- Ничего, скоро поймешь.
Как ни сторожил милиционер, охотники доставали водку через сыновей и жен торговца. Вскоре они покинули лавку и разбрелись по фанзам продолжать попойку. А тут еще подоспели из Мэнгэна люди Америка на и тоже привезли водки.
- Моя сиди, а охотника все пьяна, - говорил У милиционеру и смеялся Одними глазами. - Как так, моя понимай нет. Смотри, смотри моя, все пьяна. А-я-я, совсем худо.
Милиционер тоже заметил повеселевших охотников, они уже не поносили советскую власть, да и зачем им было ее поносить, когда никто ничего толком не знал о ней. Ругали они ее под воздействием минутного настроения, оттого что хотелось опохмелиться, выпить, повеселиться с друзьями. Теперь же, пропустив по нескольку чашечек вонючего хамшина, охотники добродушно подтрунивали над милиционером, приглашали к себе в фанзы.
- Советская власть все же хорошая власть. Какая другая власть в самый голод привозила нам муку и крупу?
- Мука и крупа все равно не дармовая.
- Нет, дармовая. Не станет советская власть с первого же дня нас обманывать.
Милиционер не понимал нанайскую речь, но он сознавал, в какое смешное положение попал - старый торговец обвел его вокруг пальца, облапошил, как сказали бы друзья. Чувство стыда и беспомощности овладело им, потом охватила злость. Поглаживая кобуру, он мерил лавку торговца от одного угла до другого. Застрелить бы этого желтого старого волка, как стрелял когда-то белогвардейцев. Но теперь другое время, теперь он не красноармеец, а представитель молодой советской республики. Да и враг другой, с ним надо воевать другим оружием.
"Ну, гнида, погоди, все равно я тебя прижму", - думал он, покидая лавку: сидеть в ней не было смысла.
Милиционер разыскал Пиапона, сел рядом с ним за низкий столик в кругу его родственников. Ему подали водку, и он, поблагодарив, выпил.
- Советский жандарм выпил с нами, - сказал Токто.
- Он не жандарм, он милиционер, - ответил Пиапон и спросил гостя: - Обманул тебя старый лис?
- Обманул, - кивнув головой, ответил милиционер. - И дальше будет обманывать, потому что я один, а вы не хотите помочь.
- Сейчас тебе никто не поможет, - сознался Пиапон. - У людей праздник встречи, а праздник без водки - какой праздник? Сейчас не помогут. Ты маленько погоди…
- Пиапон, ты ему скажи, пусть он не отбирает у торговцев водку, - попросил Токто. - Он людей против советской власти этим настраивает. Неужели это он не понимает?
- А ты неужели не понимаешь, что торговец не хочет новой власти, новых торговцев-кооператоров? - спросил Пиапон.
- Маленько понимаю, не глупый.
- Советская власть отнимает власть У над охотниками-должниками.
- Должники все равно обязаны вернуть ему долги. Честные люди по-другому не могут.
Пиапон не ответил, потому что сам был согласен в этом с Токто. Но долги охотников накапливались годами, многие молодые охотники ныне расплачиваются за умерших отцов и даже дедов. Справедлив ли такой долг? Этого Пиапон не знал. Над этим еще следовало подумать, не сегодня, а позже, на свежую голову.
- Все же этого У надо выгнать, - продолжал Токто, - он обманщик. Никогда не забуду, как он потребовал с меня долг умершего Чонгиакингаса.
"Запутанное дело, все перемешалось в голове", - подумал Пиапон и сказал милиционеру:
- Ты здесь уже ничего не сделаешь.
- Я понимаю, - ответил милиционер, - мне лучше уехать.
Милиционер уехал. Узнав об этом, старый У безбоязненно начал торговать водкой в лабазе. Подвыпившие охотники несли ему последние шкурки: одни расплачивались за долги и тут же вновь должали, другие брали водку и присовокупляли ее к старым долгам. Торговец только успевал записывать в долговую книгу.
- Калпе, ты умный, честный, как отец, - улыбался У, зачеркивая имя Калпе. - Отец твой, Баосангаса, был хороший человек. Ты в него пошел. Ты больше не должен мне, я снял твой долг. Все.
