- Вы и Пальмин по-разному оцениваете положение, - возразил Наумов. - Пальмин считает, что вы привыкаете к делу. Конечно, на первых порах оно вас не совсем удовлетворяет, но хорошо уже то, что вы таскаете материал из ваших учреждений. Пальмин уверен, что стерпится - слюбится.
- Может быть, стерпится… но не слюбится, это определенно, Борис Ефимович, - хмуро ответил Степан.
- Долой это, Киреев! - поморщился Наумов. - Надо, чтобы вы полюбили свою работу или… Стерпится? Значит, вы будете с отвращением тащить немилую нагрузку, без вдохновения, огня, дерзости. В идеологической работе это Величайшее из всех мыслимых преступлений, вы слышите?.. Но что же с вами происходит? Сегодня врач разрешил мне просмотреть последние номера "Маяка". Просмотрел и вашу информацию особо. - Он взял со столика, стоявшего рядом с креслом, пачку газет и стал пробегать взглядом обведенные синим карандашом рубрики: "В окрисполкоме", "По городу". - Вы понемногу охватываете свои учреждения с их отделами, секциями, комиссиями. Нужно ото? Да, нужно, полезно. Читатель должен знать, чем занимается советский аппарат, какие вопросы решает. А вам нот скучно писать об этом. Почему?
- Не знаю, - беспомощно двинул плечами Степан.
Приоткрылась дверь, по комнате пробежал сквозняк. Послышался голос:
- Как дела, Борис-барбарис? - Тотчас же голос перешел на шепот: - У тебя доктор?
- Нет, товарищ из редакции… Зайди, Тихон.
Впервые Степан увидел секретаря окружкома Абросимова, о котором уже знал, что он из балтийских военморов, как называли в то время военных моряков, что он прекрасный митинговик и человек резкий, но свой, как говорил о нем Одуванчик, повторяя мнение родной Слободки. Перед Степаном стоял невысокий человек в черном матросском клеше, но в серой сатиновой косоворотке, подпоясанной шелковым шнуром с кистями. Он только что купался - через плечо было переброшено полотенце, седые волосы, стоявшие копной, еще не просохли, и от всей фигуры отдавало свежестью. Было видно, что у человека каждый мускул играет и просит движения, а он был очень мускулистый, весь как налитой. Широкие плечи и высокая грудь распирали косоворотку, шея, словно сложенная из двух толстых тросов, обтянутых бронзовой кожей, с глубокой впадиной под адамовым яблоком, казалась слишком толстой. И мускулистым было его лицо, именно мускулистым, тонкое и лобастое лицо питерского рабочего; сильные мускулы лежали под кожей вокруг большого рта с жестковатыми темными губами, легко собирались в желваки на скулах. Серые глаза Абросимова казались небольшими, но лишь до тех пор, пока он не начинал говорить, - тогда они расширялись, блестели, словно его мысли, прежде чем облечься в слова, должны были вспыхнуть живым, сосредоточенным блеском.
- Это наш новый литературный работник Киреев. Помнишь? - сказал Наумов.
- А, крестник! - Абросимов пожал и не сразу выпустил руку Степана, как бы прощупывая ее силу. - Ничего, парень веский, не тебе чета, Борис… Ну что, товарищ Киреев, теперь Шмырев тебе не гадит?
- Спасибо, все хорошо.
- Задал я ему и в бок и под бока святым кулаком да по грешной шее! - смеясь, похвастался Абросимов. - Даже по телефону было видно, как из него дым повалил. Работай, парень!
- Напрасно ты старался, Тихон, - откликнулся Наумов. - Не нравится Кирееву работа.
- Что такое? - не поверил Абросимов. - Газетная работа не нравится? Ну, пускай в грузчики идет. Хорошим грузчиком будет. - Он оставил шутку и спросил, перекладывая полотенце с плеча на плечо, будто обмахивался им: - А все ж таки в чем дело?
- Говорит, что толку не видит. А толк есть. - Наумов протянул Абросимову пачку газет. - Все отчеркнутое синим карандашом написано Киреевым.
