцев "по части клубнички", как говаривали в старину. Нагляделся там Иван на потешные развлечения, наслушался проклятий и рыданий.
В тайгу потянуло, где вековая тишина… Увы, и там ее не нашел. Сперва подрядился строить поселок лесорубов в должности мастера. Вспомнил свою первую профессию. Рабочие подобрались - ух! Едят за двух, за день отсыпаются, а ночью слоняются. То теса нет, то кирпича нет, то извести, то цемента. Не работа, а сплошные побирушки да выколачивание строительных материалов и поиски рабочих. Не успеешь нанять его, глядь - он уже рассчитывается. Вот здесь, в тайге, Чубатов и присмотрелся к редким старателям вольных лесозаготовок. А через год и сам стал брать подряды от Уйгунского района.
Эта работенка пришлась ему по душе. Здесь все зависит от самого себя, от собственной расторопности и смекалки. И потом, великое дело - воля. Отработал в тайге семь-восемь месяцев, и свободен как птица. Достаток позволял и в Приморске жить, и на Кавказ слетать, а то и в Крым. Да куда хочешь! Ему пути не заказаны. Душа веселья просит - веселись. Учиться хочешь уму-разуму? Учись. Правда, с этим делом он не больно продвинулся за пять лет заочного студенчества успел подняться до четвертого курса. А куда с этим делом торопиться? В педагоги Иван не рвался. Хотя Даша не раз и намекала ему: пора, мол, костям на место.
К Дарье привязался как-то нечаянно. В прошлом году пришел отчитываться в райфо и в коридоре встретился с ней: на плечах ее зеленый, в красных бутонах японский платок, по нему целый водопад распущенных черных волос аж до пояса, и с лица хоть картину рисуй - эдакая волоокая душечка, улыбка во весь рот, и зубы ровные, как кукурузный початок. С ходу предложил ей полет на Кавказ с остановкой в лучших отелях Черноморского побережья. Она только рассмеялась и, как-то внезапно изменившись, хмуро посмотрела на него и пошла к себе в кабинет. На пороге он догнал ее: "Послушайте, я вовсе не шучу. Вы мне очень нравитесь". - "Оставьте меня с вашими глупостями! Покоритель сердец…" - и сердито захлопнула дверь перед его носом.
Чубатов узнал потом, что у нее не ладилось с мужем и она хлопотала о разводе.
Теперь Даша не на шутку была расстроена внезапными угрозами начфина и чуяла, что здесь кто-то умышленно заваривает кашу. Уж не бывший ли муженек ее старается? У него в районе осталось много влиятельных дружков, и он человек мстительный.
Чубатов успокаивал ее, обещал сходить с самого утра к председателю райисполкома и все уладить. Они же почти друзья. Сколько раз выручал их Чубатов с лесом? Неужели они оставят его в беде? Да быть того не может!
Успокаивал ее, а у самого кошки на душе скреблись. Он даже созвонился с Лелечкой, с секретаршей, просил устроить так, чтобы никого с утра у председателя не было:
- Вообрази на минуту, что к тебе придет сам Бельмондо!
- Все будет как по заказу! - ответила та.
И слово сдержала. Она встретила его на пороге приемной - светленькие завитушки, белая кофточка, подпоясанная узким черным ремешком, и коричневые брючки.
- Все как по заказу! - повторила она ту же самую фразу, протягивая ручку. - Хозяин на месте.
- Один?
- А как же! К нему сунулся было председатель райпотребсоюза, а я ему номер занят. Ха-ха-ха! Он говорит: я подожду. А я ему: ждите, с минуты на минуту "сам" придет. На секретаря намекнула. Приятной компании, говорю, втроем. Он сразу на попятную. Извести, говорит, когда горизонт прояснится. Ха-ха-ха!
- Молодец, Лелечка! Я тебе привезу из Крыма коралловые бусы.
- За эти бусы мне Дашка глаза выцарапает.
- Хорошо. Прихвачу еще защитные очки.
- По мне, так лучше песню. Говорят, вчера ты здорово пел.
