- А удостоверение внештатного инспектора?
- В другой раз, ладно?
- Может, сейчас?
- Так ведь фотокарточки все равно нет.
- Ах, да! Ведь и фотокарточка нужна. А знаете, может быть, это и хорошо, а? Вы сказали - в другой раз! Значит, у нас с вами будет другая встреча! Будет ведь?
- Конечно, - легко отозвался Савин...
Он надеялся, что Ароян уже может быть в гостинице. Все эти часы, с той минуты, как они расстались на автобусной остановке, в нем шевелилось беспокойство за исход миссии замполита. Не прошло оно и во время разговора с охотинспектором. Только упряталось вовнутрь. Думалось, что вот придет он сейчас в свой номер, а Ароян уже там. И первое, что скажет: "Все в порядке, Евгений Дмитриевич".
Но в гостинице замполита не было. Савин понял это, увидев на щитке ключ от своего номера.
Без всякой надежды спросил дежурную:
- Мне никто не звонил?
- Нет, миленький. Но приходил твой товарищ.
- Давно?
- С полчасика как.
- Что-нибудь велел передать?
- Записку оставил. Возьми вот.
Савин развернул листок и ничего не мог понять. Лишь прочитав, разобрался, что писал не Ароян.
"Женя, я объявляю вам общественное порицание: нельзя забывать друзей. Узнал, что вы приняли ванну, и очень сожалею. Мог бы предложить прекрасную, почти персональную парилку. Когда освободитесь, звякните по телефону..." Под запиской стояла подпись Дрыхлина.
Расстроенный, Савин прошел к себе в номер, категорично решив, что звонить он Дрыхлину не станет. Не о чем им говорить и незачем общаться. Едва успел сбросить полушубок, как по коридору грузно зашлепали шаги, и прозвучал голос дежурной:
- Ау, миленький! Иди!
- Что случилось? - выглянул он.
- Ты насчет звонка спрашивал? Звонит.
- А кто?
- Не знаю, миленький. Голос очень даже вежливый.
"Дрыхлин. Не пойду".
- Скажите, что я еще не пришел.
- Ой, да как же? Я сказала, что ты в номере. Да ты не бойся, пошли его подальше, в случае чего.
Савин спустился, опередив дежурную. Взял трубку, сухо сказал:
- Слушаю.
- Ароян говорит.
- Слушаю, Валерий Георгиевич! - совсем другим тоном произнес он и замер.
- Я уезжаю в аэропорт. Лечу в Хабаровск.
Настроение сразу упало.
- Ничего не вышло?
- Все идет по плану, Евгений Дмитриевич. Не волнуйтесь.
- Я - что? Давлетов...
- Передайте ему, что вернусь самое позднее через три дня. До свидания...
- Ничего, миленький, - сказала дежурная, когда он положил трубку. - Все образуется.
- Если кто будет меня спрашивать, отвечайте, что уехал, можно так? - попросил он.
- Велико ли дело! Конечно, уехал. А ты погуляй сходи. "Тайга" работает - раньше столовая была, а теперь рестораном называется. Соскучился поди в лесу? А то сменюсь, в гости к нам айда. Мы вдвоем со старым живем. Тоже, считай, военным был. В охране поездов состоял. Пельменями из кетины накормлю. Приходи, миленький.
Гулять Савин не пошел. Лег на пружинную кровать, утонул в мягкой подушке и почти сразу уснул. Успел только подумать, засыпая, что хорошо бы уснуть, но вряд ли получится. И еще увидел на миг Ольгу, застывшую вместе с Ольхоном у границы мертвого и живого леса. Медленно двинулся к ней и потерял из виду. И вроде бы не спал, потому что, еще не открыв глаза, опять увидел ее на том же месте. А сам уходил к вертолетной площадке и все оглядывался, пока она не растворилась в тумане, которого не было вовсе.
Спал он, видимо, изрядное время, потому что в комнате стоял сумрак. Значит, завечерело, значит, и пообедать куда-нибудь надо сходить, и поужинать заодно.
- Звонил, - сказала внизу дежурная. - Другой звонил, но тоже вежливый. Вроде бы тот, что приходил. Я, как ты велел, ответила.