Калпе еле стоял на ногах, если бы не прилавок, он свалился бы на пол.
- Я честный, я долг отдал! Понял? Честный! - кричал он. - А ты все равно собака, паршивая, все равно… Теперь мой сын без жены останется… Кто виноват? Собака, ты виноват…
- Ты долг вернул! - закричал приказчик.
- Вернул… А все вы собаки… Жену моего сына съели.
Далда с Киркой подхватили Калпе под руки и увели из лавки. Потом Далда пожаловалась Пиапону и расплакалась.
- Глупец, - от злости плюнул Пиапон. - Умирал торговец без его мехов! Ну и голова. Что теперь сделаешь? Назад шкурки не отберешь…
Померк с этого момента праздник для Пиапона. Если даже его брат, которого он считал умным, за водку спустил всю пушнину, то другие охотники, должно быть, совсем головы потеряли. Какой же это праздник? Сегодня веселись, а завтра плачь? Отрезвятся завтра охотники и опять будут мучаться, думать, как прокормить семью, как достать на зиму охотничьих припасов.
"Новая власть, а тяготы те же, - думал Пиапон. - И торговец-обманщик тут же. Сколько так будем жить?"
Пиапон засобирался домой, чтобы не видеть, как старый У обирает охотников. Уехать надо, не обижая родственников и друзей. Но как это сделать? Можно было, конечно, сослаться на дела, если бы они были. Но Пиапон не знал даже, чем должен заниматься председатель Совета. Спрашивал он об этом однажды болонского председателя, но тот и сам представления не имел.
Помог ему Токто, он разругался с торговцем и уезжал в Джуен. За ним и Пота с Идари. Пиапон попрощался с ними, потом с дочерью Мирой и с зятем Пячикой и с легким сердцем покинул Болонь. По пути заехал в Малмыж, зашел к Митрофану Колычеву.
- Один возвратился, - сказал Митрофан по-нанайски, поздоровавшись с другом. - Зачем в Болонь убежали?
- Плохо получилось, Митропан, очень плохо. Я только там сообразил все.
- Хоть поздно, и то хорошо. А кооператоры тут забеспокоились, не понимают, почему уехали. Дружно уехали, - улыбнулся Митрофан. - Только плохо, что командовал У. Если бы ты командовал, совсем по-другому вышло бы, верно?
- Нет, Митропан, люди все выпившие, думы у всех одинаковые, праздновать хотят - тут ничего нельзя было поделать.
Митрофан все это понял сразу и как мог растолковывал кооператорам, милиционеру, но те были молоды, горячи, они хотели с ходу установить законы советской власти и завоевать уважение охотников. Возвращение облапошенного милиционера, его признания несколько остудили одних, других, наоборот, распалили, и они готовы были принять чрезвычайные меры.
- Ничего, Митропан, это только начало, - продолжал Пиапон. - Наши люди дружно встали, когда была война за советскую власть, теперь они еще дружнее пойдут за ней.
- Первый блин - комом, - сказал Митрофан по-русски.
Пиапон не понял поговорки, но не стал переспрашивать. Хозяйка собрала на стол и пригласила его кушать. За столом друзья заговорили о своих житейских заботах, о большой воде, о будущей кетовой путине и зимней охоте.
Митрофан все последние годы охотился в тайге вместе с Пиапоном и его родственниками, но нынче зимой решил "гонять почту". Пиапону хотелось пойти на лесозаготовки, у него не было уверенности, что прокормит семью охотой, но на озере Шарго не заготовляли лес со времени войны, и неизвестно было - станут ли возобновлять работы. Зима предстояла трудная, поэтому друзья много говорили о ней. Потом Митрофан начал вспоминать, как он, похоронив отца, отправился по заданию партизанского штаба в верховья Тунгуски.
Случилось это зимой 1921 года. Митрофану Колычеву дали задание обследовать, возможно ли провести обозы и партизанские отряды с Тунгуски на озеро Болонь. Партизаны хотели по этому пути перебросить на Амур необходимые боеприпасы и военные силы для освобождения Николаевска.