- Давай, давай! - Прохаживаясь по комнате, Абросимов стал читать. Сунул под мышку один просмотренный номер газеты, потом другой; так перебрал всю пачку, сел на ручку кресла, занятого Наумовым, и кивнул Степану: - Умеешь писать, все правильно, как есть.
- Писать он умеет. Вот и хочет литературой заняться, давать картинки вроде "Подводной артели", - сказал Наумов.
- А он про артель хорошо написал, читать весело. Видно, что сам в воде побывал… - поддержал Абросимов крестника. - Ну и пускай такой писаниной занимается.
- А кто будет окрисполком обслуживать? - недовольно проговорил Наумов. - Опять Нурину поручить?
- Нурину? Нет, Нурину не надо бы… А если Кирееву скучно, так что же человеку наваливать! Он еще, чего доброго, голову в удавку заправит, да и пошел к господу-богу в подвешенном виде. Смотри, смотри, какое дело, скучно ему… - Абросимов призадумался, снова перелистал газеты, искоса поглядывая на Степана.
- А где ты взял заметку насчет Сухого Брода? У кого? С кем говорил? - спросил он. - А о льготах безработным? О квартирной плате еще?
Где взял это Степан? Он вытащил из кармана блокнот - классический журналистский блокнот большого формата, перегнутый пополам, потрепанный, с завихрившимися в спешке газетной работы углами. Листая захватанные странички, он стал называть источники информации - докладные записки, отчеты, постановления, решения, резолюции и проекты, то, что находил каждый день в папках обслуживаемых учреждений. Абросимов слушал его внимательно, задавая всё новые вопросы, по-видимому заинтересованный техникой газетной работы.
- Значит, так… - Он вдруг подытожил: - С бумажки сдираешь - раз, на свою бумажку переписываешь - два, еще раз на бумажку переписываешь - три, Пальмину сдаешь, а тот в газету сует - четыре. Все! Сработал по бумажной линии газетчик Киреев.
Рабочий процесс репортера, представленный в таком виде, заставил улыбнуться Степана, и в то же время ему стало неловко, будто его уличили в недобропорядочности.
- Постой, постой, Тихон! - пришел на выручку репортеру Наумов. - Должна же газета информировать читателя о продвижении того или иного вопроса в советском аппарате?
- Ну, должна. - Абросимов помолчал, глядя на бухту, и вдруг встряхнул головой. - Так разве вопрос по бумажке двигается? Он в жизни двигается, братки… - Глаза Абросимова заблестели, засмеялись, он вскочил, взял голову Степана в обе свои руки и с силой повернул ее к бухте: - Видишь?
Небольшой пароход втягивался в бухту. Над тонкой, высокой трубой возникло облачко пара, плотное и выпуклое в лучах солнца. Через несколько секунд послышался гудок.
- Гудочки даешь! - воскликнул Абросимов. - Пришел пароход - один гудок дал, погрузился - другой гудок дал, а потопал дальше - третий. Так?
- Похоже… - согласился с этим сравнением Степан.
- Заметку о Сухом Броде с бумажки содрал. - Абросимов поднес газету к глазам Степана. - Гудочек! А ты знаешь, что такое Сухой Брод? Ничего ты не знаешь, откуда тебе знать, бумажная душа! А это дело такое, что о нем на всю газету написать надо, да и то мало. Заведует Сухим Бродом агроном Косницкий, советский спец, парень с головой. Доказывает человек, что наши планы оросительных работ на фуфу составлены, по водным, видишь ты, ресурсам, а тех ресурсов кот наплакал. А Косницкий доказывает, что этими ресурсами можно втрое больше земли оросить, только нужно такие растения подобрать, чтобы засухи не боялись, чтобы меньше воды требовали. Добавили ему земли, он на ней новую пшеницу выводить будет - за-су-хо-устойчивую. Видел, браток, какое дело? Наше, революционное, не иначе. А есть сукины дети, которые Косницкого на смех поднимают, ножки ему подставляют. И ничем ты ему, Киреев, не помог, только прогудел да мимо прошел по бумажке…
- Я не знал…
- Кто ж тебе мешал узнать? - возразил Абросимов уже бранчливо. - Ты должен все раньше знать, чем мы в окружкоме, на то ты и газета… Ишь, скучно ему в газете работать! Залез в бумажки, бегает от чиновника к чиновнику, а потом скулит - скучно ему! Да если бы мне путевку в газету дали, так я в каждую щель сунулся бы, все трюмы и кубрики облазил бы… На верхней палубе торчать да гудочки давать или за рынду-булинь дергать-позванивать - это служба нехитрая. Эх ты, палубный матрос дерьмовой статьи! Смотри, уважать не буду! Учти!
