Калпе сел рядом с Холгитоном, ему подали чашечку подогретого на костре ханшина.
- Тебя Сапси привел? - спросил старик сосед. - Этот Сапси ходит по селу, от него водкой несет, он всех дразнит ее запахом. Многих он сюда привел.
- Почему-то он ведет сюда одних должников У, - засмеялся кто-то. - Эй, Сапси, ты нарочно выбираешь должников?
- Чего пристали к нему? Все охотники должники У, брось в толпу камень, в кого ни попадешь - все его должники.
- Русские запретили водкой торговать…
- А что в этом хорошего? Встретились люди, а выпить нечего.
Калпе подозвал вертевшегося тут же приказчика У и попросил бутылку водки. Цена водки была высокая, но Калпе не стал торговаться - стыдно торговаться, когда другие брали по такой же цене. Калпе взял чашечку и стал подносить водку охотникам, сперва старшим, потом тем, кто помоложе. Не забыл он и приятеля Сапси.
- Ты у китайца зазывалой стал? - тихо спросил он.
- Водкой платит он, - улыбнулся Сапси.
- Совсем хитрый стал, любой закон обойдет.
- По-другому теперь ему нельзя, хитро торговать надо. А водку ему привозят то ли из Сан-Сина, то ли из Хабаровска. Тайком, ночью привозят и прячут. Меня иногда зовут на помощь.
- Лаодин ты - слуга, вот кто!
- Ах, лаодин так лаодин, зато я водку пью.
- На, пей, - Калпе протянул приятелю чашечку.
- Сегодня ночью мы в Болонь переезжаем, - сообщил Сапси, отпив водки. - Старик не хочет рисковать. Он уже подговорил самых уважаемых охотников, они последуют за ним в Болонь и продолжат там праздник без милиционера и без советских торговцев.
- Советские больше платят, товары их дешевле.
- Этого старик и боится, потому он уводит охотников от них.
Калпе опьянел, он смотрел на поляну и не мог понять, то ли пришли новые люди, то ли в глазах его двоилось. Мелькали новые лица, озерские, хунгаринские, мэнгэнские. Поляна зашумела пьяными голосами.
- Ты, Калпе, не думай, будто я один зазываю охотников, - бормотал Сапси. - Китаец еще подобрал людей, наказал, чтоб мы по-всякому отводили охотников от советского торговца. Понял?
- Как по-всякому?
- Так. Угрожать можно, пугать можно. Можно обманывать, можно немного напоить и сюда тащить. Совсем хитрый стал старик У. Он так и сказал, у кого есть шкурки, всех зовите.
- А я вот пойду и дам этой паршивой собаке по морде! Я все шкурки продам этому, советскому, новому. Да, кооптару…
- Ко-о-опе-ра-а-тору. Понял? Ты медленно говори.
- Зачем мне медленно? Я быстро, по морде ему…
- Его двое сыновей защищают, понял? Другие заступятся, изобьют тебя.
- Тогда я пойду к своим, возьму бутылку и пойду.
- Не ходи, Калпе. Говорю тебе как другу, нельзя ходить. Этот советский, с наганом, он свирепый, так сказал мне китаец. Он пьяных будет бить, потом отберет шкурки и посадит в тюрьму. Вот так. Понял? В тюрьму посадит, потому что ты пьян. Вот какая эта советская власть. Я думаю, это плохая власть.
- Новая власть нам муку дала? Дала. Хорошую муку. Даром дала. Сама привезла. Я думаю, это хорошая власть.
- Муку - да. Это хорошо. Но почему не разрешает водкой торговать? Это плохо. Понял?
- Понял. Я все понял. Пойдем еще выпьем. Калпе плюхнулся возле Холгитона, выпил чашечку подогретого вонючего хамшина и заснул тут же. Проснулся он к вечеру. Вокруг шумели опьяневшие охотники, они что-то доказывали друг другу, путая русские и нанайские слова. Тут же находился и старый У. Калпе поднял тяжелую голову, встряхнулся, как делает собака, вылезая из воды, и тут заметил милиционера. Тот что-то говорил китайцу, но на него наседали охотники, кричали, и Калпе ничего не мог понять. Вспомнив слова Сапси, Калпе ощупал мешочек с пушниной под халатом, мешочек был на месте, и он облегченно вздохнул. Теперь надо было скорее бежать с этой поляны, пока не заметил милиционер. Он вскочил на ноги, сделал шаг в сторону кустов.
