Сильно изменилось и настроение Одуванчика. До сих пор он говорил о будущем завода и в связи с этим о перспективах своей семьи в мрачных тонах, а теперь был преисполнен радужных надежд, молился на Дробышева и не вылезал из цехов "Красного судостроителя". Но во всем остальном он остался самим собой.
В один из вечеров, когда Степан по просьбе Дробышева правил рабкоровские заметки, подменив куда-то запропастившегося Одуванчика, в комнату литработников впорхнул виновник торжества, весь белый и подкрахмаленный, в сверкающей парчовой тюбетейке и желтых узконосых туфлях фасона "джимми".
- Степа, хмурый, одинокий старик! Если бы ты знал, какой успех, какая победа!
- Ты уверен, что я должен за тебя править рабкоровские заметки, в то время как ты покоряешь сердца окружкомовских машинисток? - возмутился Степан.
- Машинистки? Забудь об этом пройденном этапе моей биографии. Перед тобой лишь поэт, но зато какой! Только что я читал у Стрельниковых кольцо моих весенних сонетов. Да, кольцо… Все заявили, что на небе появились пятнадцать новых непредвиденных звезд.
- У Стрельниковых? - переспросил пораженный Степан. - Ты был у них?
Да, Одуванчик читал сонеты у Стрельниковых. Ничего удивительного. Дом инженера Стрельникова - общепризнанный парадиз искусств, и прежде всего поэзии. Помнит ли Степан изумительный сонет за подписью Н. Перегудова, украсивший последнюю литературную страницу "Маяка", о котором Пальмин отозвался как о зеленой рифмованной белиберде? Так вот эту белиберду заметили и оценили люди со вкусом. Сегодня актив литературного кружка Межсоюзного клуба сделал набег на дом Стрельниковых, и Одуванчик пожал олимпийские лавры. Все заявили, что Перегудов талантище, и потребовали, чтобы он подарил миру еще одно кольцо сонетов.
- Было прекрасно! Мы ужинали. Бородач рассказывал анекдоты. Все хохотали как сумасшедшие! - трещал Одуванчик. - Я бы остался еще, но, как видишь, железное чувство долга привело меня в редакцию… Ах, ты уже все выправил? Триста двадцать строчек? Спасибо, благодетель, ты истинный друг! - Сунув заметки в ящик своего стола, он вспомнил: - Да, кстати, Нетта Стрельникова спрашивает, что ты делаешь и почему ты такой дикарь.
Клапаны в сердце Степана сработали в обратную сторону, кровь бросилась в голову, перо едва не выкатилось из пальцев.
- Что ты ей сказал? - спросил он как можно равнодушнее.
- Что я мог сказать о тебе? Я сказал, что ты временно состоишь в должности корифея репортажа, но скоро покончишь с этим низменным состоянием, так как заканчиваешь потрясающую морскую повесть.
- Зачем ты болтаешь о моей повести?
- А в чем дело, почему нет? Все равно ты ее никогда не напишешь. Есть прямой расчет получить внимание и почести авансом. За это не придется отчитываться. Словом, прямой выигрыш. Надо уметь жить в искусстве, Степка!.. Я обещал Нетте, что завтра мы с тобой прокатим ее по бухте. Согласен? Довольно тебе прокисать в редакции!
Сердце Степана снова захлебнулось.
- Да, кажется, завтра вечером я буду свободен… - Степан обнял Одуванчика и, глядя на него счастливыми глазами, сказал: - Идем пройдемся, Колька, и если ты обещаешь молчать, как…
- Как камень… - подсказал поэт. - Ты ведь любишь оригинальные сравнения.
- …то я попрошу тебя об одном одолжении… О громадном, Колька…
Поэт снял тюбетейку и низко поклонился Степану:
- Я заранее благодарен тебе за то признание, которым ты меня сейчас осчастливишь!.. Так неужели это она, Степка? Неужели это дочь Стрельникова?.. Надо тебе отдать справедливость, ты замкнут, как сундук. Теперь раскрывайся, нечего там! И давно это у тебя?