Положив руку на плечо Степану, он несколько раз так качнул своего крестника, что под ним стул заскрипел, и, оборвав разговор, принялся за Наумова и пригрозил, что напишет его жене Наташке на Урал, если он не займется всерьез своим здоровьем…
- Влетело, Киреев? - спросил Наумов, когда Абросимов, попрощавшись, вышел. - Вам влетело, а мне вдвое. Я должен был подсказать вам, что надо прорываться за рамки ведомственной информации, давать читателю гораздо больше, чем дает официальная бумажка. Как трудно иной раз найти простое, что само просится в руки…
- Завтра же еду к Косницкому.
- Лучший вывод из сегодняшнего разговора! - одобрил Борис Ефимович. - Уверен, что вам будет интересно писать об этом, потому что вы покажете Советскую власть в действии, в конкретном деле. А читателю будет интересно читать… Как это важно, Киреев! - Он медленно проговорил, взвешивая слово за словом: - Окончательная победа нового мира придет через сознательное участие масс в строительстве социализма… Съездите в Сухой Брод, поройтесь в материалах, в партийных решениях - словом, нырните в глубь вопроса и вернитесь с жемчужиной.
Степан думал о своем - о громаде труда, вставшего перед ним.
- Учи́тесь у Нурина, - сказал Наумов.
- У Нурина? - Степан смотрел на редактора удивленный.
- Да… У него есть чему поучиться. Вот кто выступает во всеоружии! Я слышал, что у Нурина дома два энциклопедических словаря, библиотека журналов, архив газетных вырезок. Умеет человек привлекать материалы, обогащать свою тему, углублять ее. А вы пока не умеете, Киреев… Вон как Нурин вчера опять расписался о наших пляжах, раскопал даже греческий миф, что Зевес зарядил целебным электроном каждую песчинку на пляжах Тавриды. Занятно? Да, занятно… Нурин - великий знаток курортного дела… если хотите, увлеченный пропагандист наших курортов. А основа этой увлеченности - пакостная, гаденькая. Для Нурина нэп - это только победа нэпача, не больше! И он служит победителю, так как не может понять и поверить, что окончательная-то победа будет за нами, за нашим государством, за людьми труда. Он служит и услужает нэпачу. Курорт в его представлении - это только кабак на берегу моря, с казино, рулеткой, курзалами, шикарными отелями и ресторанами, с эскадронами Дорогих кокоток. Его идеал Ницца, Монте-Карло, Баден-Баден… Найдите в "Маяке" хоть одно теплое слово, написанное Нуриным о рабочих санаториях, домах отдыха! Нурин считает их чем-то противозаконным, ненужным, временным. Читали его зарисовку о крестьянском санатории?.. Вынужденный материал. Из каждой строчки шибает неискренняя, слащавая восторженность. Рабочие и крестьяне на курорте - по-нурински, это только безличные курболы - курортные больные. А курортники - это только нэпачи, денежные мешки, развращающие все вокруг себя. Все это к черту! Черноморск, наперекор Нуриным, будет пролетарской здравницей и крупнейшей рабочей базой Советской власти на юге!
- Чему же учиться у Нурина?
- Хорошо знать, о чем пишешь, очень хорошо знать, но чтобы в каждой крупинке вашего газетного труда горел электрон жизни, правды, любви к нашему делу, уверенности в его победе.
На прощание он сказал:
- Значит, с палубы в кубрики, в трюмы? Благословляю обеими руками!
Встревоженность - вот что прежде всего вынес Степан из беседы с Наумовым и Абросимовым; его ждали трудности, но любая трудность лучше тупика, беспутицы, растерянности.
С улицы он увидел, что окна редакции освещены.
