- Чо уставился? Не поверил? Воюю, на сам деле, бью всякую жирную гниду.
- Война давно кончилась.
- Тебе кончилась, мне не кончилась. Как может она кончиться, когда кругом еще богатеев столько! Не может. Давить их надо, как вшей!
- Кого ты давишь?
- Богатеев, сказал тебе. Ты чего, не понимаешь али представление вздумал какое делать? Ушлый стал. Богатеев давлю. Ты, часом, не разбогател?
- Вот мое богатство! - Пиапон протянул Зайцеву ружье.
- Это чо, это у всех есть. О торговцах я говорю.
Пиапон снова оглядел Ваньку. И правда, Ванька был одет во все новое, добротное. Ватник суконный, штаны кожаные блестят, и ичиги из добротной кожи выше колен, почти до паха. Богато! Но зачем ему маузер в деревянной кобуре? Ведь есть винтовка.
- Оглядываешь? Смотри, разуй шире глаза. Бью богатеев, отбираю у них все. Почему мне не одеться, раз так? Я беднякам помогаю, не будет богатых, им шибче житуха. Ты знаешь, кто я?
Ванька уставился на Пиапона зелеными глазами.
- Не знаю.
- Коммунист я! Вот так. Кто такие коммунисты, знаешь? Они за бедных, богатых уничтожают. Разбираться надо в политике.
Зайцев мог не рассказывать Пиапону, кто он и за что воюет. На Амуре полно слухов о нем, один грабеж за другим совершал он в низовьях, потом бросил банду и переместился повыше. Эти места он знал как свои пять пальцев, здесь он жил долго, ездил много. Здесь он неуловим. За ним уже год как гоняется отряд красноармейцев, но он ускользает от них. Ему помогают русские крестьяне и нанайцы. Они ему верят. Банда Зайцева не грабит села, в селах она иногда скрывается. Зайцев грабит почту, обозы, кунгасы с продовольствием и товарами. Все награбленное он не мог прятать и сбывать, поэтому часть раздавал крестьянам и охотникам.
- Бью богатеев, вам помогаю, - твердил он всем.
В его банду приходят молодые, ищущие приключений или просто охочие до грабительства люди. Но после одного-двух нападений они уходят от Ваньки. Пиапон даже знает одного нанай, который был в банде Зайцева. Знает и другого охотника, который не выдал красноармейцам банды. Когда красноармейцы встретили его, возвращавшегося от Зайцева, и спросили, где находится грабитель, тот представился непонимающим.
"Зайча? Зайча чичас белый, как увидишь? Нет, не увидишь. Снег белый, зайча белый, не увидишь", - бормотал он.
Много о Ваньке знает Пиапон, а вот встретился впервые с тех пор, как Ванька ходит в бандитах.
- Коммунист я! За бедняков воюю. Так.
- Советскую власть как, признаешь?
- Что советская власть? Она породила новых торговцев, значит, своих богатеев. Бить их надо!
- Ты партизан был, воевал за советскую власть.
- Воевал, думал, правда она за бедных. Ошибку дал.
Пиапону не хотелось спорить, он побаивался Ваньки. Что стоило Ваньке застрелить еще одного человека, когда за его душой столько погубленных? Он даже не моргнет глазом, не вспомнит, как молодой Пиапон его и Митрофана обучал охотничьему ремеслу. Разве вспомнит такой? Но все же Пиапон сказал:
- Помнишь Глотова, Кунгаса?
- Командиром который был? А, трухля! Шибко грамотные оне.
- Он тоже коммунист, за советскую власть…
- Я коммунист, а он - трухля! Запомни это, Пиапон, я тебе и вдолбить могу, если заупрямишься, Тебя поставили председателем Совета, и ты нос задираешь, да?
- Откуда знаешь?
- Знаю, Пиапон, я все знаю. Ты знаешь обо мне, я знаю о тебе. Не вздумай меня обманывать, схлопочешь горяченького. Я не мажу, знаешь.
Пиапон знал. Лучшего стрелка среди шаргинских оружейных мастеров не было. Ваньке была поручена пристрелка отремонтированных винчестеров, берданок.
- Ты знаешь, сколько денег твоя советская власть за мою голову обещает? По глазам вижу, знаешь.
- Знаю. Все знают.