- Тише! - закричал в это время милиционер. Калпе замер на месте и боязливо оглянулся.
- Вы, торговец У, нарушили советские законы, - громко сказал милиционер. - Вы организовали продажу контрабандной водки, напоили охотников и обобрали их. За это вы понесете наказание. А сейчас я конфискую у вас всю контрабандную водку…
Перед милиционером на траве лежало десятка два бутылок водки. Трое малмыжских парней, добровольных помощников милиционера, забрали бутылки и понесли в село.
- Вы еще виноваты в том, что ярмарка не состоялась, - жестко сказал милиционер китайцу, сверля его злыми голубыми глазами. - Вы сорвали ярмарку.
Старый торговец молчал, он сделал свое дело: почти вся пушнина, привезенная охотниками на ярмарку, теперь находилась в его мешках. Он получил пушнину за счет старых долгов промысловиков да еще приобрел новых должников. Старый У был доволен. Он уже знал, что советский торговец набрал всего лишь несколько десятков белок не лучшего качества да с десяток колонков. Если бы не охотники, старый У теперь смеялся бы над своим новым соперником по торговле. Но этого сделать было нельзя, и старик ударил сухонькими кулачками по тощей груди, сморщился, и по его лицу потекли слезы.
- Грабители, хунхузы, - забормотал У тихо, чтобы не услышал удалявшийся милиционер, но слышали окружавшие охотники. - Ограбил старого торговца, среди бела дня ограбил. Кому я пожалуюсь на него? Нигде теперь я не найду защиты.
Старик опустился на измятую траву, прикрыл ладонями лицо. Охотники растерянно молчали - они сразу отрезвели.
- Вот какая новая власть, - всхлипывал торговец. - В старое время разве мог жандарм так ограбить меня? А теперь что? Разве советская власть поможет? Кому мне жаловаться?
- Куда он денет эту водку? - спросил кто-то.
- Сам выпьет, может, продаст русским за деньги, - зло ответил торговец.
- Нехорошо все это, совсем нехорошо, - сказал старый Холгитон. - Отобрал все. Как так можно?
Тут охотники опять загалдели. Они ругали милиционера, советскую власть, которая не защищает старых людей и позволяет человеку с наганом отбирать чужую водку. Долго шумели охотники.
- Нечего нам теперь тут делать, - сказал Холгитон, - собаке под хвост эту ярмарку. Уедем все по домам.
- Правильно. Разъедемся, потом посмотрим, с кем они будут ярмарку справлять.
- Вы хорошие люди, - сказал У, вытирая мокрое лицо. - Я всегда вас любил. Эй! Принесите припрятанное, я хочу выпить с друзьями.
Приказчик юркнул в кусты и вскоре принес четыре бутылки водки. Старый У сам разливал водку и сам подавал охотникам, как это делает радушный хозяин.
- Сколько лет мы вместе живем, сколько водки выпито за это время, - продолжал он. - Дети наши имеют своих детей, а мы состарились. Мы совсем не ссорились, может, если ссорились из-за мелочи, тут же мирились. Я правильно говорю?
Старые охотники утвердительно закивали головами, молодые закричали:
- Правильно! Верно говоришь.
- У меня еще найдется водка, она находится дома, в Болони, - продолжал старый торговец. - Я думаю так, надо перенести ярмарку в Болонь, подальше от этого человека с наганом. Пусть он здесь останется, а мы будем праздновать и веселиться в Болони.
- А он не приедет туда?
- Он напьется отобранной водки и будет спать. Хоть бы сдох!
- Правильно говоришь, У, чего дома сидеть, когда праздник! - закричал Холгитон. - Я поеду к тебе, я хочу еще праздновать. Надо сейчас же выезжать, будем в Болони ночевать. Эй, Калпе, поехали в Болонь!
