Арка вошел в брошенный сад, огороженный полуобвалившимся плетнем. Арка пополз вдоль плетня. Он занозил себе колени и почувствовал сильную боль. Сад тянулся бесконечно. Вдруг, проползая между двух ореховых кустов, он услыхал чьи-то голоса и приник к земле. Голоса приближались. Прошли две стройные девушки в вышитых рубахах, с коромыслами на плечах.
- Кто тебе сказал? - спросила одна.
- Мой Гриц…
- Ах, вот когда будет веселье! - рассмеялась первая и спросила: - А что он тебе вчера подарил?
- Сережки, настоящие, серебряные! А Иван тебе что?
- Колечко из чистого золота. Иван говорил, что он его снял с одной жидовки…
Смех девушек раздавался у самых кустов. Вторая сказала!
- Я сегодня скажу Грицу - пускай отдаст мне все, что за эти дни награбил! А не то пусть с другими гуляет…
Арку охватил ужас. Что стало с Мирл и с ребенком? - сверлило у него в голове. Кто знает, живы ли они? Снова послышались голоса. Он опять притаился. Позади хрустнули сухие ветки. Прошли две старые крестьянки в подоткнутых юбках, согнувшись под тяжестью ведер.
- Параска, я побожиться готова, что видала здесь солдата… Будто пробежал где-то, спрятался…
- И я видела, - ответила вторая. - В черной бурке, с бомбой…
- Неужто петлюровцы?
- Не похоже…
Крестьянки отошли подальше.
- Ох, Параска, были бы мы молодые… - послышалось уже издали.
- Молодые все у них вытягивают, что те заберут в городе…
- А чего тут петлюровцам делать среди дня? Евреев теперь нет…
- Есть евреи…
- Кто?
- Никому не говори… Их тоже жалко… У Степанихи…
Арка поднялся и огляделся. Крестьянки скрылись. Больше никого не было. Он вылез из своего укрытия и помчался по хутору. Он хорошо знал, где живет Степаниха. Не одно платье сшил он ее дочерям.
"Мирл!" - кричало все его существо.
Он никого не встретил, пока бежал по длинной улице. Даже собаки не лаяли ему вслед. Хутор точно вымер. Хатенки за плетнями равнодушно глядели друг на друга ослепшими окнами. Войдя во двор Степанихи, Арка первым долгом взобрался на крыльцо и воткнул в крышу длинную жердь. Потом вошел в сени. Сразу ударило запахом куриного помета и соленых огурцов. Он отворил дверь и увидал чистую пустую комнатку с единственным окошком. Под иконами светилась лампада. Висело холщовое полотенце с вышитыми птицами. На пороге показалась Степаниха. Она вскрикнула и тут же исчезла. Он услыхал, как она кричала:
- Ратуйте! Солдаты! Красные!
И вдруг полог, как от сильного ветра, отлетел, и в белом шелковом подвенечном платье его жены Мирл, - Арка сразу узнал его, - выскочила в комнату испуганная дочь Степанихи… За ней, широко распахнув руки, вышел красный от возбуждения петлюровец. Арка сорвал с пояса гранату. Он вспомнил о Шамиле. "Вот тут она мне пригодится!" Петлюровец высадил стекло и выпрыгнул на улицу. Дочь Степанихи визжа выпрыгнула следом за ним. Арка отступил к дверям. Из-за полога вышел второй петлюровец. Арка поднял гранату, второй петлюровец как и первый, подскочил к окну. От страха и спешки он застрял в нем. Но через минуту его уже не было.
Думая, что здесь находится целый отряд, что сейчас выскочат еще петлюровцы, Арка отошел к самой двери и быстро сорвал кольцо с гранаты. И в эту минуту подошла к нему Мирл с ребенком на руках. Ребенок спал и держал ручонку на ее обнаженной груди. Между розовыми пальчиками билась голубая жилка. Арка видел Мирл, словно в тумане. Хотел крикнуть, но не мог… Может быть, все это ему кажется? И вдруг он вспомнил, что сорвал кольцо с гранаты, что у него в руках смерть всех этих людей и его собственная. Через три минуты граната взорвется!