Митрофан никогда не ходил на Тунгуску и проводников мог набрать только среди озерских нанайцев на Харпи. На одиннадцать охотников нашлось всего три винчестера с десятью патронами, три нарты и девять собак. Пошел с Митрофаном и сын Токто, Гида. Гида долго отнекивался, находил разные причины и, наверно, отказался бы идти, если бы его жена не пристыдила.
- Я думала - ты настоящий охотник, - сказала Гэнгиэ. - Все охотники воевать ходили, новую власть ходили защищать. Знала бы я дорогу, сама пошла.
Гида вспыхнул и стал собираться. Всю дорогу он грустил, редко разговаривал.
- Жена у тебя с характером, - сказал ему как-то Митрофан.
- Она самая хорошая женщина, - грустно ответил Гида.
- Ты ее слушаешься?
Гида промолчал. Митрофан усмехнулся.
- Выходит, она верх взяла.
- Что ты понимаешь?! - вдруг рассердился Гида. - Ее все слушаются: и отец и мать, все слушаются. Все любят.
Больше Митрофан не затевал разговора о Гэнгиэ.
Маленький отряд поднимался по Симину. Снегу было мало, и собаки без труда тащили легкие нарты. По обеим берегам тянулись густые тальники, на них сидели тетерева.
- Эх! Ружье бы! Суп получился бы вкусный! - ахали охотники, с завистью глядя на черных птиц. Но ружей охотники не взяли: зачем они, когда нет ни пороха, ни дроби? Только лишняя тяжесть. Вскоре отряд вышел на реку Кур и по ней начал спускаться к Тунгуске. Встретили знакомых охотников-тунгусов.
- Война идет, большая война, - сказали охотники. - На Тунгуске много народу, стреляют. Страшно там, убить могут.
- А где красные? - спросил Митрофан.
- Никто не знает. Сегодня красные здесь, завтра там, потом белые придут, уйдут. Ничего не поймешь.
- Сегодня где красные?
- Они в тайге, мы в тайге, чего узнаешь? Позавчера они на Кукане сидели, поджидали белых. Белые пришли, красные их всех постреляли, винтовки, патроны, всякую еду забрали и в тайгу ушли.
- Куда ушли?
- Ты совсем ничего не понимаешь, русский. В тайге охотишься, а не понимаешь. В тайгу ушли.
Митрофан для маскировки был одет в охотничий таежный наряд, и тунгусы приняли его отряд за охотничью артель, но им не нравилось чрезмерное любопытство русского.
- Много разговариваешь, - сказали они на прощание.
Добравшись до Тунгуски, отряд Митрофана стал лагерем. Охотники натянули палатку, построили два еловых шалаша, на ночь выставили караульного.
- Митрофан, люди идут, много людей, - сообщил в полночь караульный.
Колычев вышел из палатки, долго прислушивался.
- Тайгой идут, без лыж, - шептал караульный.
- Что будем делать? - спросил Митрофан, так и не услышав приближения людей. - Кто они, свои или враги?
- Как что делать? Убегать надо, три винчестера, что сделаешь? Патронов нет.
Чутко спавшие охотники сразу поднялись, взяли свои котомки и отошли на сотню метров от лагеря. Только теперь Митрофан услышал скрип снега под множеством ног, сопение усталых людей и бульканье жидкости в жестяных сосудах.
- Водку таскают, - подсказал ему Гида.
Он несколько раз бывал в этих местах с отцом и встречал спиртоносов-контрабандистов; среди них иногда встречались удэгейцы, тунгусы и нанайцы. Все они, как правило, были хорошо вооружены и могли постоять за себя. Спиртоносы прошли совсем рядом. Митрофан не видел их, но охотники по скрипу снега под ногами насчитали двадцать человек.
Охотники вернулись в палатки и шалаши, но только стали засыпать, как их вновь поднял караульный. Это опять шли контрабандисты.
- Здесь их тропа, - сказал Гида.