- Так-то лучше. У меня всюду есть глаза и уши, меня не поймают. В тайгу сбегу, коли худо станет. Ты сам учил, как в тайге жить.
"Вспомнил все же, собака", - подумал Пиапон.
- Учил, - сказал он вслух. - Учил, чтобы ты по-человечески умел в тайге жить. Охотиться, пищу добывать.
- Та-ак, повел! Не по-человечески я живу. Грабитель. Бандит. Это хочешь сказать?
Пиапон посмотрел в зеленые глаза Ваньки и почему-то успокоился: он понял, что Ванька сам побаивается его и убивать не собирается.
- Против советской власти пошел ты, а я воевал за нее. Зачем грабишь, убиваешь советских торговцев? Так бедным помогаешь? Советская власть не помогает, ты один помогаешь?
- Заговорил. Та-ак. Душу раскрыл. А если я тебя, Пиапон, тут прикончу? А? За такие слова могу.
Пиапон прутиком перевернул плававшую сверху в котле утиную ножку и ответил:
- Чего тебе стоит? Убивай. Но тогда от охотников не спрячешься нигде, они, если за тобой начнут охотиться, быстро разыщут. Сам знаешь. Ты пока живой ходишь, потому что тебя охотники прячут, они тебе верят, думают, ты на самом деле коммунист и за бедных. Меня убьешь - всех против себя поднимешь. Верно?
- Может, и верно, может, нет.
- Сам знаешь.
- Нет, охотники против меня не встанут, я им помогаю.
- Поймут, нельзя человека все время в обмане держать.
- Ты теперь чо, против меня своих станешь науськивать?
- Советских людей грабить будешь, они сами против пойдут.
Ванька зло сплюнул, вытащил нож и начал бесцельно строгать сухой тальник.
- Как Митроша? - неожиданно спросил он.
- Иди спроси.
- Нет, в Малмыж мне хода нет. Да и Митрошка на меня зуб имеет.
Утки сварились. Пиапон снял с костра котел. Ванька тяжело поднялся, сходил на берег, принес бутылку водки, буханку хлеба, ложку. Разлил водку по кружкам. Молча выпили, молча начали хлебать навар из котла. Куски утятины вытаскивали заостренными палочками. Выпили по второй.
- Всюду говорят, ты умный, - наконец сказал Ванька. - И впрямь ты умный, Пиапон. Хитрый еще. Не боюсь я твоих братьев, охотников-друзей, убил бы тебя, да почему-то жалко. Почему? Сам не знаю. А ты меня убил бы?
- Я врагов убивал.
- Значит, убил бы. А мне тебя жалко.
"Врешь, - подумал Пиапон. - Ты боишься за себя, знаешь, что тебя завтра же разыщут охотники".
- Где твои люди?
- Зачем они тебе, выдать хочешь?
- Не хочешь, не говори. Совсем можешь ничего не говорить.
- Ладно, Пиапон, без ссоры разъедемся. Как-никак мы с тобой знакомы двадцать с хвостиком лет. Ты не видел меня, я не видел тебя.
Доели утятину, запили чаем и молча засобирались. Сели в оморочки, взялись за весла.
- Не бойся, сказал, не убью, - промолвил Ванька.
- Я не боюсь, ты меня бойся, - ответил Пиапон. - Ты один, а за мной Советы, охотники.
"А вдруг выстрелит, - мелькнула трусливая мысль, - у него маузер, винтовка, издалека может стрелять".
Пиапон, стараясь не глядеть на Зайцева, оттолкнул оморочку и демонстративно повернулся к нему затылком. Но холодный страх все же пробирался в сердце, так и хотелось прижаться всем телом ко дну оморочки.
- Покедова, Пиапон, - раздался голос Ваньки.
Пиапон невольно вздрогнул и выругался.
- Увидишь Митрошу, поклон скажешь. Я покидаю Амур.
"Бежишь, пока голова цела, - подумал Пиапон. - Врешь, никуда ты не уедешь. Разве вонючий хорек бросит падаль, пока не съест всю, не обглодает последние кости. Мне - твои слова. Усыпляешь. Боишься ты меня".
- Больше не встретимся, Пиапон!
- Хорошо, - громко ответил Пиапон, а тише добавил: - Кто знает, может, еще встретимся.