В комнате литработников за своим столом писал Нурин.
- О! - удивился он, увидев Степана. - Что вам здесь нужно, дорогуша? Убирайтесь на бульвар, совращайте девиц с помощью сливочного мороженого. На личном опыте я убедился, что молодость дается человеку раз в жизни, и притом ненадолго.
- Завтра еду в Сухой Брод. Как достать лошадь?
- Скажите дежурному окрземотдела. Он доверит вам чесоточного Пегаса. Сухой Брод! Страшное место с юмористическим названием. Я был в тех местах на процессе по расторжению кабальных сделок и содрогаюсь до сих пор. Место сухое, как писания Сальского о море. Впрочем, у виноделов Верхнего Бекиля можно достать недурной и дешевый токай.
- Кто такой Косницкий?
- Я видел его на процессе. Он выступал в качестве главного свидетеля обвинения. Заглянуть в его формуляр?.. Сию минутку, милорд! - Нурин вытащил из кармана толстую записную книжку в сером коленкоровом переплете, с красным обрезом, нашел нужную страничку и прочитал: - "Егор Архипович, агроном, младший брат Косницкого Николая, убитого охранкой в 1912 году при разгроме подпольной типографии в Чоргунске. Женат, два сына", и так далее. Добавлю: типичный маньяк. Обещает превратить наш округ в сплошной виноградник. По его мнению, для этого вовсе не обязательно иметь воду, без воды получится еще лучше. Всего удивительнее то, что этому чудаку кое-кто верит. - Заклеивая конверт, он с деланным равнодушием осведомился: - Взялись за Сухой Брод по своей кипучей инициативе?
- Нет, мне посоветовали.
- Молодость расточительна… Вы потеряете воскресный день ради семидесяти засушливых строчек, Пальмин откажется оплатить вашу командировку как самовольную и засолит Сухой Брод в запасе на веки вечные… Пошли, пошли, юноша, прочь из берлоги!
Нурин надписал адрес на конверте и бросил перо в ящик стола. Они вместе дошли до почты. Нурин отправил спешное письмо, и началась неторопливая прогулка по улицам вечернего города.
9
Как только стало ясно, что Киреев удержался в редакции, Нурин легко и с хорошей миной перестроился. Он не перешел со Степаном на "ты", как это сделали другие репортеры и Пальмин, но относился к нему с подчеркнутым благорасположением и однажды попросил пробежать только что законченный фельетон, пояснив: "Ведь вы определенный стилист", что, конечно, польстило Степану. Черта за чертой в представлении Степана сложился неприглядный портрет короля журналистов, и все же молодого газетчика тянуло к этому человеку, как подмастерья тянет к умельцу, решившему все вопросы мастерства в своей профессии.
Нурина знали в городе. Лишь только репортеры попадали в круг белого света, брошенного на тротуар фонарем, короля репортеров непременно кто-нибудь окликал. В ответ он быстро тряс головой и делал знак ручкой, равно приветливый со всеми.
- У вас много знакомых! - не без зависти отметил Степан.
- Миллион!.. Поработайте-ка с мое в одном городе да к тому же в газете. Врачей не знают здоровяки, монтеров не знают те, кто жжет керосин, но газетчиков знают все.
- Это слава…
- Что вы! Известность, никак не больше. Слава - совсем другое. Она дается тем, кто заработал благодарность или ненависть не только современников, но и потомков, кто оседлал старуху вечность. Известность - удел тех, кого знают сегодня и кого забывают, как только загс зарегистрирует их переселение туда… - Нурин стукнул каблуком в тротуарную плиту. - Скольких писателей вы знаете? Сто, двести?.. А скольких журналистов? Амфитеатрова, Немировича-Данченко, Дорошевича… А дальше Яблоновский, Петр Ашевский, Гиляровский, Регинин, Чаговец, Пильский… Мало, очень мало! Вся остальная газетная братия - никтошки, безымянки, и живет лишь до тех пор, пока изводит чернила и марает бумагу. Кончилось это рукоделие, и нас забыли. Следовательно, получай гонорар и пользуйся солнечным светом.