Утром пятый отряд контрабандистов, наткнувшись на лагерь, остановился на отдых. У спиртоносов имелись легкие японские винтовки "арисаки", пистолеты, ножи и кинжалы на ремнях.
- Кто такой? - спросил Митрофана вожак контрабандистов.
- Сам видишь, охотники, - ответил Митрофан.
- Ладно, я так просто допытываю. Бедно вы живете, даже чаем не угостите.
- Кто нынче богато живет?
- Да, верно. Бедно все живем.
Вожак контрабандистов разговорился, и Митрофан стал расспрашивать его, где достают спирт, много ли на этом зарабатывают, можно ли у китайцев купить продовольствия, потом, как бы мимоходом, узнал и о расположении белогвардейцев.
- А красные, видно, в тайге прячутся, - сказал он.
- Они в тайге, но другие красные, слышал я, всю Сибирь ослобонили, сюда вот-вот подойдут.
- Какие другие?
- Красная армия. Говорят, везде она белых бьет.
Контрабандисты угощали охотников спиртом, делились продуктами. Митрофан пил со всеми вместе, опьянел и уснул. Проснулся он вечером. В лагере появился новый человек: он допытывался, где находятся партизаны. Митрофан прислушался, и что-то заставило его насторожиться.
Вожак спиртоносов дружески попрощался с Митрофаном и оставил ему почти литр спирта.
- Зачем тебе партизаны? - спросил Митрофан пришельца, когда ушли спиртоносы.
- А тебе какое дело? - насупился гость.
- Коли нет дела, не спрашивай. На, выпей.
Тот выпил, разговорился. Митрофан слушал, и все больше возрастало в нем недоверие. Настораживала гладкая речь гостя, так не говорят неграмотный крестьяне.
- Ты, брат, темнишь, - сказал ему Митрофан. - Ты, наверно, с какой-то нехорошей задумкой ищешь партизан. Говорят, тут рядом беляки, не от них ли ты случаем?
- Тебе-то что, охотник, и незачем тебе лезть не в свое дело.
Митрофан неожиданно навалился на гостя, закрутил руки назад и, пошарив в его карманах, вытащил браунинг.
- Вот ты какой! Шпиен? Сознавайся, паскуда!
- Ты кто, чтобы допрашивать меня?
- Партизан.
Гость прикусил язык, замолчал. Ему связали руки. Ночью Митрофан сам стоял на карауле. Утром охотники снялись с лагеря, пошли искать партизан. Встретили их совсем неожиданно, недалеко от своего лагеря, передали белогвардейского лазутчика.
- Зря ты, друг, эту экспедицию затеял, - сказал командир партизан, узнав про задание Митрофана. - Зря. Не ближний это свет таким путем силы в Николаевск перебрасывать. Да и людей лишних нет тут. Повсюду идут бои, на железнодорожных станциях, в селах, в тайге. Ты слышал про Шевчука? Наш командир, он знает уже про вашу экспедицию, и его мнение я вам передаю…
Митрофану ничего не оставалось делать, он возвратился на Амур, оставив Гиду проводником у партизан.
- Ох и упрямился парень, - засмеялся Митрофан. - Слезы на глазах, не хочет оставаться - хоть бей. А нам больше некого в проводники оставить, он моложе всех.
- Ты знаешь, Гида ведь тогда сбежал от партизан, - сказал Пиапон.
- Знаю, нехорошо поступил парень.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первым на правый высокий берег переселился из полузатопленного Нярги Полокто с сыновьями Ойтой и Гарой. Перебрался потому, что трем его лошадям не стало на острове корма.
Полокто за прошедшие годы пополнел, стал степенный, важный. Было отчего ему заважничать - дети превратились в мужчин, появились у него внуки и внучки. А самое главное - Полокто наконец-то разбогател. Никто в стойбище Нярги не имел столько лошадей, сколько у него. Ни у кого не было пилы, которой можно распилить бревна на доски. Ни у кого не было столько денег, сколько у него. Правда, говорят, что многие монеты цены не имеют, но Полокто не верил никому. Разве могут деньги потерять цену, как человек к старости теряет силы? Придет время, монеты вновь приобретут цену. Они только временно ее потеряли, пока власть переходила от белых к красным, от красных к японцам, потом опять к красным. Полокто, честно говоря, мало заботило, кто приходил к власти. Это ему что приход зимы и возвращение лета. Пока власть переходила из рук в руки, пока Пиапон и другие умники ходили воевать, Полокто приобрел трех лошадей и кучу денег.