Пиапон заехал в Нярги, торопливо похлебал горячей ухи и выехал в Малмыж на ночь глядя. Было совсем темно, когда он пришел к Митрофану.
- Пойдем на телеграф, - сказал он, позабыв поздороваться. - Сейчас он может работать?
- Что, что случилось? - встревожился Митрофан.
Из-за перегородки выбежала Надежда.
- На телеграф надо, пошли быстрее. Ванька тут рядом.
Митрофан накинул ватник, и они пошли. По дороге Пиапон рассказал о своей встрече с Зайцевым, передал поклон.
- Ишь, гад, поклоны шлет, - со злостью сказал Митрофан.
Телеграфист отстукал в Иннокентьевку, что Зайцев находится на пути между Малмыжем и ими, что едет на оморочке, вооружен винтовкой и маузером. Один, без банды. Где банда - неизвестно.
Выкурив по цигарке у телеграфиста, друзья вернулись в дом Митрофана. Надежда к этому времени уже нажарила картошки, сварила кету, достала маринованных грибочков, соленых огурцов. Сели за стол.
- Пиапон, какой Ванька теперича? - спросила Надежда.
- Плохой, злой, - ответил Пиапон.
- Будешь злым, когда тебя, как волка, обкладывают, - сказал Митрофан. - Был человеком, стал волком.
- Ничего не понимаю, - задумчиво проговорил Пиапон. - Охотились вместе. Он золото копал, доски пилил, партизаном был, мастер хороший. Чего ему надо? Все есть, хорошо жил. Так я говорю? Зачем пошел людей убивать? Зачем грабит чужое?
- Почему хунхузы грабят?
- От бедности, так говорили русские в Хабаровске.
- Может, от бедности кто и грабит, только другие этим богатства добывают, вот так, Пиапон. А Ванька особая статья. Этому все было мало. Грабежом стал заниматься, так легче и быстрее можно разбогатеть. Кому, конечно, боязно, но он, черт, храбрый.
- Куда девает он награбленное?
- Торговцам же, наверно, продает. Куда ему девать?
- Митроша, ты хоть потолмачь, о чем говорите, - попросила Надежда.
- О Ваньке. Грабитель он, - ответил Митрофан жене и тут же заговорил по-нанайски. - Ты, Пиапон, доволен своим житьем-бытьем. Я тоже доволен. А ему хочется нас переплюнуть, он видел, как бары живут, думает - разбогатеет и будет так же жить. А ну его! Не будем о нем говорить. Лучше я расскажу наши новости. Про Воротина хочешь послушать?
- Хороший человек, честный.
- Для вас он старается, вот какое дело. А сам чуть не погорел.
- Как так?
- Много принял юколы. Я ему говорю, зачем принимаешь, тебе же негде хранить. Он говорит, не могу не принять. Что подумают охотники? У одних принял, у других нет? Почему не принимаешь, значит, советская власть обманывает? Нет, говорит, не могу отказаться от юколы, пусть сгниет она, пусть сяду я за нее в тюрьму, но принимать буду. Тут такое дело, нельзя, чтобы охотники с первого дня плохо думали о советской власти. Вот какой он.
- Славный человек.
- Он говорит, что его послали сюда не только торговать, он должен и советским законам обучать нанай. Да. С юколой так решили. Я собрал плотников, и мы ему склад сколотили. Ничего, неплохой получился. Главное, мы спасли его. Теперь другой склад рубим, вроде ледника будет, чтобы мясо хранить.
- Все хорошо получается, Митрофан, верно? Правильно мы делали, что послушались Глотова, душой поняли Ленина, пошли воевать за советскую власть. Очень правильно сделали. Теперь надо этих бандитов, как Ванька Зайцев, уничтожить. Тогда еще лучше станет. А Ваньку все равно убьют. Я охотникам расскажу, раскрою им глаза, они перестанут ему верить.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Заголубели молодым ледком, стекольным звоном зазвенели ключи, кругом бело по утрам от обильного инея, узкие тихие протоки затягивает тонким льдом, и лодка продвигается вперед с противным скрежетом.