- Спасибо.
- В гости-то ждать тебя, миленький?
- Нет, наверное. Схожу в "Тайгу".
- И то дело. Какая мы, старые, тебе компания! А в "Тайге" музыка за пятак играет. Кинешь в щелочку, и получай удовольствие...
"Тайга" выглядела очень даже приличным заведением. Несмотря на ранний час, зал был почти полон. Савин сел за единственный свободный стол, взял меню. Из музыкального автомата шуршала мелодия, и Савин, вслушиваясь в женский голос, с трудом разобрал:
Листья кружат, сад облетает,
Низко к земле клонится дуб...
Сразу же вспомнил Сверябу, чай за полночь и его: "У меня тоже было "листья кружат..." Что-то делает он сейчас?
Утром они вылетели на "почтовике" все вместе, но в поселке Сверяба с Давлетовым сошли. Иван намеревался ехать в мостоотряд договариваться насчет запчастей. Те бедствовали с цементом, а у них в части цемент был с избытком. Вот Сверяба и собирался предложить взаимовыгодный обмен. Хотелось бы ему знать, удалось или нет.
Он поймал себя на мысли, что ему одиноко без Ивана даже в этом наполненном зале. Он привык к его разбойно-грустной физиономии - и не то чтобы привык, а чувствовал себя как-то надежнее около него. Честно признаться, Савин раньше любил покопаться в себе, в своих болячках. А в присутствии Ивана вроде бы и болячки не так ныли, и сомнения были уже не сомнения. Всякие колебания он отбрасывал напрочь. "Чтоб душу не выворачивали!" А может быть, не отбрасывал? Может, загонял в глубь своего могучего сердца!
Спокойно было Савину с Иваном, и сейчас чувствовал бы себя увереннее, будь тот рядом. Чтобы слушать вдвоем "листья кружат...". И пусть бы себе кружили, а Сверяба беззлобно бы выговаривал глухим голосом свои "семь на восемь" и посылал неведомых недругов подальше. Кого может обмануть его показушная свирепость, если в коровьих глазах накрепко затаились доброта и любовь к людям? "Только сердце у меня не камень..." - почти неразборчиво выводил женский голос.
Публика была совсем не ресторанной. Ни вечерних платьев, ни черных костюмов, ни лакированных туфель. Свитера, куртки, унты, валенки. И почти ни одного женского лица за столиками. Могучий и буйноволосый рыжий парень, подхватив официантку, отплясывал на пятачке, совсем не слушая музыки.
Когда пластинка смолкла и освободившаяся от кавалера официантка подошла к столику, он попросил:
- Рябчика с брусникой.
- Еще что?
- Еще рябчика с брусникой. И соленые грузди.
- Пить что будете?
- А разве обязательно? - спросил он.
Она хмыкнула:
- Не в столовую пришли!
- Не буду.
Пожала насмешливо плечами. Отошла. И вскоре явилась с подносом. "Не то что в Москве, - подумал Савин. - Там час прождешь, даже если посетителей по пальцам сосчитать".
- Питайся, трезвенник! - сказала и ушла к рыжеволосому, который кидал в музыкальный ящик монету за монетой. Но музыка бастовала.
- Рупь опусти! - весело советовали ему приятели.
- Не лезет, - так же весело отвечал он.
Официантка подошла, стукнула ладонью по крышке музыкального автомата, и забастовка прекратилась.
Савин расправился с первым рябчиком и приступил ко второму, когда почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу.
- А мне сказали, что вы уже уехали, Женя. А вы, оказывается, из тайги и сразу в "Тайгу". Здравствуйте, Женя!
Это был Дрыхлин. Он с показной радостью протянул ему руку, и Савин, привстав, машинально пожал ее.
- Женя! Ну что это такое? Разве можно насухую? Зоенька! - позвал он официантку. - Бутылочку армянского! И представляю вам моего симпатичного друга. Его зовут Евгений. Уточняю, холостяк, возьми на заметку.
- Взяла уже. Трезвенник.
- Не скажи, не скажи, Зоенька. Он перед тобой маскируется.
- Да он на меня и не смотрит!