Дом его теперь Походил на большой отцовский дом, в нем полно мужчин, женщин и детей. Все хорошо у Полокто, но была у него думка привести в дом третью жену. Первая жена Майда уже стара, пусть занимается по хозяйству, нянчит внуков и внучек. Вторая, Гэйе, признаться, еще ничего, но больно уж сварлива, приходится к ней все время подлаживаться. Была Гэйе когда-то не женщина, сгусток страсти! Вспоминает об этом Полокто и думает о молодой, такой же страстной жене. Как же ему, разбогатевшему человеку, не заиметь третью жену?! Смеяться будут охотники, скажут, скряга Полокто, деньги в гроб возьмет. Вон Американ каждый год меняет жен, одну выгонит, другую приведет, одна жена живет в Мэнгэне, другая у ульчей, третья, может, где-нибудь в городе. Американ богат, он покупает где-то водку лодками - что ему иметь пять-шесть жен! Раз плюнуть. Полокто нельзя отставать от Американа, ему надо купить молодую жену.
Когда никого нет в хомаране, Полокто вытаскивает тяжелый мешок и перебирает нанизанные на суровую нитку, как кренделя, связки древних дырчатых монет и современные, искрящиеся серебром кругляшки с жирным китайцем, николаевские и александровские рубли, старые демидовские сибирки и множество других монет, имевших хождение во времена интервенции. Полокто не разбирался в них, не знал их достоинства, но любовался гордыми профилями царей, королей и королев. Богатство свое оценивал он только на вес.
Лошади достались Полокто, можно сказать, тоже даром. Каждое лето он косил с двумя сыновьями сено для зажиточных малмыжцев, и те вознаграждали его лошадкой, надо думать, не самой лучшей. Теперь у Полокто три лошади; одна кобылица жеребая, и он к осени ждет приплода. Нынче плохо с заготовкой сена, луга все затоплены, и Полокто обкосил лесные поляны. Трудная работа. В тайге духота, солнце палит, а ветерка нет. Сена требуется много, и Полокто решил позвать на помощь родственников.
- Нынче зимой, слышал я, лес опять начнут готовить, - говорил он братьям, - будет заработок. Вот лошади когда понадобятся. На собаках столько не вывезешь леса, сколько на лошадях…
О заготовке леса Полокто нигде не слышал, ему эта выдумка потребовалась, чтобы легче было уговорить родственников. Зверя в тайге маловато, не всякий охотник промыслом прокормит теперь семью, а на заготовке леса - верный заработок. Все это хорошо знал Полокто и сам обрадовался выдумке, потому что ему редко удавалось заманить в хитрые сети людей, чаще его самого оставляли с носом. Но на этот раз все обошлось, все, кого попросил Полокто, вышли на работу, вдоволь заготовили сена, хватит и лошадям, и даже останутся излишки, которые можно будет зимой продать многолошадным малмыжцам за деньги или обменять на лошадей.
С этим сенокошением получилось так, что даже Полокто не ожидал. Когда он позвал родственников, откликнулось все стойбище.
- Чем будете косить? - спросил Полокто. - Кос нет у меня на всех.
- Не охотник ты, - смеялись в ответ няргинцы, доставая широкие и острые, как ножи, багдо.
- Хорошо ты придумал, - похвалил брата Пиапон, - лишнее сено пригодится. Может, еще кто купит лошадь.
- Ты тоже идешь косить? - удивился Полокто.
- Люди идут, и я иду.
Ссориться с братом Полокто не хотелось, как-никак Пиапон теперь председатель Совета. Еще непонятно, что означает этот Совет, но Пиапона все слушаются, всегда становятся на его сторону, он умеет сплотить людей.