Мирл его узнала и вскрикнула. Ребенок проснулся и посмотрел прямо на него. Арка, ничего не понимая от ужаса, приготовился бросить гранату в окно, но в эту минуту в окне возникла фигура Шамиля. У Арки потемнело в глазах. Мирл испугалась всадника и бросилась к Арке. Он хотел ей крикнуть, кинулся к дверям, но в это время граната, стукнувшись о дверь, взорвалась.
…Бой произошел в ту же ночь, на пол пути между хутором и местечком. В полночь, когда бой окончился, бойцы и командиры пришли проститься с тем, что осталось от Арки.
Шамиль сказал:
- Хороший человек был Арка…
На следующий день кавалерийская часть ушла вперед.
1934
Красногвардейцы и Ленчик
1
Листья, ярко-красные и оранжевые, отрываются от ветвей и беспомощно никнут к земле…
Это было во второй год революции. По железнодорожным путям шли красновагонные составы. Листья, сорванные воздушной волной, летали мимо красных с белыми крестами дверей, возле черных колес, падали на рельсы, отстав от поезда.
Пелагея смотрела в полуоткрытую дверь вагона на мелькание листьев и поминутно оглядывалась на Лейбу. Он лежал в темном углу вагона, и она видела только белые бинты, закрывавшие его лицо. Время от времени он открывал незабинтованный глаз, смотревший из-под густой черной брови. Еще немного, и он остался бы навсегда там, верстах в сорока отсюда, где только что отгремел бой.
Рядом с Лейбой лежит Антон Шатюк. Он ранен в живот и глухо стонет, жует рыжий волос своей редкой бородки.
Стучат, дрожат, тянутся рельсы, как выползающие из-под земли пулеметные ленты.
Тихо. Желтые листья мелькают перед глазами, пока поезд не врывается в темный туннель ночи.
Вдруг где-то стреляют.
Кажется, что на тысячи кусков раскалывается небо и тысячи огненных ран растекаются по небу кровавыми потоками и застывают.
Стрельба затихает.
Раны на небе затягиваются и блекнут. Вот уже и город с черными, торчащими, как отмороженные пальцы, трубами. Когда поезд подходит ближе, эти трубы кажутся длинными, обезглавленными шеями, задушенными черными бусами ворон… На развороченном шоссе лежат гниющие трупы лошадей.
Таким был город. В этом городе спустя месяц Пелагея родила Ленчика.
2
У Ленчика - редкие черные волосы и голубые глаза. Плечи острые, он очень худой и длинный для своих двенадцати лет. Он уже не может кататься на задней площадке трамвая - его видно за стеклом двери. Поэтому он уступает это место своим товарищам, а сам устраивается на буфере. Он представляет себе, будто погоняет трамвай, как смирную лошадку. Так можно целый день кататься по улицам города.
А в городе - третий год пятилетки.
Мощно дышат трубы, простирая серые мягкие простыни дыма. Падают и свертываются желтые и красноватые листья. Они падают на неостывший асфальт новых тротуаров, прилипают к ним. Мальчишки набирают целые охапки осенних листьев и швыряют их в кипящий асфальт. Рабочие, стоящие возле широких пылающих котлов, кричат на мальчишек и прогоняют их. Те убегают, но тут же появляются с другой стороны… Ребятам нравится смотреть, как горят в котле листья. Нравится это и Ленчику.
Не нравится ему только то, что лучшие его друзья, с которыми он путешествует на трамваях и вертится у котлов, дразнят его:
- Ленька-черепаха…
У отца на заводе прорыв.
На больших щитах, развешанных в городе, в школе и в отряде, изображены самолет, корабль, паровоз, автомобиль. А отцовский завод - в самом конце, на черепахе…
А ведь это не только папин, это и мамин завод, - они там работают оба. Отец - слесарь, а мать - токарь. На заводе уже второй месяц прорыв. Вот ребята и дразнят Ленчика - на одних заводах, где работают их папы и мамы, прорывов нет, а на других они уже ликвидированы.