Калпе с Холгитоном обнялись и, шатаясь, побрели через кусты. Их догнал Сапси и сообщил:
- Милиционер отобрал водку и у Американа.
- Американа? - удивился Калпе. - Почему я его не видел? Где он продавал?
- Пусть отбирает у Американа! - закричал Холгигон. - У него, у паршивой собаки, все можно отобрать. Не жалко его. Но зачем обидели старого китайца? Он старый, как я, он давно живет на Амуре и наш друг. Говорю тебе, он старый и давно…
На берегу Калпе встретился с женой и детьми. Далда, увидев пьяного мужа, испуганно съежилась. Кирка с Мару смотрели на отца с любопытством. Возле соседней лодки сидели в тесном кругу Пиапон, Токто, Пота, Гида, Дяпа, Богдан. Они тоже выпивали.
- Эй, Калпе, где ты пропадал целый день? - окликнул Токто.
- Пил, с друзьями пил, - ответил Калпе и свалился на острые камни возле Токто. - Холгитон пил, другие пили. Только этот милиционер отобрал у китайца водку и пошел с тремя русскими выпивать. Отобрал и все. Плохой совсем этот милиционер.
- Ты продал шкурки? - спросил Пиапон.
- Шкурки? Зачем? Не продавал. Я повезу их в Болонь, так мы все решили. Сказали все, уедем в Болонь, подальше от этого плохого милиционера. Поехали, а?
- Кто это сказал?
- Все сказали. Видишь, все собираются. Поехали, в Болони будем ночевать. Жена! В Болони будем ночевать. Все едут, мы тоже поедем.
Токто подал Калпе чашечку водки.
- Если все едут, чего нам тут сидеть? - сказал он. - Поехали, ближе к дому будем. Пиапон, ты проводишь нас в Болонь, там еще выпьем. У этого хитрого китайца всегда водка найдется.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первая ярмарка, организованная советской властью, сорвалась. Охотники переехали в стойбище Болонь и здесь продолжили праздник на свой лад. Пьянствовали они еще два дня.
Богдан в эти дни находился возле отца и матери, чтобы не огорчать их, немного выпивал, хотя ему до тошноты был противен китайский ханшин.
- Женись, сын, внуков хочу нянчить, - в который раз повторяла Идари. - Чего ждешь? Невесту не подыщешь?
- Не тороплюсь я, подождем еще, - отвечал Богдан.
- Жди, пока не состаришься! - сердилась Идари.
Ее поддерживали все: отец, Токто, Гида. Богдан только посмеивался. Жениться он пока не собирался, дорогих шкурок соболей, лисиц, выдр у него не было, и теперь никто не говорил, что он самый богатый жених на Амуре. Но даже если бы шкурки на тори и были, Богдан не стал бы жениться. Часто он вспоминал про свои беседы с доктором Храпаем и с командиром Глотовым; они неустанно твердили, что с приходом советской власти жизнь нанайского народа изменится, а Богдан должен выучиться, стать грамотным человеком и помогать своему народу строить новую жизнь. Богдан хотел учиться и поэтому не торопился обзаводиться семьей. Он замечал стыдливые взгляды девушек, откровенно призывные молодух, но старался держаться подальше от них. В Болони Богдан вновь встретился с Гэнгиэ, второй женой Гиды, и опять красавица Гэнгиэ удивила его. Вечером, когда опьяневшие охотники уснули вповалку в доме ее отца Лэтэ Самара, она подошла к нему, взяла его руку и молча начала гладить. Руки ее были теплые, мягкие и чуть дрожали.
- Ты совсем изменился, - сказала она после долгого молчания.
- Состарился? - спросил Богдан.
- Нет. Ты стал совсем мужчина. Ты много пережил на войне.
- Не говори о войне. Зачем ты подошла ко мне?
Гэнгиэ посмотрела ему в глаза, лукаво улыбнулась.
- Боишься? А еще воевал. Подошла, потому что хотела подойти. Я не боюсь, как ты.
- Тебя муж избаловал.
- Может, избаловал, может, нет, но я не ооюсь его, он сам боится меня. Ты слышал, он из-за меня от партизан убежал, домой вернулся.
