Коротеев метнул на него многообещающий взгляд и сказал:
- Объекты я сдаю без недоделок. А мои личные отношения с Дрыхлиным вас не касаются.
- Касаются, Ванадий, - поднялся с места Сверяба.
Савин понял, что речь его закончена. И все же как будто чего-то недосказал. С этим чувством недосказанного и пошел на свое место. А Сверяба уже выбирался от печки к столу, прокашливаясь в огромный кулак, будто собирал в него мысли. Шагнул по проходу навстречу Савину решительно и свирепо. На собраниях он никогда не выступал, и все смирились с этим, понимая, что руки для него надежнее слов. А тут он сам вышел, не дожидаясь приглашения, поручения, не вызвался выступать, а вылез.
- Да, да, касаются, Ванадий. Поблажечки Дрыхлин тебе делает. Хотя в общем-то ты мог обойтись и без них. Подвел тебя Хурцилава. Не думал он, конечно, что Савин скажет об этом вслух, потому что сам говорит то, что положено. Ни к чему не подкопаешься и не придерешься. А слова - это хромая кобыла. Седло есть, а далеко не уедешь. Вот так, Хурцилава. Хороший ты парень, а демагог!
- Без личностей, - буркнул Коротеев.
- Во-во! Мы привыкли без личностей. А почему без личностей, Ванадий? Объясни ты мне, почему мы перестали называть вещи своими именами? Почему мерзопакостные деяния обволакиваем в вату из слов, а не говорим: мерзость и пакость?
- Что вы имеете в виду? - спросил Ароян.
- То и имею, что вижу. Коротеев вон распинался про план, про инициативу, про рабочий класс. Демагогия! Себя лепит героем. А Хурцилава лепит себя с Коротеева... Прошу не перебивать! Говорю, что болит... Савин удивляется, почему некоторые не видят прямой выгоды в его предложении. Объясняю. Тот, с бородочкой, фамилию не помню, хочет себя реабилитировать. Потому что за ошибки спрашивают. Могут и с работы выгнать. Сладкомордый Дрыхлин его поддерживает, чтобы тебе, Женя, насолить. Во-первых, ты его в соавторы не взял. А во-вторых, у вас конфликт на почве отношения к местному населению, сам знаешь. А коммунист товарищ Мытюрин зачем влез в это дело - не знаю. Очень даже может быть, что из-за приятельства. Да и Дрыхлина побаивается. Как и Ванадий. Только у того - масштаб. Не подпишет акты на сдачу объектов - план полетит, банк денег не даст. Зачем ему эти колдобины на рельсах? Подумаешь, три километра!.. Вот и вся житейская логика. А ты, Женя, спрашиваешь: почему? У меня таких "почему" - сколько накопилось, пока по стройкам гайки крутил. Взять те же автодороги. Мы упираемся, отсыпаем, поддерживаем кое-как. А перешли на другой участок - и бросили. Никому они больше не нужны, наши дороги. Разрушаются, зарастают. Нужны будут эксплуатационникам. Только потом заново их придется отсыпать, снова денежки вкладывать. Хотя, по-хорошему, сейчас бы их передать хозяину. Никто не хочет быть хозяином - хлопотно. Вот и Мытюрину хлопотно...
Сверяба перевел дух, остановился взглядом на понурившемся Давлетове, словно хотел сказать что-то в его адрес, но передумал. Обежал глазами всех, успев жестом остановить собравшегося что-то произнести Коротеева.
- Продолжаю, Ванадий. Я за тебя душевно страдаю. Не делай такое лицо - страдаю. Работаешь как вол, себя не жалеешь, людей, все видят. А на кого ты работаешь? На себя. Валяй! Но не прикрывайся. Не по-мужски это. Вот и хочу спросить: мужики мы или не мужики? Давайте хоть раз слова переведем в дело? Все мы небезгрешные в чем-то. Но ведь есть высший интерес, который всегда над нами, над нашими слабостями. Так может, хватит трепаться об интересах государства, может, голову подставить надо! Не плечи, а голову! Потому что тяжелого рюкзака мало кто боится - это тяжесть физическая. А вот моральной, конфликтной, белотелефонной... За государственный интерес, Ванадий-др-руг!