На бульваре под шум волн Одуванчик сыпал цитатами из лирических поэтов всех эпох и обсуждал со Степаном тактику завтрашнего дня.
7
Они с Одуванчиком думали, что Нетта придет на лодочную пристань одна. Нетта привела с собой кучу юнцов и девиц.
- Хватит ли лодок? - по-хозяйски спросила она. - Я хочу в ту лодку. Она белая, как лебедь.
- Это лучшая лодка, и мы с Перегудовым уже наняли ее, - ответил Степан.
- Вы капитан? - Она, улыбнувшись, протянула Степану руку.
- Капитан вы. С меня достаточно быть вашим матросом.
- Очень любезно! Я сяду на руль. Я люблю править и командовать… Товарищ Перегудов, вы будете нашим Орфеем.
- Невозможно! - категорически отказался Орфей. - Нужно бежать в редакцию. На мне куча срочных досылов, без которых провалится завтрашний номер "Маяка". Между прочим, надо написать передовицу о новых происках Антанты и свести с нею наши старые счеты. Хотя… - Он умоляюще зашептал на ухо Степану: - Я сяду в другую лодку. Хочется прокатиться. Ладно, Степка? Все равно план выполнен…
- Хорошо… Действуй!
Молодые люди шумно рассаживались по лодкам. Юнцы налаживали весла, девицы взвизгивали, принимая каждое покачивание лодки за катастрофу. Вдруг возникла серьезная опасность. Юнец в выпуклых очках дурашливо запищал:
- Нетта, я с вами! Возьмите маленького с собой…
Степан уперся веслом в обшивку пристани, и лодка выскользнула из-под самого носа обладателя выпуклых очков. Нетта с удивлением взглянула на своего матроса, который как ни в чем не бывало закладывал весло в железную уключину.
- Капитан все-таки я, - напомнила она. - Почему вы бросили на берегу этого безвредного стихотворца?
- Я гребец… Зачем попусту тратить силы на эту бездарность?
- Почем вы знаете, что Гусиков бездарный?
- Как пробка… Он пытался напечатать свою мазню в "Маяке". Я читал его стихи.
- Ну ничего, он уже сел в другую лодку… Смотрите, Коля Перегудов тоже едет с нами. Разве ему не нужно в редакцию?
- Вероятно, он решил отложить расправу с Антантой. Пускай она дрожит лишний день в ожидании возмездия! - отшутился Степан.
Девушка посмотрела на него недоверчиво, а потом с любопытством - как видно догадавшись, что ее кругом провели. В чем дело? Почему так распорядился этот парень? Подумайте какой! Но разобраться во всем этом и рассердиться она не успела. Правда, ее бровки на миг сдвинулись, но одновременно уголки губ смешливо вздрогнули.
- Все равно… Весла на воду! - приказала она, вообразив себя морским волком. - Матрос, вам будет неудобно в толстовке. Не стесняйтесь… - Когда Степан остался в тельняшке-безрукавке, Нетта отметила: - Теперь на моем корабле настоящая матросская команда, черная, мускулистая и даже татуированная.
Лодки одна за другой отделялись от пристани и выплывали на серебристую штилевую гладь бухты вместе со своими отражениями - синяя, красная, зеленая, желтая, голубая. Вскоре вся флотилия была на свободном плаву. Наступила минута нерешительности. Куда плыть?
- Я флагман. Поведем их! - Нетта потянула шелковые шнуры румпеля, пробуя руль. - Мне уже давно хочется посмотреть дальний конец бухты. Согласны? - Она крикнула, сложив руки рупором: - Хэлло, следовать нам в кильватер! Не отставать…
Первым полным гребком Степан взвесил весла, примерил их по себе, и лодка рванулась вперед, легкая и послушная. На других лодках поднялась веселая шумная суматоха. Девушки потребовали от гребцов удали, подвигов и побед. Началась импровизированная регата. Публика на бульваре, конечно, занялась гонками, послышались крики: "Синяя, синяя, нажми!", "Куда ей! Белая, дай им конец подержаться!", "Белая, весла поломаешь!"