- Зачем ты напраслину говоришь?
- Все знают, все над ним подсмеиваются.
Гэнгиэ вдруг обняла Богдана, прижалась, но тут же отстранилась и ушла. Богдан растерялся, он почувствовал себя в чем-то виноватым перед своим другом Гидой, и в то же время нежная, красивая Гэнгиэ стала ему неожиданно близкой и желанной.
На следующее утро он проводил родителей и Токто с Гидой. Гэнгиэ на прощании не отводила от него глаз и сидела грустная, сжавшись в комок, словно птица в ненастье.
- Может, приедешь в гости? - спрашивала Идари. - На охоту съездили бы с отцом. Приедешь? Ты совсем стал забывать нас. Мы все скучаем по тебе.
- Он уже взрослый человек, - говорил Пота. - Если любит нас, приедет. Чего ты пристаешь к нему? Сам он все знает.
В тот же день Богдан вернулся с Пиапоном в Нярги и вечером уехал с ночевкой на рыбалку. Он выставил сети и поехал острогой бить сазанов. Ему не везло, только один сазан попался на острие остроги, другие успевали увильнуть и уплывали.
При свете костра Богдан поел талы, похлебал ухи и залез под накомарник. Когда лег, вспомнил Гэнгиэ. Вспомнил ее нежные руки, приятный голос, увидел перед собой ее печальное красивое лицо. "Ты много пережил", - говорила Гэнгиэ.
Да, Богдан много пережил, много видел вокруг смертей, но неужели только из-за сострадания Гэнгиэ обняла его? Просто из-за жалости? Тогда это жестоко, только из-за жалости ласкать и обнимать молодого человека. Да, он полюбил Гэнгиэ, он понял это, когда прощался с ней, когда увидел ее грустное прекрасное лицо. Но Гида может не беспокоиться. Богдан не станет отнимать жену у друга, не будет ее соблазнять.
"Ты много пережил", - вновь услышал Богдан голос Гэнгиэ и, чтобы отвлечься от мысли о ней, стал вспоминать друзей-партизан, бои с японцами.
Проходят годы, и из памяти Богдана исчезают многие подробности похода на Николаевск. Он начал забывать о встречах с людьми на пути в Мариинск, о тяжести расставания с Пиапоном и Токто в Мариинске, о первых столкновениях с белогвардейцами и японцами, но, по-видимому, до могилы не забудет взятия крепости Чныррах и смерть Кирбы Перменка. До сих пор стоит перед глазами восковое лицо Кирбы.
Кирбу хоронили по-партизански, из винтовок стреляли в ненастное небо. Потом наступали на Николаевск, окружили его со всех сторон и начали палить по нему из пушек.
Богдан не знал, кто сыграл главную роль - артиллеристы или лыжники-партизаны, которые каждую ночь тревожили японцев и белогвардейцев. Вскоре Богдан услышал о начавшихся переговорах, о том, что японцы, несмотря на возражения белогвардейцев, без боя сдают город. 28 февраля 1920 года партизаны вошли в город.
Богдан вместе с другими вылавливал офицеров, присутствовал при освобождении заключенных из тюрьмы. Здесь он узнал, что навсегда потерял и второго своего приятеля - парламентера Орлова, - белые его замучили. Товарищи - негидалец Кешка Сережкин и ороч Кондо Акунка разделяли его скорбь и не отходили от него, сочувствовали его горю.
- В тайге самый злой зверь лучше этих белых, - говорил Кондо по-своему. - Застрелили бы сразу, зачем было так мучить?
- Это не люди, потому их надо уничтожать, - сказал Кешка.
Через несколько дней Богдан проводил по домам своих боевых товарищей. Первыми отпустили из отряда негидальцев Кешку Сережкина и Николая Семенова.
- Война кончилась, дома дела ждут, - говорили они на прощание. - Ты, Богдан, если мы понадобимся, позови, мы обязательно придем. Позови обязательно.
Богдан тогда сам не знал, кончилась война или нет. Партизанские командиры говорили, что в Де-Кастри лыжники ничего не могут поделать с отрядом полковника Вица, засевшим в ожидании весны за толстыми стенами маяка. Да и японцы еще находились в Николаевске. В их руках были Хабаровск и Владивосток.