Ленчику стыдно… Он приходит домой с претензиями.
Отец в последнее время ходит хмурый, недовольный, черные брови низко нависли над глазами, и борода давно не брита.
- Папа, у вас уже второй месяц прорыв… Мне стыдно перед товарищами в школе и в отряде. Меня называют "Ленька-черепаха". Потому, что твой завод стоит на самом конце, там, где нарисована черепаха… Помнишь, мама, - обратился он к матери, - ты рассказывала, как вы брали город… Здесь тогда целая дивизия белых стояла. А вы были голодные, босые, шли по холодному и скользкому болоту, пулеметы на плечах таскали… И все-таки шли… А теперь… почему же?
И Ленчик вопросительно смотрит на родителей.
Те переглядываются.
- Ничего, Ленчик. Все будет в порядке…
Отец привлек к себе мальчика и сказал:
- Знаешь, мы думаем поехать в отпуск на месяц в Степановку, к бабушке. А потом перейдем на другой завод, на котором нет прорывов…
- Да, папка? К бабушке! В Степановку! - Ленчик даже подпрыгнул от радости. - А то мы в прошлом году жили там только одну неделю…
Он вспомнил сочную, сладкую морковку, которую целые дни грыз у бабушки на огороде. Больше всего Ленчику нравится морковка. Кроме того, в Степановке есть такие ребята, которые даже паровоза еще не видели… И они слушали Ленчика, раскрыв рот, и даже как будто ему не верили.
- В Степановку, папка!
Лейба и Пелагея недавно говорили об этом. Время отпуска у них совпадает. Есть у них пятьсот рублей, - выиграли по облигации. Можно на месяц уехать в деревню к матери Пелагеи. Там всего много. Спокойно. Лейбе с его туберкулезом очень полезно отдохнуть и поправиться.
3
На следующий день после уроков было собрание звена, комсомолец из горкома и учительница рассказывали о хозяйственных задачах. И снова упоминали папин завод, и снова говорили о прорыве. Говорили это и о Гришкином отце, который работает на том же заводе. Вот об этом думал сейчас Ленчик. У ворот своего дома он вдруг остановился и озабоченный пошел дальше.
Он пошел на завод… Его родители, красногвардейцы, - прогульщики… Да, его родители - бывшие красногвардейцы.
Ленчик пошел на завод.
Ленчик давно там не был и нашел завод не сразу. Он узнал его по гудку. У каждого завода свой особый гудок. На отцовском он вначале хрипит, потом переходит на фальцет и заканчивает настоящим басом.
Когда Ленчик пробрался в цех, там было полно рабочих, сидевших на станках и стоявших в узких проходах, словно оттеснив к стенам станки, трансмиссии, тиски.
- Почему не начинают? Ведь люди еще не ели! - кричали рабочие, обращаясь к председателю и секретарю, стоявшим у окна, в которое еле светил хмурый день.
Над столиком горела большая лампа. Все ждали начала собрания.
Ленчик протиснулся меж двух станков и начал рассматривать присутствующих.
У председателя - густые, насупленные брови, совсем как у отца, и черные мягкие усы, прикрывающие даже нижнюю губу.
"Как он ест? - подумал Ленчик. - Ему бы привязывать усы к очкам, достали бы…" Очки у председателя держались на самом кончике носа, и только тень от них, отбрасываемая низко висевшей лампочкой, лежала возле глаз.
Секретарем был Мишка Соловьев. Ленчик его хорошо знает. Он только в прошлом году окончил двадцать шестую школу и сразу пошел сюда на работу. Он здесь, оказывается, активист.
А вот и родители. Они стоят у фрезерного станка. Рядом с ними дядя Антон, Антон Шатюк. Они всегда втроем - дядя Антон, отец и мать. Они внимательно слушают доклад.