Лед скребет дно лодки, и Пиапон думает, что весной ему вновь придется огнем сжигать неровности на днище, иначе лодка теряет легкость хода. Раньше, когда лодки изготовляли из цельного дерева, ее берегли как самую большую драгоценность - куда же нанай без нее? Оставить нанай без лодки летом, зимой без нарт - это все равно, что отнять у него руки и ноги. Кто бы тогда решился выехать по такому льду? Никто бы не решился. Четыре-пять раз выровняешь огнем дно лодки - дыру прожжешь. Теперь досок где угодно можно достать, хоть по три лодки имей на семью. Только зачем три лодки на семью? Это же не нарты, которых на хозяйство требуется три штуки: охотничья, ездовая и женская - чтобы дрова, лед подвозить к дому. А лодки одной хватит, потому что охотники редко ездят на ней, они предпочитают оморочки. Лодки опять-таки больше требуются женщинам - дрова привезти, по ягоды, черемшу съездить.
- Стреляй, чего задумался! - завопил зять Пиапона.
Впереди поднимался большой табун крякв, стоявший на носу Митрофан схватил ружье, пальнул.
- Чего кричишь под руку! - рассердился он, промазав.
- Правда, чего кричишь, - засмеялся Богдан. - Ты виноват, если бы не ты, мы из утки сварили бы на обед суп. Ты виноват, становись впереди, сам стреляй.
Митрофан поменялся местом с зятем Пиапона, подмигнул Пиапону и улыбнулся. Лодка двинулась дальше.
Солнце выглянуло из-за горбатой сопки, и при первых его лучах серебром засверкали шесты охотников, которыми они подталкивали лодку.
Не сплоховал зять Пиапона, первый же табун, поднявшийся за кривуном, потерял трех жирных крякв.
- Вот видишь, никто под руку не крикнул, и есть добыча, - сказал Богдан. - Только почему три, нас четверо.
Митрофан опять подмигнул Пиапону, вот, мол, как подначивает Богдан.
Два дня охотники поднимались по горной реке, потом перегрузили вещи на единственную нарту и поволокли по малому снегу. Пиапон шел на отцовское охотничье угодье, где он впервые встретился с Митрофаном и подружился. На второй день они дошли до места, построили добротный еловый зимник на четверых.
Достаточно было Пиапону пройти по ключу с километр, как он убедился в правильности своего выбора - белки было вдоволь, гулял соболь, сколько - не подсчитаешь, для этого надо обойти свой и соседние ключи.
Наступили будничные охотничьи дни. Вставали до рассвета, завтракали и уходили в синюю тайгу. Возвращались в сумерках и при жирнике снимали шкурки, сушили, обезжиривали и вели неторопливую беседу. Охота была удачная, Пиапон приносил в день по пятнадцать - двадцать белок. Опередить его пока никому не удалось.
- Мне в этом зимнике вольготнее других живется, - говорил Митрофан, - сиди возле камелька да старые кости грей.
- Пэучи си, - ворчал зять Пиапона. Неудачник, мол, ты!
- Ты так думаешь? А хочешь, я завтра больше тебя добуду? Побьемся, а?
Но молчаливого зятя Пиапона трудно было чем-либо пронять, как бы его ни разыгрывали. Богдан пытался расшевелить, но он только улыбался младенческой безвинной улыбкой и умолкал, промолвив два-три слова.
- Боишься? Так договоримся, если я завтра добуду больше тебя, ты будешь кашеварить десять дней подряд. Если ты принесешь больше, то я буду десять дней кашеварить.
Зять Пиапона улыбнулся в ответ и с полным равнодушием продолжал скоблить беличью шкурку.
- Трус! - Митрофан в сердцах плюнул. - Пиапон, я на твоем месте выгнал бы такого зятя. С ним в тайгу лучше не ходи. Ты зятя себе в напарники выбрал?
- Дочь выбрала, - смеялся Пиапон.
- Ладно, помиримся, хотя и не ссорились. Ты говоришь, я пэучи, а я не пэучи, я бью в день по пять - десять белок потому, что не хочу по вечерам с ними возиться. Понял? Рассказать тебе русскую сказку?
- Только по-нанайски.
- Давай я тебя по-русски начну обучать.
- Трудно.
- Лентяй ты, думать даже ленишься. Ладно. Слушай сказку. Жил-был русский старик с мальчишкой. Жил он на этом ключе, только много выше, там, где два ключа соединяются в один.