Доктор Храпай - самый близкий Богдану человек - растолковывал молодому охотнику происходившие события, много рассказывал о Ленине. Потом, когда говорили о большевиках, Богдан всегда представлял Ленина, вождя большевиков. Когда говорили о советской власти, перед ним опять возникал Ленин, портрет которого впервые удалось увидеть в Николаевске. Ленин и советская власть - так же неразрывно, как Ленин и большевики.
Партизаны лыжного отряда один за другим покидали Николаевск и уходили по домам. Десятого марта Кондо Акунка разбудил Богдана и сказал:
- Я ухожу, Богдан, по снегу легче добираться в Тумнин. Ты бы тоже лучше ушел, чего тебе тут делать?
- Лета дождусь, на пароходе уеду, - ответил Богдан.
- На пароходе, наверно, хорошо. Я бы хотел приехать на Амур, чтобы с Американом встретиться.
- Приезжай, поговорим.
- Только, Богдан, чувствую, что злости к нему меньше и меньше становится. Насмотрелся, как белые людей мучали и убивали, и злость на Американа стала уменьшаться. Ты понимаешь? Потому что есть люди хуже Американа. Я ненавижу этих людей.
- А Американа любить стал, так, что ли?
- Зачем так говоришь, Богдан? Американ все равно плохой человек.
Кондо обнял на прощание Богдана, они расцеловались. Из всего отряда лыжников Богдан остался один.
Обо всем этом вспомнил Богдан, лежа в накомарнике. Многое забывалось, но главное всегда будет в его сердце.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ярмарка пришлась по душе Пиапону, понравился ему и советский торговец. Но главное - веселье. За время войны народ забыл, что такое веселье, редко когда отмечались праздники, почти никто не справлял касан - отправление души покойника в потусторонний мир, потому что негде и не на что было купить продовольствие и водку. О праздниках люди не думали, у всех на уме было одно: как бы прокормиться, где бы добыть хоть немного крупы и муки.
А тут ярмарка! Пустые охотничьи мешки, пустые амбары, желудки, поджатые от частого недоедания. Но народ веселился! Веселился, потому что видел на прилавках муку и крупу, веселился, потому что за многие годы впервые встретились родственники с родственниками, проживающими в дальних стойбищах, друзья с друзьями. Советская власть организовала эту встречу на ярмарке!
Пиапон обнимал дочь Миру, зятя Пячику, друзей из Хулусэна, Диппы, Подали, Хунгари, Хурэчэна. Много друзей у Пиапона, а еще больше родственников, если начать распутывать клубок родственных связей, то, пожалуй, каждый нанай его родственник.
Когда охотники собрались в Болонь, Пиапон, не задумываясь, поехал со всеми вместе. Только на следующее утро, встретившись с милиционером, который приехал вслед за охотниками, Пиапон стал разбираться в происшедшем.
- Что будешь делать с торговцем? - спросил он милиционера.
- Сообщу куда надо, хватит ему, кровососу, народ грабить, - жестко ответил милиционер.
Торговцу У не удалось в Болони развернуть торговлю водкой, как ему хотелось, широко и вольно. Охотники остались недовольны им, но еще больше сердились на человека с наганом.
- Это советская власть? Она запрещает выпивать с родственниками при встрече?
- Может, покойников тоже без водки хоронить? Свадьбу без водки справлять?
- Эй, партизаны! Зачем такая власть? Зачем вы за нее воевали?
Охотники громко высказывали свое недовольство, а торговец У слушал эти выкрики и довольно потирал ладони. Милиционер не отходил от него, не разрешал он покидать лавку и приказчику.
- Охотника худо говори про советска власть, - потешался У. - Ухо есть, слушай надо.
Милиционер слушал, но и от торговца не отводил глаз.
- Советская власть - молодая власть, - отвечал он, сдерживая себя и не повышая голоса. - Народ здесь еще не разобрался в ней. Вот такой табак.
- Какая табака? - интересовался У. - Не понимай моя.