У отца как бы удивленно приподняты брови, дядя Антон то и дело морщится, большая, темноватая в суставах рука лежит на редкой рыжей бородке. У матери возле рта две складки. Ленчик глядит на них, и ему становится стыдно оттого, что он так плохо о них думал. Боясь, что его заметят, Ленчик повернулся к стене.
Тем временем Мишка перевернул лист бумаги на другую сторону, что-то написал там, провел черту сверху вниз и стал ждать, пока кончится доклад. Докладчик снова повторил, что с введением индивидуального фин-плана положение значительно улучшилось, однако мешает текучесть рабочей силы, которая все еще высока.
- Скоро кончит, - произнес старик, стоявший недалеко от Ленчика. Он все время качал головой, так что нельзя было понять, когда он согласен, а когда нет. Голова качалась утвердительно, а глаза при этом говорили: "Нет, нет…" Странные глаза у старика!
Проголосовали резолюцию по докладу, и рабочие начали торопить, чтобы скорее кончали с "текущими вопросами": кушать пора!
- Погодите минутку! Тише! - успокаивал председатель. - Сейчас кончаем. Еще одно важное сообщение: завтра во время перерыва состоится доклад о социалистической контрактации…
- Слышишь, Александрыч? - многозначительно обратился к старику бритый рабочий.
"Чего он так испугался, этот дяденька?" - подумал Ленчик и снова повернулся к председателю. Тот продолжал:
- Это вопрос чрезвычайно важный, и я хочу вас немного информировать, чтобы вы были готовы завтра принять соответствующие решения, как и подобает настоящим пролетариям. Товарищи, все мы хорошо знаем, какое значение в реконструктивный период приобретает…
- Хорошо еще, что не сегодня, а завтра, - заметил бритый рабочий. - Ведь это обдумать надо… Как-то так…
Старик, добродушно улыбаясь, заметил:
- Да, крепостное право еще дед мой, царство ему небесное, отменил…
Ленчик с удивлением посмотрел на старика, но тут же отвернулся, так как услыхал голос отца:
- Прошу слова.
- Наверное, опять о кружке изобретателей, - проговорил старик, надевая шапку. - Носится с ним, как с писаной торбой. Только и делают, что изобретают, а мы все топчемся на одном месте…
Оттого, что этот старик, который утвердительно качает головой, в то время как глаза говорят "нет, нет", так плохо сказал об отце, Ленчику очень захотелось сказать ему что-нибудь злое, оскорбительное. "Черепаха!" - вот что хотелось ему сказать. Но старик ушел, а отец получил слово.
Он вышел вперед, окинул строгим взглядом собравшихся и рассек рукою воздух:
- Товарищи!
Лицо у отца побледнело, и на щеке стал отчетливо виден старый, давно затянувшийся шрам.
- От имени троих рабочих - Лейба Рейшиса, Пелагеи Некритиной и Антона Шатюка - я заявляю собранию, что с нынешнего дня мы считаем себя мобилизованными, как красногвардейцы пятилетки, мы решили законтрактоваться на заводе до конца пятилетки… Это большая ответственность, и мы приложим все наши силы, чтобы быть достойными звания красногвардейцев пятилетки. Надеемся, что все рабочие нас поддержат…
Раздались аплодисменты. Ленчик тоже хлопал до боли в ладошках и радостными, благодарными глазами смотрел на отца и мать. Но те его не замечали. Они рассматривали какие-то листочки, и председатель что-то говорил им.
Потом он вынул из портфеля еще пачку листочков и поднял их над головой. Пачка рассыпалась, и Ленчик увидел напечатанное крупным шрифтом слово: "Обязательство".
- Товарищи! Кто еще?
Несколько десятков рук потянулись к столу, пачку листков разобрали.
А те, кто чего-то ждал и чего-то боялся, потихоньку ушли из цеха.
- Давай-ка сюда, Лукич, подпишем!
Люди расходились, пряча листочки в карманы.