- Это сказка?
- Старик с сыном ходили каждый день на охоту, били белок. Правда, не так много, как Пиапон. Но шкурки у них завелись. И вот однажды появляется возле их зимника нанай старик тоже с мальчишкой. Крикнул старик по-нанайски: "Это мое охотничье место! Уходите! Предупреждаю, если через три дня не уйдете, убью!" Ничего не понял русский старик с мальчишкой, потому не испугался.
Пиапон, с усмешкой слушавший начало сказки, вдруг насторожился. Богдан тоже.
- Проходит три дня, вновь пришел старик с мальчишкой, кричит: "Три дня прошло, вы не ушли! Теперь я вас убью!" А русский старик лежит в шалаше совсем больной, умирает. Мальчишка ему чай греет, сухари дает, а больше что им есть? Белку бьют, но не едят беличье мясо. Непривычно им, никогда раньше не ели.
- Дураки, самое вкусное мясо не ели, - сказал зять Пиапона.
- Правду говоришь, хоть ты и молчальник. Совсем собрался умереть старик. Тут приходит нанай - отец мальчонки, поглядел на старика русского и давай его ругать. Только теперь он его ругал не за то, что охотничье место занял, а за то, что не умеет жить в тайге. Долго ругался старик нанай, а мальчишка тем временем принялся варить беличьи тушки, которые нашел возле зимника. Заставили они русского старика есть это мясо, сына его накормили. Больше они не оставляли русских, кормили больного старика мясом, сырой печенкой, заставляли пить хвойный отвар, где-то из-под снега доставали разные ягоды. Вскоре русский старик стал садиться, потом вставать, потом побежал, да так, как бывает только в сказках. Обрадовался старик, что выздоровел, еще пуще обрадовался мальчишка русский, что отец жив-здоров.
Митрофан замолк, откашлялся, пошуровал в камельке палкой и закончил сказку такими словами:
- Подружились с того времени старик русский со стариком нанай. А еще крепче стала дружба мальчишки русского с мальчишкой нанай. Дружат они и сейчас, крепко дружат. Дружат их дети, внуки. И будут в этой крепкой дружбе жить, пока солнце на небе светится. Вот откуда пошла дружба русских и нанай. Понял? Ну как, хорошая сказка?
Пиапон слушал, отложив в сторону белку с недоснятой шкуркой и не выпуская трубки. Он сидел не шелохнувшись. Богдана с самого начала удивила необычность сказки, потом он насторожился - голос Митрофана почему-то охрип. Он посмотрел на замершего Пиапона, потом на Митрофана - и все понял.
- Это не сказка, ты выдумал, - сказал зять Пиапона, но никто не обратил на него внимания.
Пиапон курил, Митрофан шуровал в камельке.
- В сказку обратил, - наконец сказал Пиапон.
- Встреча наша теперь и мне сказкой кажется, - ответил Митрофан.
"Вот как! Это он рассказал о своей первой встрече с дедом!" - встрепенулся Богдан.
Утром Богдан вышел в верховье ключа, разыскал место слияния двух ключей. Ему очень хотелось посмотреть место, где зародилась дружба Колычевых с Заксорами.
- Отсюда пошла дружба русских с нанай, - сказал он вслух, вспоминая быль Митрофана. - С этого ключа.
Потом он подумал, что вода этого ключа впадает в горную реку, а там живут другие народности, следовательно, дружба русских и нанай, зародившаяся здесь, как ключевая вода сливается с речной водой, сливается с дружбой других народностей. Река вытекает в Амур, из Амура - в море. А по берегам морей сколько народов! Это дружба всех народов. Но так ли? Как хотелось Богдану, чтобы было именно так, чтобы светлыми, как ключевая вода, оставались всегда отношения между людьми, между народами. Это была бы дружба!
Весь день Богдан ходил по тайге в приподнятом настроении, а когда вернулся в зимник, оказалось, что добыл он меньше всех. Да не в добыче вовсе дело, хотелось ему сказать: я сегодня другой, чем был вчера, - вот в чем дело!
- Встретил я человека, всем бы надо к нему сходить, - сказал Пиапон, и все поняли, что он нашел свежие медвежьи следы. Медвежатины нынче охотники еще не пробовали, обходились кабаниной, лосятиной.