- Еще не вечер, Зоенька, посмотрит.
Дрыхлин по-хозяйски расположился за столом и говорил, будто опасаясь умолкнуть. Савину уже не хотелось есть, он отодвинул тарелку в сторону. Расторопная Зоя была тут как тут и так же быстро упорхнула. Дрыхлин налил в фужеры.
- Давай, Женя, за встречу!
- Я не буду пить.
- Напрасно вы обижаетесь на меня, Женя. Мои реплики во время вашего рандеву с Мытюриным ничего не значили. Взгляд со стороны, констатация факта. И желание разрядить обстановку. Все-таки обижаетесь? Не хотите отвечать?
- Нам не о чем говорить.
- Есть о чем, Женя. Полезный разговор может состояться. И для вас тоже.
Савин хотел позвать официантку, чтобы рассчитаться, но ее не оказалось в зале. Выскочила на кухню или выясняла отношения с рыжеволосым, потому что он тоже отсутствовал, и музыкальный автомат терзал другой из их компании.
- Хотите, Женя, я помогу вам с вашей прямой? И мы усадим Прокопчука и иже с ним в такую калошу, откуда путь только на свалку? Хотите? Без соавторства, Женя. Безвозмездно. Движимый любовью к государственной копейке, а?
- Не хочу.
- Напрасно.
Видно было, что Дрыхлин уже навеселе. Его маленькие глазки подмаслились, тугие щеки раскраснелись. Пиджак и подпиджачный жилет распахнулись, обнажив небесной голубизны сорочку.
- Напрасно, Женя. Вы многого не понимаете в жизни. Вы думаете, что она асфальт, как в некоторых книжках. Ошибаетесь. Это дорожка с глубокими ямами, в которые угодить, как два пальца обмочить. Страховка нужна, Женя. Поддержка. Локоть друга. Не отталкивать этот локоть надо, а цепляться за него. И свой при случае подставить.
- Ты мне, я тебе - так, что ли?
- Примитивно, Женя. Вы же не Давлетов с его бетонным мышлением и футляром в виде военной формы.
- Заткнитесь, Дрыхлин.
- А вы, Женя, грубиян. Грубость, как и глупость, никогда не была положительным качеством. Человек должен быть гибок во всем, и в первую очередь во взаимоотношениях с себе подобными. Прямая - не всегда кратчайший путь к цели. Не я придумал, нет. Но умный человек придумал... Не хотите, значит? Тогда я сам. За то, чтобы вы стали настоящим мужчиной, Женя.
Он выпил, закусив савинскими груздями. Снова налил. И опять выпил.
- Можно откровенный вопрос, Женя?
Савин глядел на Дрыхлина и уже не видел его сильным, бывалым, каким он показался в тайге. Что-то фальшивое проскальзывало в его интонации. Не в словах, слова были дрыхлинские, а в самом тоне, которому недоставало категоричности, что ли? Ощутил это Савин и враз понял, что хозяин положения - он. Даже аппетит появился сызнова. Подвинул к себе тарелку и сказал, жуя:
- Давайте ваш вопрос.
- Зачем и кому надо было капать на меня в охотинспекцию?
- А вы сразу и взволновались?
- Нет, Женя. Но весьма любопытствую.
- Это я сделал.
- Бросьте! Вы физически не могли этого сделать, потому что находились вчера еще в тайге. А этот дурачок из новеньких наводил справки обо мне вчера. Так кому вы о том случае рассказали?
Савин не ответил. Сам спросил:
- Откуда вы узнали, что я здесь?
- Видел вашего Арояна, которого, к глубокому сожалению, никто не поддержал. Смешно, Женя: кто же пойдет против начальства? Люди только делают вид, что у них за пазухой Христос. А там - булыжник, Женя.
- Я тоже хочу задать вам один вопрос.
- Сколько угодно.
- И вы ответите на него?
- Непременно.
- Вы забрали шкурки из зимовья?
Дрыхлин не смутился, не отвел глаз, только по губам скользнула горькая усмешка.
- Ну что ж. Откровенность за откровенность. Я забрал.
- Вот вы и признались.