- Красногвардейцы так красногвардейцы, черт возьми!..
- Хорошо!
4
Когда Лейба и Пелагея вышли из цеха, рядом с ними неожиданно очутился Ленчик. В глазах его светилась радость, щеки пылали.
- Ты как попал сюда?
Ленчик совал им свою горячую руку.
- Правильно вы сделали, так и надо… А в Степановку не надо. Я уже не хочу в Степановку…
Родители непонимающе переглянулись.
- Ты что? Был на собрании? А как ты попал?
- Я… Это… Но я думал… - лепетал Ленчик. Он никак не мог рассказать, как он здесь очутился.
Наконец, когда они уже вышли на улицу, Ленчик рассказал о занятиях звена, о Гришке, которого тоже дразнили. Тот еще вчера решил пойти к отцу на завод - посмотреть, что он там делает… Но по дороге Гришка увидел возле магазина Центроспирта милиционера, который втаскивал человека на извозчичьи дрожки. Гришка подошел поближе, и это оказался его папа…
Ленчик почувствовал, что говорит совсем не то, что следовало. Он не должен был это говорить… Они не хотел… Ленчик запутался, покраснел и спрятал лицо в маминой руке…
Но когда Ленчик поднял голову и взглянул на родителей, у него сделалось так хорошо на душе, что он схватил отца и мать за руки и потащил их вперед, с гордостью поглядывая на прохожих. Ему хотелось подбежать к каждому и кричать о том, что теперь его не за что дразнить, что его родители всегда были красногвардейцами и сейчас они тоже красногвардейцы.
И Ленчик радостно смеется.
И все - трамваи и автобусы, автомобили, мотоциклы, конские копыта, все выстукивают по мостовой:
- Хо-ро-шо! Хо-ро-шо! Хо-ро-шо!
На неостывший асфальт падают желтые и красноватые листья. Ленчик ловит на лету один лимонно-желтый листок и швыряет его на тротуар. Но листок падает на лицо рабочего, который варит асфальт в горячем котле. Рабочий поворачивается и кричит сердито:
- А вот я тебе, пацан!..
Но Ленчик не боится. Он подбегает к отцу, прячет голову в его пальто и весело хохочет…
1941
В освещенном кругу
Сапожник Хаим (его до сих пор так называют) погнал стадо домой. Впереди шли десятка два коров; сытые, они осторожно несли тяжелое розовое вымя, то и дело хлопая себя хвостами по круглым бокам. Он шел позади, зажав под мышкой длинный бич, и неторопливо свертывал цигарку.
Хаима не трогает, что его до сих пор называют сапожником. Ведь, в самом деле, двадцать лет подряд его так называли. Дед его был сапожником, и отец был, ну, и его обучили этому ремеслу. Но Хаим всегда не любил сапожничий фартук, дратву, колодки и низенький табурет с продавленным кожаным сиденьем.
И как назло (так думает Хаим) у него маленькие косые глаза - зрачки сдвинуты к самому носу - почти без ресниц. Над глазами щетками торчат черные брови, нос большой, с голубыми прожилками. Жесткая квадратная борода, коротко подстриженная, похожа на колодку, а желтая впалая грудь - на кожаное сиденье табурета.
Зато у Хаима длинные руки с широкими ладонями, каждый палец в рукоятку молотка. Вот эти-то руки и стащили его два года тому назад с сапожничьего табурета в колхозное поле. Да, вот уже второй год (а кажется, только что все это было), как райисполком выделил здесь, верстах в десяти от города, землю для еврейского колхоза. И почти все местечко сразу же перебралось туда. Тогда тут, конечно, еще ничего не было. Понемногу вырос один дом, второй… Вон виднеется угол железной крыши. Поставили амбар, хлев. Но пока немногие живут с семьями, остальные смогут перебраться только в будущем году. Мужчины сейчас живут в одной большой комнате - общежитии.
Приобрели кое-какой инвентарь, лошадей и коров - неплохое стадо.