Разговор Нурина был легким, занимательным. Он мог пофилософствовать, мог и посплетничать - посплетничать преимущественно. Придерживая Степана за руку повыше локтя, Нурин по временам нашептывал ему изумительные гадости о людях, с которыми только что любезно раскланялся.
- Вы хорошо информированы, - признал смущенный Степан.
- На какой страничке блокнота вы пишете? На правой. Изнанка странички как будто остается чистой. Неправда! Она заполняется незаписанными штучками о тайных преступлениях против всех человеческих и божеских законов, о нарушении семейной морали, о скрытом прошлом… Репортеры - а мы с вами репортеры, хотя ради пущей важности нас именуют литературными работниками, - это те, кому исповедуются, как на духу. - Он рассмеялся собственной шутке. - В общем, паршивое ремесло, дорогой неофит! Кратчайший путь к философскому равнодушию.
- Но вы любите это ремесло.
- Смутно догадываюсь, что люблю. Как иначе можно терпеть газетную каторгу двадцать лет с лишним! "Люблю без нежности и проклиная". Кажется, есть такие стихи.
- Но за что вы любите газетную работу?
- Не знаю, не задумывался, - беспечно ответил Нурин. - Смена лиц и впечатлений, редакционная кипучка, некоторое влияние… Ведь газетчиков всегда опасались, побаивались. И заработок - прямо пропорциональный вашей находчивости, энергии, что-то вроде приза, добытого в борьбе, выхваченного из-под носа конкурента. По крайней мере, так было еще совсем недавно и так будет опять.
- А я думаю, что привлекательность газетной работы не в этом.
- В чем же еще, разрешите спросить?
- Главное, изменять мир.
- Как это? - насмешливо осведомился Нурин.
- Ну… благодаря влиянию газеты. Бороться с плохим, поддерживать хорошее.
- Иллюзия Наумова и иже с ним! - фыркнул Нурин.
- Но ведь вы тоже кое-чего добиваетесь! Вы хотите, чтобы Черноморск стал блестящим курортом.
- Чепуха!.. Я не хочу, чтобы он стал, я хочу, чтобы он остался блестящим курортом. Он всегда таким был, он таким будет с легкой примесью курболов, приезжающих по профсоюзным путевкам. Поверьте мне, газета интересна лишь тогда, когда она, не гоняясь за изменениями мира, с перчиком рассказывает об этих изменениях. А так как все в целом изменяется к худшему, то незачем копья ломать. - Он закончил эту пессимистическую тираду жизнерадостным предложением: - Пьете пиво? Ну, хотя бы полкружки! Сядем в трамвай, я доставлю вас в пивнушку, где пойло прямо со льда, а у буфетчицы лицо Фрины, только что посрамившей всю прописную мораль.
Действительно, пиво в маленьком буфете было холодным, а буфетчица, с которой долго шептался Нурин, была хороша.
- Посмотрите, Киреев, как запотела кружка! - восхищался Нурин. - За вашу красоту и за вашу щедрость, прекраснейшая из прекрасных! - поклонился он буфетчице. - А теперь, юноша, доберемся на трамвае до редакции, захватим трудолюбивого Пальмина и отправимся ко мне уничтожать камбалу, приготовленную по-гречески, с маслинами и лимонами. Хочу проверить на вас, так ли это вкусно, как мне кажется. Заодно сыграю вам на фисгармонии "Кирпичики" и похвастаюсь моей несравненной коллекцией украденных карандашей. О ней знают все журналисты России. Ни одного купленного карандаша - решительно все ворованные! Едем, едем, без отказов и церемоний!
В редакции Пальмин, потрясая в воздухе еще сырым оттиском только что сверстанной полосы, шумно ругался по телефону с дежурным выпускающим Гаркушей:
- Где я возьму эти пятнадцать строчек? Скажи, где? Чем заткнуть дыру?.. Что в запасе?.. Никакой мелочи? Ну, дай больше воздуха между заголовками… Уже дал? Не хватило? - Увидев репортеров, Пальмин обрадовался: - Киреев, у тебя опять просчет в новостях городского хозяйства. Надо дослать пятнадцать строчек. Делай быстрее! Дежурный наборщик ждет.