- Что из того? Ведь вы и раньше были уверены, что я их украл. - Он сделал ударение на последнем слове. - Только доказательств у вас не было. И сейчас нет. Мы ведем эту дружескую беседу один на один. И вы никому и ничего не сможете доказать.
- Но ведь это мерзость!
- Не надо, Женя. Те четыре шкурки для охотника - мелочь. А для меня - не мелочь. Надеюсь, вы не думаете, что я собираюсь ими спекулировать?.. Подарю друзьям. А может быть, и любовницам. Или вы считаете, что я окончательный старпер?
- Вас все равно поймают: они без государственного клейма.
- Женя, не будьте мальчиком. Посмотрите вокруг, каждая третья женщина здесь в собольей шапке.
- Где - каждая третья?
- Я не про бамовцев. Про местных. Да и про тех, кто приезжает сюда. Хоть одну шапку вы найдете магазинную? Нет, Женя. Но фабричное клеймо на подкладке увидите. Все до смешного просто. Покупается обыкновенная фетровая шляпа. Берут с нее подкладку с клеймом и ставят на дорогую шапку. Да и кто имеет право сдирать шапку с головы и учинять расспросы?.. Теперь ответьте на мой вопрос: кому все-таки рассказали про меня? Арояну?
- Зачем вам это знать?
- Мы же договорились: откровенность за откровенность.
- Значит, вас все-таки это обеспокоило, Дрыхлин? Значит, боитесь?
- Вы правы, Женя, боюсь. За репутацию. Слухи неприятны. А они уже обозначились. И неприятно, что на какое-то время придется воздержаться от дорогих подарков дорогим людям. Неприятно, что сегодня пришлось расстаться с одной из шкурок. Той самой, что вручила мне ваша охотница. Сдал ее по госцене и по собственной инициативе, объяснив, как она попала ко мне. Жаль было, конечно, Ольгу. Она не имела права дарить ее или обменивать на что-то. Но что оставалось делать? Думаю, что пожурят девушку и на этом кончится.
- Негодяй вы, Дрыхлин!
- Опять грубите, Женя. Не нарывайтесь на ответную грубость, это может плохо кончиться.
- Не пугайте.
- Упаси бог! Уж не подумали ли вы о физическом насилии? Нет, Женя. Есть тысячи способов напугать человека, и ни один из них не значится в уголовном кодексе. Не моя мысль - обаятельного, по вашей классификации, негодяя, товарища Бендера. Но вы мне не ответили.
- И не собираюсь.
- Вызываю огонь на себя, да? По этому принципу, значит, решили действовать?
До этой минуты на круглом лице Дрыхлина все время блуждала улыбка. Теперь она исчезла. Молча налил и молча выпил, не притронувшись к еде. Глянул на Савина колюче, проговорил с каким-то сожалением:
- Щенок ты все же, Женя. Неблагодарный щенок! Подошла официантка.
- Что, кавалеры, носы повесили?
- Рассчитай его, Зоенька, - сказал Дрыхлин.
- Чего так?
- Мальчику пора баиньки.
- Рассчитать? - спросила она Савина.
- Не надо, Зоя. Я еще посижу.
Та пожала плечами, ушла.
- Слушай, - сказал Дрыхлин, - мне ничего не стоит натравить на тебя тех вон бичей. Но я этого не сделаю. И раз уж ты остался, еще пару слов скажу тебе. Хоть ты мне и противен.
- Ты мне тоже противен, Дрыхлин.
- Накапали на меня или Ароян, или Давлетов. Тот, кому ты рассказал. Телефонная связь с райцентром только у Давлетова. Ты не решился бы звонить из его кабинета. Ароян мог. Так вот, мальчик, у меня от всего этого потери небольшие. А твоего Давлетова уходят на пенсию. Не делай квадратных глаз. Мытюрин уже принял решение и назначит вместе него Коротеева. Вот он, один из способов, под который не подкопаешься. Давлетову не поможет, даже если пройдет твое предложение. Мытюрин по дурости влез в историю. С Прокопчуком дружит. И я его науськал на вас. Ему ведь ссориться со мной тоже не резон.
- Для чего ты мне все это рассказываешь?
- Чтобы побольней тебе сделать, мальчик.
- А ты волк, Дрыхлин.
- Не спорю. И знай об этом. Знай также, что я поддержу тебя. Чтоб ты видел меня в авторитете и уважении. Злиться будешь, а сказать нечего. Я за новатора. Мытюрин ошибся. Он думал, что шлепнет по губам Давлетова, и конец. Он не взял в расчет вашего Арояна. И не мог подумать - а кто бы мог? - что вы устроите партсобрание. Коллективку не прошибешь. Пусть теперь хлюпает, как хочет. А я - за экономию, Не успеет завтра Ароян явиться в светлый кабинет, а я уже позвоню туда, понял? Вот тебе гибкость!
Дрыхлин сумрачно откинулся на спинку кресла и словно бы забыл про Савина. А тот сидел, не зная, радоваться ему или негодовать. И то и другое перемешалось. Ему действительно стало не по себе от откровенности Дрыхлина, от его неуязвимости. Но нет! Не может же быть: такого, чтобы броня из мерзости была неуязвимой!
Он опять вспомнил Сверябу и подумал, что тот бы нашел ходы-выходы, нагнал бы на Дрыхлина бессонницу. А вот он, Савин, будто влетел на скорости в тупик.
- Ты ошибся, Дрыхлин, - оказал он. - Если примут наше предложение, Давлетов останется на месте.
- Не ошибся, юнец. Во-первых, Давлетов выслужил все сроки, отпущенные законом. А во-вторых, у вас ЧП, ты еще не знаешь. Труп у вас. А за трупы снимать полагается с должности.
- Чей труп?
- Меня это не интересовало. И не интересует.
7
Белый, белый снег. Чистый, как простыня после стирки. И колышки, воткнутые вкруговую, огородившие двухметровую сухую плаху с темным пятном на конце. Что ж ты наделала и что наковеркала в яркий солнечный день? Почему не кричат паровозные гудки, почему не замерло все в горести? Почему люди разговаривают, ходят, едят, почему не упали, зарывшись лицом в снег, от дикой нелепицы? Почему ползет из печных труб дым и гудят работающие механизмы, как будто ничего не случилось?..
Савин лежал в своем полувагоне, уткнувшись лицом в подушку. Не видел, что давно уже наступил день и люди разошлись после построения по объектам работ. Он жил еще в прошедшем времени, ехал по незаконченному зимнику на колесном вездеходе, втиснувшись в кабину вместе со Сверябой. Что-то там случилось у ребят с бульдозером, застопорилось строительство зимней дороги.
В тот раз Савин впервые увидел, как пробивают зимник, временную дорогу, по которой грузы ходят только до первого весеннего солнца. Впереди шли лесорубы и взрывники. Валили самые могучие деревья и выковыривали пни. Затем два бульдозера, ведущие основную расчистку. За ними - автогрейдер. И замыкала этот железный клин тяжелая бревенчато-рельсовая волокуша, которую Сверяба называл "гладильней".
Уже смеркалось, когда они добрались в тот раз до места. Мороз давил под пятьдесят, потому механизаторы все собрались между двумя огромными кострами. Тут же, возле замершей техники. Старшим у них был сержант Бабушкин. Увидев Сверябу, он облегченно вздохнул и, обиженно моргая ресницами, доложил, что вышли из строя оба бульдозера: на одном отказал двигатель, на другом лопнуло от мороза гусеничное звено.
Савин каждый раз воспринимал с некоторым удивлением такое свойство металла: становиться хрупким, если термометр показывает ниже сорока. Сверяба же сталкивался с этим постоянно и принимал как неизбежное зло.
- Бабушкин! - укоризненно сказал он. - Ты же лучший бульдозерист у Коротеева. Неужели сами не могли поставить запасное звено?
- Нету, товарищ капитан.
- Как же вы на зимник выползли?
Бабушкин виновато промолчал.
- Ладно, - ворчливо проговорил Сверяба. - Ехать теперь за звеном - к утру не управимся. Давай, ставь своих мужиков на двигатель. Проверьте топливопровод. Трубки снимите, прожарьте их. А мы с тобой да вот с Савиным "косынку" будем делать. Кусок железяки найдется?
- Так точно...