Коротеев не выдержал:
- Ты что же, предлагаешь не выполнять приказание Мытюрина?
- Предлагаю. И не цепляйся за букву устава. У нас производство. Замполит уже объяснял насчет права контроля парторганизации. Вот и воспользуемся этим правом. Все! Дай вон слово Синицыну, видишь, руку вежливо поднял.
Савин с благодарностью глядел на грузно опустившегося на свое место Ивана. Тот заметил это, серьезно и без улыбки подмигнул.
И Савин вдруг услышал, что за палаткой шевелится в лиственницах ветер, что брезентовый ставень на верхнем окне шуршит и похлопывает. Увидел сумрачного Коротеева, растерянного Гиви Хурцилаву. И услышал голос Синицына:
- ...леса за деревьями не видите. Да, да, Ванадий Федорович. Дерево - вот оно, рядом. А лес - глаз не охватит. Мне кажется, что член партии сержант Бабушкин видит дальше вас, завтрашний день ему светит. А вам нужна только сегодняшняя цифра, пусть даже завтра потоп. И способного Хурцилаву к этому приучили... Поддерживаю предложение Ивана Трофимовича Сверябы: работы продолжать. Так и записать в решении партийного собрания. И командировать коммуниста Арояна в политотдел и в крайком партии. С нашими расчетами и с выпиской из решения.
Савину казалось, что собрание идет бесконечно долго, хотя продолжалось оно всего около часа. Предложение Сверябы прошло единогласно, только Коротеев поколебался, прежде чем проголосовать. И тут же вслед за ним поднял руку Хурцилава. Когда расходились, был уже первый час ночи. Коротеев уезжал со своими на Эльгу. Савин было сунулся к Хурцилаве, чтобы объясниться, хоть успокоить как-то, но Ароян остановил его:
- Задержитесь.
Давлетов поднялся с места позже всех, каменно спокойный. Сказал:
- Завтра, товарищ Савин, полетите вместе с товарищем Арояном до районного центра, - и вышел.
Савин не понял, зачем ему нужно туда лететь. Но не переспросил. Ароян был тут, значит, объяснит. Наверное, для этого и велел задержаться.
Сверяба спросил Арояна:
- Как думаешь, пробьешь?
- Пробью.
Они симпатизировали друг другу, Савин это подметил давно. Были на "ты", хотя Сверяба и находился по службе в подчинении.
- Невезуха, едри ее в бочку! - сказал Иван. - Жалко, папы Феди нету.
- Да, жалко, - согласился Ароян. - Тот все бы поставил на свое место. А я прямо к нему, в случае чего.
- Неудобно вроде.
- Неудобно. А что делать?
Савин понял, что речь идет о полковнике Грибове, начальнике политотдела, который лежал после инфаркта в госпитале и, как говорили, скоро должен был выписаться. Савин видел Грибова несколько раз, но всегда мельком. Папа Федя и его как-то назвал сынком. Сказал: "Светло смотришь, сынок", похвалил звезды и флажки на кабинах самосвалов, бульдозеров, экскаваторов и добавил: "Сразу видно, почетный человек с механизмом работает или так себе человечишко".
Конечно, жаль, что Грибов болеет. Такой человек не может не понять, Савин был в этом уверен.
- Наверное, с Коротеевым хотели проехать на Эльгу? - спросил Савина Ароян.
Как не хотеть? Там же Ольга, там глухарь Кешка, который любит мороженую бруснику. Но Савин не ответил, вместо него пробурчал Сверяба:
- Конечно, хотел - чего спрашиваешь?
- Об этом я и собираюсь с вами поговорить, Евгений Дмитриевич.
Ароян сел сам, кивком предложил располагаться обоим: разговор, мол, не на ходу. Сверяба приглашения не принял: я, мол, не участвую. Савин насторожился.
- О ваших отношениях с охотницей, Евгений Дмитриевич, - пояснил Ароян.
Будто снежную крупу сыпанули на голое тело. После разговора с Мытюриным Савин даже и расстроиться толком не успел. Вернее, не захотел, отбросил расстройство, как советовал ему еще до собрания Сверяба. Потом стало не до того. А теперь вот такой поворот. Значит, все же решили разбираться с ним. А в чем разбираться?