- Ну что ж, песню так песню. Я в долгу не останусь.
Он потрепал ее королевским жестом по волосам, по щечке и прошел к председателю в кабинет.
Тот встретил его как брата - руки вразлет, словно обниматься шел:
- Иван Гаврилович! Рад видеть, рад. Проходи к столу, дорогой. Председатель исполкома, еще относительно молодой, но грузный человек с двумя подбородками, одетый в светлый костюм цвета какао с молоком, предупредительно поздоровавшись, усаживал гостя: - Вот сюда, в кресло. Давненько не виделись, давненько, - говорил и все улыбался, садясь на свое председательское место.
- Обыкновенное дело, Никита Александрович. Наши рейсы дальние, отвечал и Чубатов, так же вовсю улыбаясь. - Мы, как моряки, в большом каботаже.
Каждый из них под этой улыбкой прятал тревогу, поэтому глаза их смотрели пытливо и настороженно: чем ты меня огорошишь?
- В этом году вы что-то припозднились, Иван Гаврилович.
- Зато взяли две тысячи кубов, Никита Александрович.
- Это хорошо… А где же плоты?
- К сожалению, все еще там… На месте.
- Жаль, жаль…
Улыбки кончились, лица потухли. Председатель взял сигарету, протянул пачку Чубатову, закурили…
- Мы просто задыхаемся без твоего леса. Завьялов каждую неделю звонит у него к зиме новый коровник строится. Столбы, перекладины - весь каркас поставили из железобетона, а стены бревенчатые, по типу шандоров. Ну и сам понимаешь… Стала стройка.
- Я для него четыреста кубометров заготовил.
- Он тебе в ножки поклонится. - Никита Александрович в упор и строго посмотрел на Чубатова. - Но как доставить эти кубометры? Ты можешь что-то предпринять? Ну хоть посоветуй!
Чубатов, потупясь, тяжело выдавил:
- Боюсь, что до весны лес не притянем. Дорог нет. Осталось только одно - ждать большой воды.
- То-то и оно… - Никита Александрович побарабанил пальцами о стол, отрешенно глядя в окно. - Вот так номер! И как ты ухитрился обсушить плоты?
- Кто знал, что в августе будет засуха? А весь июнь-июль вода держалась высокой. По нашей-то нужде не хотелось налегке возвращаться.
- Так-то оно так. Да вот видишь, что получилось. Где твои люди-то? Вербованные?
- Четверо на запани осталось, шесть человек подались в леспромхоз. А двое где-то здесь болтаются. Для связи - на случай, если деньги дадите.
- Окончательный расчет, что ли? Откуда взять деньги-то? Мы же не можем твой лес на баланс поставить? Он пока ничей… Обесценен. Вот когда пригоните его, тогда будет и окончательный расчет, и премиальные, и все такое прочее.
Чубатов, слушая эти слова, все ниже опускал кудлатую голову. Потом сказал с глухой обидой:
- Вот не ожидал, Никита Александрович. Но хоть расходы списать по заготовке леса сможете? - Он достал из кармана толстый бумажник, раскрыл его, положил на стол.
Здесь было множество мятых бесформенных расписок, сделанных на тетрадных листках, на блокнотных листочках и просто на клочках бумаги.
- Сколько у вас расходов-то?
- Шестнадцать тысяч с небольшим. Две с половиной тысячи в райфо списали. Осталось четырнадцать!
- Подходящая сумма…
- Так ведь две тысячи кубов заготовлено! - с горечью и силой сказал Чубатов. - Я же не вру.
- Понятно, понятно! - Никита Александрович озабоченно опустил на грудь голову, выдавливая еще и третий подбородок. - Только на чей счет мы теперь запишем эти четырнадцать тысяч?
- Половину спишет райфо на зарплату лесорубам. А семь тысяч погасит Завьялов, как обычно, на такелаж спишет. Я ж ему четыреста кубов заготовил!
- Но пока лесу у него нет.
- Так будет! Куда он денется? Подтвердите, что лес заготовлен. Если хотите, пошлите туда комиссию, обмерят плоты, обсчитают.
- Комиссию послать - дело нехитрое. Но финансами своими распоряжается сам Завьялов, а не я. Понимаешь?
- Понимаю, как же! Не первый год так делаем. Вы ему визируете, чтобы оплатил такелаж. Он оплатит, то есть принимает расходы. Лес-то ему идет. И другим занаряжаете таким же образом.
- Тебе придется самому съездить к нему и договориться, - карие глаза Никиты Александровича смотрели теперь грустно на Чубатова.
- Но, Никита Александрович, не может же Завьялов принять эти расходы без вашего разрешения, - Чубатов еле удержался на подвернувшемся упреке: "Не дурачьте же меня!"
- Хорошо. Я ему позвоню. Поезжай!
12
Василий Иванович Завьялов слыл в округе человеком широкой натуры и крепким хозяином. Он сам приехал за Чубатовым. С утра пораньше! Дарье поставил корзину красных помидоров величиной с детскую голову каждый, да трехлитровую банку ароматного меду, чистого, темного, словно янтарь, да копченой свинины. Хоть и пожилой, но еще крепкий - не ладонь, а каменная десница. Лицо обветренное, загоревшее до черноты, с глубокими извилистыми морщинами, как из мореного дуба вырезано. Но сам такой обходительный, деликатный. Присел на краешек стула, будто боялся обломить его. Разговор вел легкий, утешительный:
- Это хорошо, что вы надумали съездить в отпуск куда подальше. Погодка теперь хоть на Тихом океане, хоть на Черном море благоприятствует…
Чубатов, звоня ему, заикнулся насчет денег: одолжите, мол, на отпуск. "Это мы всегда пожалуйста!" - был немедленный ответ.
И Дарья, провожая Чубатова в гости к Завьялову, впервые за эти дни воспрянула духом: а что? Если сам Завьялов благоволит к Ивану, то, может, все и утрясется. У Завьялова авторитет. Он и самого начфина убедить сможет.
Но в "газике" Завьялов как-то погас, тяжело навалившись на баранку, насупленно молчал всю дорогу, пока выбирались из города.
Заговорил, когда вырвались на простор, в поле, сказал, не глядя на Чубатова, не скрывая горечи:
- Крепко ты нас подвел, Ваня. Мы на тебя надеялись как на бога.
- На бога, говоришь? - вспыхнул Чубатов. - А кто засуху в августе послал? Я, что ли?!
- Мог бы и поторопиться, в июле пригнать плоты.
- А кто меня упрашивал? Заготовь сотни четыре кубов! До зимы ждать буду. Не ты ли, друг ситный?
- Я, Ваня, я. По нашей нужде не только попросишь - на колени встанешь, молиться будешь: пошли, господи, леса, кирпича и цемента!
- Ты просил, я заготовил. Как уговаривались - четыре сотни кубов только для тебя! В чем же моя вина?
- Да разве я тебя виню? Я плачу. Мне коровник до зимы построить надо. Коровник на четыреста голов! Понял?
- Я ж тебе не начальник строительного треста.
- В том-то и беда, что нет у нас начальника и треста нет. Для нас, для колхозов, строить некому. И деньги есть у нас. Много денег, Ваня. У меня полтора миллиона чистых денег в банке. Хоть сейчас пускай в оборот. Полтора миллиона! Да я бы на них не то что коровник - коттеджи всем построил бы. Но стройматериалы купить негде, нанять строить некого.
- У вас же есть областной Межколхозстрой?
- А-а! - только покривился. - Это - худая контора. Она может строить только дворы дорогие, сплошь из железобетона. Одно коровье место обходится в две с лишним тысячи рублей. Представляешь? Да и то на пять лет вперед ей все уже заказано и расписано. Мы стараемся строить и подешевле, и побыстрее. Упросил я ПМК-90, что геологов обстраивает: поставьте мне, говорю, только каркас для коровника. А стены я сам заполню. Построили они каркас, а стены твои в тайге, в заломе остались.