- Салаги! - презрительно проговорила Нетта и загорланила, придавая словам острый акцент портового говора: - Эй, братишки, из какой гардеробы вы выскочили? Не туманить веслами! Не ловить щук!.. Это же позор - такая работа, чтоб я так жила! - Смеясь, она спросила: - Получается?
Смеялся и Степан; его обрадовало озорство девушки, портовые словечки звучали так забавно в ее устах. И где только она их набралась!
- Но они совсем не умеют грести, - сказала Нетта. - Никто не сравнится с вами! Проучите их, матрос!
Как суетились, как рыли воду гребцы на других лодках, как беспомощно виляла желтая лодка, которой правил поэт в выпуклых очках! Несколькими гребками Степан мог бы оставить далеко позади всю флотилию, но он не спешил и, внутренне посмеиваясь, то сокращал расстояние, отделявшее белую лодку от всей эскадры, то уходил вперед.
Вдруг он затабанил и поднял весла.
- Что вы делаете? - забеспокоилась Нетта. - Очень приятно плестись в хвосте! Весла на воду!
- Отдыхаете? - спросил поэт, правивший желтой лодкой. - Рекомендую также массаж.
- Степа, догоняй! - крикнул Одуванчик, плывший на последней лодке.
- Неужели догоните? - спросила Нетта, понявшая, что задумал Степан. - Они ушли слишком…
Теперь Степан задал себе работу. Он ринулся в бой, и противники поняли, что они опозорятся, если белая лодка, давшая им такую фору, все же вырвется вперед. На лодках поднялся шум. Все пассажиры превратились в гребцов. На каждое весло приходилась пара рук. Лодки напоминали известную деревянную игрушку - кузнец и медведь у наковальни. Гребцы при каждом гребке откидывались назад, а рулевые резко подавались всем телом вперед, помогая работающим. Девицы пищали: "Раз, раз, раз!" Эскадра мчалась вперед.
На белой лодке внешне все было спокойно. Степан греб, Нетта правила, тоже наклоняясь вперед при каждом гребке. Ее глаза азартно блестели на лице, ставшем серьезным. "Ну, только посмейте выдохнуться и осрамиться!" - проговорила она сквозь зубы, и Степан почувствовал, что пощады не будет, если он не оправдает своей дерзости. Он работал, работал, как машина, добиваясь, чтобы каждый новый гребок был сильнейшим. Бульвар остался далеко позади. Все более четко вырисовывались скалы дальнего конца бухты… Степану стало жарко, его тело блестело от пота, он дышал всей грудью, чувствуя, что ему все труднее сохранить бесшумность дыхания.
Одна за другой лодки оставались позади.
Очень хотелось крикнуть поэту, который теперь, уступив руль девице, открыв и скривив рот, работал правым загребным на желтой лодке: "Советую массаж!"
- Как насчет массажа, товарищ Гусиков? - предварила Степана его боевая спутница. - Эх вы, хвастунишка! Где вы научились так размахивать вашим несчастным веслом?
- Не давайте лодке вилять, капитан, - сказал Степан.
- Есть, есть! - ответила она.
Затем началось самое трудное. На синей лодке греб в одиночку белобровый моряк, работник флотского политуправления, внештатный сотрудник "Маяка". Этот умел обращаться с веслами и умел постоять за свою спортивную честь; весь пунцовый, с неподвижными упрямыми глазами, он работал, как машина. "Этот не сдастся, - думал Степан. - Хватит ли могутки?.."
- Хорошо гребет, - оказала Нетта. - Кажется, наши лодки уже идут нос в нос…
Нос в нос, и только. Борьба стала ожесточенной. Тельняшка прилипла к лопаткам, легкие забирали все меньше воздуха; воздух не достигал дна легких. Девушка смотрела на Степана серьезно и сочувствуя.
- Я предложу ничью, - сказала она.
И вдруг - спасение. Маленький буксир тащил поперек бухты две длинные, низко сидящие в воде баржи. Это неожиданное препятствие решило исход борьбы: ничья.
Все лодки замедлили бег. Одуванчик аплодировал с криком:
- Да здравствует "Маяк"!
Нетта, капитан одного из двух победивших кораблей, встала и раскланялась.
- Вы хороший гребец, - сказала она, снова заняв место и улыбнувшись Степану. - Уверена, что вы все равно одержали бы победу. Я даже не боялась, что кто-нибудь возьмет верх надо мной… Над нами, - тотчас же поправилась она. - Сразу видно, что вы выросли на море.
- Я увидел шлюпку раньше, чем лошадь и телегу.
- А когда вы украсились этой татуировкой и что означает буква "С" в венке из незабудок? - спросила она, протянув руку к его плечу.
Коротко, в шутливых тонах он рассказал о своей любви к Соне, дочери соседа-рыбака. Степану тогда было тринадцать, а ей двенадцать. Татуировку ему наколол портовый сторож за двугривенный. Увлечение юной рыбачкой кончилось, как только влюбленный получил знатную оплеуху от своего отца.
- Он боялся, что у меня будет заражение крови.
- Ваш отец жив?
- Нет, он погиб… Его расстреляли белые.
Они замолчали.
- Однако, как далеко мы ушли от компании! - спохватилась Нетта и круто повернула лодку.
- Вы хотели побывать в дальнем конце бухты, - напомнил огорченный Степан.
- Уже темнеет. Отложим эту экспедицию до другого раза.
- Когда вам будет угодно.
- Я подам команду. Но для этого нужно, чтобы вы бывали у нас: приходите слушать стихи. Перегудов говорит, что вы пишете большую повесть и что это шедевр. Много уже написано?
- Почти ничего… - Он смутно вспомнил распухшую и продолжавшую понемногу расти рукопись.
- Вы покажете мне это "почти ничего"? - спросила она. - Я люблю слушать ненапечатанное.
Он не понял, только ли это вежливость или вопрос о доверии, но его обеспокоило то, что он должен ответить отказом.
- Я прочитаю вам первую же по-настоящему удачную страничку, - пообещал он.
- Надо читать другим решительно все написанное, - сказала она с комичной назидательностью. - Это сделает вас страшным в глазах ближних. Приходите завтра в семь. Будет маленький литературный шум, и вы примете в нем участие. Кстати, у нас за домом растет благородный лавр. Я сплету венок и увенчаю вас за сегодняшнюю победу… Вы отдохнули? Наденьте толстовку, а то простудитесь…
Был тот почти неуловимый миг вечера, когда лица уже затенены, но глаза еще светятся. Лицо девушки светилось сквозь тень. Когда она замолчала, ее улыбка показалась Степану грустной. Ему так хотелось, чтобы близкая разлука хоть немного опечалила ее… Девушка сидела перед ним тихая, задумчивая; руки, уже бросившие шнур румпеля, лежали на коленях, как два голубя, отдыхающие после полета.
Лодки подходили к пристани.
- До свидания, - сказала она. - И спасибо…
Вот и все! Вот все - и ни на крупицу больше. Слишком мало, чтобы почувствовать себя счастливым, но достаточно для того, чтобы не изнемочь от тоскливой безнадежности.
Степан стал бывать в литературном кружке Межсоюзного клуба и у Стрельниковых; так сказать, приобщился к литературному миру. Это было довольно пестрое общество, неустойчивое, как дым, и все же с определенным лицом: поэты и прозаики из местной интеллигенции, никому не известные, в большинстве случаев нигде не работавшие, жившие на хлебах у родителей, у жен или у мужей, безденежные… Еще две черты были общими. Во-первых, они считали себя талантливыми, а во-вторых, считали всех других бездарными. Иногда в этой среде дилетантов появлялись писатели и поэты, успевшие вкусить известности еще до революции и требовавшие всеобщего преклонения за свои прошлые заслуги. Их называли мэтрами, перед ними подловато лебезили, и считалось преступным выказывать незнание их шедевров - такого-то стихотворения, такого-то рассказа… Эти люди изрекали туманные истины о природе искусства, заводили быстролетные интрижки с литературными барышнями, одалживали у Петра Васильевича на дорогу и исчезали в неизвестном направлении.
По вторникам и пятницам в гостиной Стрельниковых было тесно и накурено, читалось много стихов и чуть-чуть прозы, шумели споры. О чем? Степан, желая сближения с людьми, окружавшими Нетту, вслушивался в слова спорщиков до ломоты в голове и с каждым разом понимал все меньше. Здесь спорили о том, как лучше "поставить строфу", "повернуть образ", "войти в тему". Но для чего же, для чего? Это было главное для Степана, который жил среди людей, занятых практическими делами, и сам был занят нужной работой. И этого главного Степан не видел в творчестве местных литераторов - не видел полезного слова, образа, темы. Степан чувствовал, что он не входит в это общество, а идет мимо него, оставаясь чуждым этим шумливым гениям.
Все поэты яростно противоборствовали. Эхисты считали, что они нашли универсальную форму будущего искусства, космисты доказывали, что они вообще нашли новое искусство. Степан не понимал, зачем нужны те и другие, если от них нет никакой пользы сейчас, в дни мирной стройки, в дни борьбы за новый мир. Но какое дело было им до всего этого!
Сторонников космизма возглавлял некий поэт с круглым и невнятным, как стертый грош, рыжеватым лицом. Он прославился в местном масштабе тем, что Игорь Северянин особым рескриптом подарил ему Крым и предписал географам придать этому полуострову имя поэта. Географы не подчинились, но что с того… Непризнанный владелец всего Крыма доказывал, что земные темы окончательно изжиты, опустошены и пришло время увести поэзию в астральные пространства, чтобы там, в интимном общении со звездами, туманностями и галактиками, черпать вдохновение для поэм космического размаха. В своей единственной напечатанной отдельным изданием поэме "Обвалы сердца" этот человечек-крохотуля так и писал: "Вновь человечество таскаю за узду из катакомбы зла по гамакам созвездий".
- Чему вы смеетесь? - обиженно спросил поэт, прерванный невольным смехом Степана.
- Простите… - извинился Степан. - Я вспомнил, что вы руководите литературным кружком военно-морского клуба. Интересно, как относятся наши бравые марсофлоты к космизму?
- Вез участники моего литкружка - убежденные космисты! - высокопарно заявил поэт. - Решительно все!
- Зачем? - спросил Степан. - Зачем вы тащите в космизм людей, которые имеют на Земле нужное, интересное дело - морскую службу? Неужели политуправление флота утвердило вашу программу кружка?
- При чем тут политуправление? - вскочил поэт в выпуклых очках. - Искусство и политуправление - смешно.
- Более грустно, чем смешно, - возразил Степан. - Грустно то, что, по недосмотру политуправления, краснофлотцам, людям, не искушенным в поэзии, космизм преподносится как последнее слово искусства, как его будущее.
- Но чего же вы хотите? Чего? - зашумел парадиз. Степан ответил:
- "Товарищи,
дайте новое искусство -
такое,
чтобы выволочь республику из грязи́".
- Ах, это вы из виршей Маяковского! - протянул космист. - Ну, этим все сказано.
Когда участники литературного шума расходились по домам, космист перехватил Степана.
- Надеюсь, коллега, все, что сейчас говорилось, останется между нами, - сказал он, пряча беспокойство и опаску под наигранной развязностью. - Вы меня понимаете?
- Еще бы… Вы боитесь, что я пойду в политуправление?
- Нет, я, конечно, не думаю, что вы способны на это…
- И напрасно не думаете! - обозлился Степан. - Вы что же, думаете, что я могу равнодушно пройти мимо безобразия, которое увидел? Вам нечего делать среди военморов, слышите? Единственное, что я могу вам пообещать, - это воздержаться от выступления в "Маяке". Но если вы завтра же не откажетесь от руководства кружком…
- Вы серьезно?..
- …завтра в три часа дня я позвоню начальнику военно-морского клуба. Если я еще застану вас в списке клубных работников, "Маяк" скажет свое слово. Руководство кружком нужно поручить человеку, который честно познакомит краснофлотцев с основами теории литературы… И вся ваша мазня не стоит одной строчки Маяковского, слышите вы!