- Ты не очень официальничай с ним, Валер, - вмешался Сверяба. - У него кожи нету, живое мясо снаружи.
- Шел бы ты, Ваня, в вагончик, а? Мы недолго.
Сверяба шумно вздохнул и остался.
- Разве я в чем-нибудь виноват? - спросил Савин.
- Вас никто и не обвиняет, - ответил Ароян.
"А Мытюрин?" - хотелось спросить Савину. Но смолчал, замполит и сам все слышал. И, видно, угадал невысказанный вопрос.
- Не беспокойтесь, Евгений Дмитриевич. Никакого расследования не будет. Но хочу спросить: вы на полном серьезе думаете о женитьбе?
- Да.
- Извините, что я вторгаюсь в ваши личные планы, но, по-моему, вы не продумали их до конца.
- Продумал.
- И когда собираетесь это сделать?
- Еще не знаю.
- Я бы на вашем месте не торопился. Нет, я не отговариваю. Просто советую не торопиться.
- Его совесть мучает, - сказал Сверяба.
- Ничего меня не мучает.
- Не обижайся, Жень... Я, наверно, все-таки пойду, а то, боюсь, напортачу чего-нибудь в вашем разговоре. Чаек пока подогрею. - И вышел, не придержав дверь, отчего она жестко и гулко хлопнула.
- Вы уверены, что любите эту женщину? - спросил Ароян.
- Да.
- Я к тому, что семейные дела нельзя решать, как в тире: попал в мишень - хорошо, промазал - в другой раз прицелился. Мне Сверяба рассказал про вашу первую любовь, вы уж извините его. Просто он болеет душой за вас. Ведь была любовь? А что-то не склеилось. Вы и учились в одном институте. И одни и те же спектакли смотрели. И на лекциях вместе сидели. Только жизнь, оказалось, по-разному видите. А с охотницей у вас совсем ничего общего нет. Даже условия жизни, быта различные. Притираться друг к другу ох как трудно будет. Хватит ли вам терпения, сил?..
Савин молчал. Потому что хотел ответить честно и не звал, есть ли у него такое терпение. Наверное, есть. Но ведь о той он думал каждый час и каждый день. А об Ольге вспоминает только по вечерам или поздно ночью: "Пей, боке!" В такие минуты Савин страдал и задыхался от нежности, забывал про все: про дело, про свою прямую, про Сверябу, храпевшего на соседней лежанке, видел лишь узкую ладошку, чувствовал пальцы, прикасавшиеся к лицу... А утром... Словно бы она уходила куда-то совсем.
- Ладно, не отвечайте, - сказал Ароян. - Разберитесь в себе сначала.
Странный какой-то разговор получился у них. Словно бы как на равных. Вроде бы Савин и не был подчиненным. Он даже вспомнить потом не мог, почему стал рассказывать замполиту о детском доме, о тете Нюре, которая по вечерам пела в своей каморке про молодого урядничка. И о подкове тоже. Не о той, на местности, что предложил спрямить насыпью. А о подкове, что служила коню, спасшему когда-то беспамятного Ольгиного отца. Одна была прибита к дверному косяку зимовья на Юмурчене, другая - на Эльге. Примета приметой, но главное-то, наверное, все-таки память об отце, не прожившем после того и года.
Савин совсем успокоился к концу разговора. Все пережитое улеглось в нем, освободив место для нового, что еще может и должно произойти. И, успокоенный, он сказал, вроде бы полушутя, но всерьез и с надеждой:
- А может быть, подкова счастье принесет? Бывает же так, что с первого взгляда?
- Бывает, Евгений Дмитриевич. Но все равно не торопитесь. Поняли? Только не то-ро-питесь!.. Ну, а теперь идите чай пить. А то Иван Трофимович заждался.
- А вы?
- Я сделаю выписку из протокола. Да, кстати, не забыли, что летим завтра вместе? Вас приглашают в охотнадзор.
- Зачем?
- Из-за соболей. Командир проинформировал инспекцию. Вертолет будет часов в одиннадцать...
Гостевой вагон притулился почти к шлагбауму. В одной половинке расположился Давлетов. Там же должен был ночевать Ароян. Другую - Синицын отвел Сверябе и Савину.
Иван ждал его.
- Садись, дед, почаевничаем.
На столе алюминиевые кружки, сахар, галеты.
- Поговорили? - спросил Сверяба.
- Поговорили.
- Ты к нему прислушайся. Справедливый мужик.
- Прислушиваюсь.
- Чувства приходят и уходят, дед, а жена остается. У меня тоже было "листья кружат...". Слыхал такую песню - про сад, который облетает? Сначала листья кружат, рука в руке и глаза как окна. А потом друзья перестали в дом ходить. Видят же, что сидим одни мужики на кухне. А жена в своей комнате. Потом молча в туалет пройдет и обратно: мол, пора и честь знать.
- Которая жена?
- Во-во, "которая", едри их в бочку! Нынешняя, которая меня любит. А если мое - значит, ничье. Ни друзьям, ни родственникам, ни детям...
Савин глотал обжигающий чай и думал о том, что Ольга совсем рядом. Два часа на лыжах и столько же обратно. Мелькнула шальная мысль: к утру успею. Но мысль была шибко шальной: в другой половине вагона - и Давлетов, и Ароян. Его отсутствие только добавит им всем нервотрепки. И Сверяба грудью встанет у двери. Добрый грубиян Иван Сверяба, которому, наверно, так и не дано понять Савина.
- Потерял я что-то в себе, Трофимыч, - сказал Савин.
- Зрелость к тебе приходит, дед.
- А на Ольге я все равно женюсь.
- От, язви его в кочерыжку! Прислушался к совету, называется!
6
Аэропорт, куда их доставил вертолет, представлял собой отторгнутый у тайги участок с грунтовой взлетно-посадочной полосой. С трех сторон он упирался в стену из деревьев, с четвертой был огорожен штакетником, примыкающим к низенькому домику, именуемому аэровокзалом. Говорили, что запроектирован новый аэропорт. Но пока пассажиры, в основном мужики, кучковались снаружи, предоставив домик слабому полу.
Они прошли к стоянке автобуса напрямую, перешагнув через штакетник.
Ароян сказал:
- Вы сразу в гостиницу. Снимите двухместный номер. Вам все равно придется вертолета до завтра ждать. А я - в политотдел, а затем - по обстановке.
Гостиница была довольно приличной для небольшого поселка. Чувствовалось, что ее недавно построили. Впрочем, как и многие другие здания. "Все БАМ", - подумал Савин. И только в этот момент, оторвавшись от кубов, экскаваторов и бульдозеров, разглядел свою железную дорогу со стороны, себя увидел и своих товарищей. И связал воедино все, о чем говорилось, писалось, с этим вот зданием гостиницы, с этим поселком, ставшим из-за БАМа многолюдным и шумливым, начавшим расти и вширь, и вверх. Из близи не увидеть могучесть. Это только в кино легко слепить панораму. Если бы все карьеры объединить в один, если бы прилепить друг к другу все мосты и мосточки, состыковать тоннели - тогда бы грандиозность поразила - издалека она и поражает. А вблизи - кубы, метры, километры, земля, бетон...
Глядя на гостиницу, Савин нутром понял, что значит магистраль для этого холодного края, уже потерявшего свою дремучую степенность. Сколько тут еще нетронутого, неразведанного, неиспользованного для людской нужды! Целая зеленая страна, где путник навстречу - было событием и где все теперь заполнено молодыми азартными голосами.
Дежурная по гостинице, пожилая и чистенькая, как в аптеке, дремала. Услышав шаги Савина, готовно встрепенулась.
- Номер? - спросила.
- Да.
- Помыться, миленький?
- Как - помыться?
- Я думала, ты из тайги. Ребята, как из тайги вывалятся, - сразу к нам. И номер, чтобы с ванной. Пополощутся, погреются - и до свидания.
- Я тоже из тайги, но мне на сутки.
- Хоть на неделю. Командированные у нас не задерживаются, на трассу все торопятся. Артисты, правда, живут. Пономаренко приезжал, народный композитор. А с ним длинная такая певица. И еще одна - уже пели они вечером, миленький! А потом он мне пластинку с надписью подарил... На ключик, подымайся на второй этаж в первый номер. Хочешь, мыльца вот возьми. На здоровье!
И не собирался Савин купаться, но послушался совета доброй дежурной. Плескался и полоскался в свое удовольствие. Словно все заботы с себя смыл. И, чистый телом и мыслями, он направился по вызову.
Вся районная охотинспекция помещалась в одной большой комнате приземистого рубленого дома. За обшарпанным столом сидел худенький очкарик, в свитере и заячьей шапке, ровесник Савину или даже помоложе. Когда Савин назвал себя, он торопливо поднялся, долго тряс ему руку, приговаривая:
- Такие, как вы, нам нужны! Добровольный актив, так сказать. Удостоверения внештатного инспектора у вас нет? Вот видите! А должно быть!
Все его фразы имели на конце восклицательный или вопросительный знак. Савин слушал его и невольно начинал улыбаться, проникаясь симпатией к этому суматошному худенькому человеку. Тот спохватился, предложил ему сесть, а сам опять радостно засуетился, схватился за чайник, выскочил в сени за водой, вернулся:
- Как насчет кофе, а? Я умею заваривать шикарный кофе, научил один дед-интеллигент в Иркутске. Не были в Иркутске? Должен вам сказать, город - мечта! Ну, пусть кипит, а мы пока поговорим. Мне звонил от вас офицер с татарской фамилией.
- Давлетов?
- Точно! Давлетов. И проинформировал относительно браконьера Дрыхлина. Что я говорю? Не браконьера! Хуже! Я уже навел о нем кое-какие справки... Пожалуйста, рассказывайте.
Он сел за свой стол, напустил на себя серьезный вид, придвинул кипу чистых листов бумаги.
- Да и рассказывать-то в общем нечего, - сказал Савин.
- Как "нечего"! - воскликнул тот.
- Не пойманный - не вор. Так объясняют.
- Ну уж извините! Вор остается вором, даже если он не пойман. А поймать - дело времени и техники!
- Вы давно работаете в этой должности? - спросил Савин.
Он вдруг почувствовал себя старше и опытнее этого симпатичного парня.
Тот сразу стушевался. Виновато улыбнулся:
- Второй месяц. Заметно, да?
- Заметно.
- Солидности не хватает?
- Не знаю, чего. Такую должность должен занимать хмурый дядя.
- Я и сам понимаю. Не получается пока с солидностью. Только, по-моему, не это главное.
Они проговорили часа полтора. Савин подробно рассказывал, а Петр Николаевич (так он солидно представился в ходе беседы, извинившись, что не сделал этого сразу же) записывал, уточнял. Посокрушался, что Савин не узнал фамилий старого Иннокентия и его племянницы. Разговаривали за кофе, как хорошие знакомые. И явно нравились друг другу.
- Я вас не задерживаю? - всполошился под конец Петр Николаевич.
- Нет-нет.
- Понимаю, что кофе - не таежный напиток. Надо бы чего погорячительней. Но, знаете, не могу. Организм у меня не хочет принимать эту гадость. Не хочет, и все. А некоторые есть - обижаются. Брезгуешь, говорят, угощением. Вы не обижаетесь?
- Конечно нет.
- Тоже организм не принимает?
- Я на службе.
- Вот и думаю: неужели совсем нельзя обойтись без спиртного? Вы знаете, каждая семья жила бы намного зажиточней. Не возражайте! Я даже подсчитал как-то бюджет хозяина, у которого снимаю квартиру. Страшное дело! Половина его зарплаты уходит! А зарплата у него, извините, шахтерская. Это сейчас наш город (он так и сказал: город) известен как бамовский. А раньше его знали как шахтерский...
- А что же вы собираетесь делать с Дрыхлиным? - спросил Савин.
Начальник охотинспекции совсем не по-начальнически почесал нос, снял очки, и глаза его сделались виноватыми.
Признался со вздохом:
- Пока не знаю. Целиком и полностью верю вам и охотнице. Сегодня же я проинформирую кого следует. Соболь - не заяц!
Савин стал прощаться. Уже проводив его до двери, Петр Николаевич спохватился: