Синицын его уже не слушал, набросал записку, запечатал в конверт.
- Найдите прапорщика Асадова...
- Все знаю, все найду... - И Хурцилавы как не было.
До самого вечера, до конца рабочей смены, Савин находился в расположении роты Синицына. И чем больше вникал в работу его землеройного комплекса, тем больше проникался симпатией к командиру. Он не шумел, не мотался как заведенный от механизма к механизму, да и нужды в этом не ощущалось. Люди работали будто бы и неторопливо - брали пример с Синицына, что ли? - но все шло как по раз и навсегда заведенному, без остановок и поломок. На огромном фанерном щите, прибитом к двум лиственницам, были выписаны фамилии водителей самосвалов. Против каждой из них начальник смены проставлял мелом количество сделанных рейсов. Савин подсчитал, прикинул, учитывая рабочий ритм, приблизительный конечный итог и обнаружил, что сменное задание должно быть перевыполнено. Если всегда так, то почему отставание?
- Анатолий Петрович, - попросил он, - объясните, пожалуйста, почему вы так сильно отстали по кубам от Коротеева?
- А разве не видно? - спросил он.
- Видно. Но не все, опыта не хватает.
- Бесхитростный вы человек, Евгений Дмитриевич. Сверябе редко кто нравится.
- А все же, Анатолий Петрович?
- Видите, день на закат пошел. Завтра будет новый день. Потом еще, и так бесконечно. Чем Коротеев станет работать завтра? Не знаете? И он не знает. Ему давай процент сегодня...
И Савин вдруг представил себе картину: молчаливые экскаваторы, молчаливые "Магирусы", молчаливый карьер, по которому мечется, не жалея себя, Коротеев. Но что он сделает, если нет у него запчастей, если повыходили механизмы из строя? У Синицына такого не случится. Получая чуть ли не ежедневно нахлобучку от начальства за то, что он недодает кубы в насыпь магистрали, Синицын распорядился отсыпать подъездные пути. Вроде бы выкинул землю на ветер, потому что подъездные - это времянка, это бросовые дороги. По такой, бросовой, почти грейдерной, и шел тягач, на котором Савин сюда добрался. Зато у Синицына не летели тормозные камеры на самосвалах, зато и техника вся была на ходу. В это же время его люди отсыпали площадку под жилые вагоны, совсем рядом с карьером, и переселились в них на временное жилье. Даже баньку срубили на берегу ручья, неказистую, тесноватую, но настоящую - париться можно. И понял Савин, что та бухгалтерия, которую он вел, сидя в штабе за столом, это только арифметика производства. А алгебра - вот тут, у отстающих на сегодняшний день. И выражается она двумя словами: видеть и предвидеть...
На другой день, после утреннего построения, он зашел к Давлетову в кабинет. Тот был не один, а со своим замом по политчасти майором Арояном. Все офицеры называли замполита по имени-отчеству - Валерий Георгиевич. И всем было известно, что но документам он Рубик Геворшакович. Но, видно, от жены Маруси пошло: и на людях, и, говорили, даже наедине она называла его Валерием Георгиевичем. По имени и отчеству. Трудно, наверное, ей было привыкать к нерусскому имени, вот и переиначила.
Ароян в чем-то горячо и, как всегда несколько торопливо убеждал командира. Увидев Савина, замолчал. И Давлетов вроде бы вздохнул с облегчением. Встретил Савина почти незаметной улыбкой, затаившейся в прорезях глаз.
- Побывали на трассе, товарищ Савин?
- Побывал.
- Когда отработаете документ по обобщению опыта?
- Чьего опыта?
- Не понял вас.
- Если вы имеете в виду комплекс Коротеева, то опыта у него нет. Через два месяца он скатится на последнее место. А Синицын выйдет на Юмурчен лидером.
- Прошу объяснить ваш вывод...
Может быть, Савин объяснил не совсем толково, путано, потому что улыбка из глаз Давлетова исчезла и его решение было, как тычок в лицо:
- Неубедительно. Обобщайте опыт Коротеева. Мы уже дали его кандидатуру.
- Я не стану этого делать.
- Товарищ Савин!
- Это обман, товарищ подполковник.
- Погуляйте, Евгений Дмитриевич, - вмешался Ароян. - К этому разговору мы вернемся...
...Прошла неделя, другая. Савин корпел над производственными сводками и расчетами и все ждал, когда его призовут продолжить разговор. Но никто не призывал, никто не заставлял обобщать коротеевский опыт.
Объяснилось все в один субботний день, когда он развернул многотиражную газету в увидел во всю страницу заголовок "Коротеевцы". Видно, Давлетов, видя строптивость Савина, попросил это сделать журналистов. Савин читал про "лучший землеройный комплекс" и тихо мучился, как от зубной боли. Были в тексте и "ударники коммунистического труда", и цифры, и "мужественное, с умными глазами лицо командира роты". Только опыта не было, хотя под заголовком стояло: "Обобщаем передовой опыт..." "Для чего? Зачем?" - переживал Савин. Заговорил об этом со Сверябой, но тот отреагировал по-своему:
- Плюнь и разотри! Словоблудие, ядри его в бочку!
- Но ради чего?
Для долгой беседы времени в тот вечер не было: у вагончика Сверябу ждал ГАЗ-66 вместе с "лейтенантом быстрого реагирования" Гиви Хурцилавой. Тот, выполняя поручение Коротеева и заручившись согласием Давлетова, с умоляющим достоинством упросил Сверябу не мешкать, потому что "весь карьер плачет": встал экскаватор, и никакой надежды, что ремонтники справятся своими силами.
Сверяба буркнул Хурцилаве:
- Собираюсь, - и махнул рукой: жди, мол, в машине.
- Так зачем словоблудничать-то? - не мог успокоиться Савин.
- Положено, дед. - Сверяба вздохнул, словно шевельнул мехами, шлепнул на прощание своей огромной ладонью по руке Савина. Еще раз вздохнул. Сказал: - Тяжелые ты вопросы задаешь... Я уехал...
Не успел истаять звук мотора, как в дверь постучали. Савин даже растерялся, увидев Арояна на пороге. Разом, словно посторонний, охватил взглядом свое жилье. В консервной банке на тумбочке полно окурков, резиновые сапоги разбросаны, вафельное полотенце возле умывальника далеко не снежной белизны. Но Ароян вроде бы и не заметил всего этого, хотя Савин точно засек, что заметил.
- Чаем угостишь? - спросил замполит.
Чай был еще горячий, и заварка свежая, и конфет в тумбочке Сверябы была полная картонная коробка.
Вот тогда и продолжился разговор, завязавшийся от савинского: почему "положено"?
- ..."Положено" - не то слово, - сказал Ароян про газетную листовку. - Дело в том, что не всегда мы еще оцениваем свои дела по степени полезности. Одна из причин - сила инерции мышления. Страшная штука, Евгений Дмитриевич. Страшная, потому что почти незаметная из-за своей обыденности. Вот и давайте вместе бороться против бесполезности дел и поступков.
Бороться Савин был согласен, только не знал, с кем и как. Потому спросил:
- С кем бороться-то? - и не предполагал, чем все это для него обернется.
- Наверное, в первую очередь с самим собой? - Ароян ответил вроде бы с какой-то вопросительной интонацией, сделал паузу, будто давая Савину время на осмысление. И продолжил так, что Савин и нагадать не мог: - Сватать вас пришел, Евгений Дмитриевич. На комсомольскую работу. Секретарем комитета части...
Савин даже растерялся от такого несуразного, на его взгляд, предложения.
- Н-нет, товарищ майор. Я - инженер.
- Вот и прекрасно. Инженерное образование поможет комсомольской работе. Сделает ее конкретной. Вы думаете, что партийная и комсомольская работа - только с трибуны выступать?
- Выступать я совсем не умею.
- Тоже не минус. Хотя и не плюс.
- Нет, товарищ майор. Не сумею! Да и не хочу.
- Не торопитесь, у вас впереди целый месяц.
- Все равно не согласен, - сказал Савин.
Но через месяц согласился. А сам все продолжал быть в сомнениях и растерянности. Но, видно, замполит обладал даром убеждения, коли его слова о том, как много может сделать комсомол на молодежной стройке, заворожили Савина, нашли отклик в его технической душе.
Отчетно-выборное комсомольское собрание прошло для Савина как в тумане. Он не чувствовал никакого контакта с залом, в котором видел почти сплошь незнакомые лица. Отчетливым было только удивление, когда он узнал, что избран единогласно. Подумал: "Как же так? Они же меня совсем не знают..."
После собрания его поздравили Давлетов с Арояном. Сверяба, грустно оглядев его воловьими глазами, произнес:
- Эх, дед! У тебя ведь инженерная голова...
Была суббота. Топилась баня на берегу ручья. И там, в парильне, Коротеев, которого только что отходил двумя вениками Гиви Хурцилава, сказал, между прочим:
- Ну что, Савин-друг, теперь тебе рабочее место убрать - только рот закрыть, а?..
4
Вот какие воспоминания высвободила память Савина из ближних закоулков, когда он услышал от подполковника Давлетова: комиссар. То ли думы помогли, то ли втянулся, но почти незаметно миновал еще час ходьбы. Солнце переместилось правее, светило уже в левый глаз. Дрыхлин все не объявлялся, видно, убежал далеко вперед. Савин оглянулся: командир поотстал, даже лица не разглядеть за белым облачком пара. Нелегко давалось Давлетову бездорожье, он двигался пошатываясь и наклонившись вперед, словно бодал головой воздух.
Все-таки Давлетов чем-то выделял его, Савина, как-то выказывал свое расположение, правда, совсем неуловимо, по-своему, по-давлетовски. Хотя, кроме неприятностей, Савин понимал это, ничего он командиру не принес. Правда, неприятности - особого рода, плюнуть и растереть, как говорит Сверяба. Но не тот человек Давлетов, чтобы плюнуть...
Подождав командира, Савин снова зашагал по дрыхлинской лыжне. Чтобы не думать о глубоком снеге и тяжести рюкзака, спросил себя: "Что там у нас на экране телевизора? Два закуржавелых мужика?" Мелькнули льдисто-голубые глаза и исчезли, уступив место тому, что было ближе и вроде бы даже переживательнее. Потому что в работе без переживаний нельзя. Даже прежний комсомольский секретарь, которого все считали лодырем, тоже переживал. Савин понял это по одной фразе, когда тот, сдав минут за пятнадцать все дела, сказал с облегчением:
- Шабаш! Надоело отвечать за все и ни за что, - и уехал в другой гарнизон начальником клуба.
Первые дни секретарства Савин чувствовал себя неприкаянно, несмотря на участливость Арояна и всякие его добрые советы. Не мог определить свое место, чтобы эти советы реализовать. И потому мучился, не видя, как конкретно "включиться в подготовку слета победителей социалистического соревнования". Передовиков он знал наперечет, еще работая в производственном отделе, по сводкам. Список тех, кто поедет на слет, будут составлять командиры рот. А как еще "включиться"?.. Или опять же общетрассовый смотр-конкурс на лучшую патриотическую песню?.. И без Савина к смотру шла подготовка. Вечером из клуба звучно лилось "Дорога железная, как ниточка, тянется...". Он думал: "При чем здесь ниточка?.." Заглянул в клуб, послушал, слегка оглох. Поехал на трассу к Коротееву, прихватив газеты и письма. Командир роты встретил, как показалось Савину, без прежней уважительности, даже без "Савин-друг".
- Если политинформацию проводить, то некогда. В обеденный перерыв можешь сказать героям, пару мобилизующих слов...
Мобилизующих слов Савин не нашел даже в обеденный перерыв и показался сам себе бездельником. Каждый из механизаторов имел свое дело, свои обязанности. А у Савина вроде бы и не было никаких обязанностей. Таких, чтобы потрогать, пощупать... Выглянув из кабины бульдозера, с ним поздоровался сержант Юра Бабушкин, которого тоже избрали в комсомольский комитет. Экскаваторщик Мурат Кафаров, худенький, чумазый и злой, проворчал что-то нечленораздельное на вопрос о запасном тросе. Савин отвел душу только со Сверябой, который вторые сутки "гостил" у Коротеева, пытаясь вернуть к жизни бездыханные самосвалы.
- Тошно, дед? - спросил Сверяба.
- Тошно.
Река слегка парила, струи Туюна все дробились о камни, только не рассыпались, как в августе, бриллиантовыми крошками. Небо зацвело серым, вот-вот сыпанет снегом. Сверяба сидел на валуне, бушлат ему был явно маловат, он распахнул его, подставив грудь речному ветру.
- Мозгой шевелить надо, дед.
И вот тут вдруг что-то сдвинулось в мыслях Савина: может, действительно "шевельнулась мозга"? Он увидел себя со стороны, неуверенного и суетливого из-за сиюминутной готовности взяться за любое дело. А зачем за любое? Надо сначала определиться, найти рабочий стержень. Человек всегда хорошо делает свое и спустя рукава - чужое. А что "свое"? У Кафарова вон - экскаватор, трос в заначке, у Бабушкина - чтобы бульдозер работал как часы. А комсомольский секретарь, может, им до фени. Положен по штату - и ходит себе. Положено ему собрания проводить - и проводит. А в карьер приперся от блажи... Они и голосовали-то за него, возможно, потому, что "положено", не задержавшись даже мыслью на том, что это их дело, что от их решения может быть польза, большая или малая, а может и вообще никакой пользы не быть.
- Понимаешь, Трофимыч, людей надо разбудить, - сказал Савин и понял, что перегнул. Чего будить, если и так все выкладываются до последнего. - Собрания наши надо разбудить, - уточнил он.
- Какие собрания? - спросил Иван.
- Любые. Собрание - чтобы решать, а не отсиживать. К собранию у каждого человека должен быть личный интерес.
- Личный - это, конечно, здорово.
Савин не захотел уловить иронию.
- Вот хоть решение отчетно-выборного. Там же выполнять нечего: повысить, усилить, улучшить... Почти слово в слово, как в прошлом году. Такой же горох об стенку... А если не писать заранее проект решения? И список выступающих не составлять? Пусть каждый предлагает, что хочет, а?
- А если никто ничего не захочет?
- Но ведь у каждого что-то болит, есть какие-то мысли.
Сверяба молча покачал головой, и непонятно было, одобряет он Савина или нет. Снял фуражку, взъерошил шевелюру, вздохнул могучей грудью:
- Ты Арояну говорил?
- Мне только что это в голову пришло.
- Не знаю, дед. Вроде так не принято. А оно и лучше, что не принято. Жми, ядри его в кочерыжку...
Повестка дня, рекомендованная политотдельской телеграммой, звучала так: "Задачи комсомольской организации по улучшению производственной дисциплины, неуклонному выполнению социалистических обязательств и плановых заданий четвертого квартала". Савин предложил другую: "Что нам мешает в работе?" Ароян с этим согласился. Но в последний момент стало известно, что на собрание приедет помощник начальника политотдела по комсомолу капитан Пантелеев, и Давлетов твердо решил:
- Никакой самодеятельности, товарищ Савин. Как рекомендовано, так и проводите.
Накануне выпал снег, присыпал лед на лужах. Клубные печи открыли зимний сезон, в зале было жарко и уютно.
Доклад делал командир. Савин пытался сосредоточиться на том, что он говорил, но мысли уплывали от доклада. Голос Давлетова звучал, словно из-за стены, привычно и ровно. От этой привычности Савин даже перестал беспокоиться за "потом", когда начнутся прения; косил взглядом на капитана Пантелеева, который сидел за столом президиума с краю и что-то записывал в блокнот. Что? Цифры, которые называл Давлетов? Отклонившись назад, он все-таки заглянул в блокнот и увидел кучу женских курносых лиц в профиль...
Доклад кончился, и Савин, уйдя от "вопросов в письменном виде", предложил задавать их сразу. Вопросов не последовало, и он объявил начало прений. Объявил и тут же понял, вернее, почувствовал, что собрание провалено. Взывал к желающим выступить, но все призывы разбивались о тишину. Приглашал откровенно высказываться о том, что мешает работе, но в зале лишь прошел шумок, и опять все стихло. Наконец слово попросил Гиви Хурцилава, и Савин, некстати вспомнив его прозвище "лейтенант быстрого реагирования", сказал ему мысленно "спасибо". Хурцилава начал с обстановки высокого трудового подъема в стране и на БАМе. Сослался на заметку в газете "Красная звезда" и на обобщенный многотиражной газетой опыт работы их роты. Потом выступили Ароян и Пантелеев. Помощник по комсомолу закончил свою речь тем, что пожурил комсомольцев за неактивность, доброжелательно так пожурил, и сам же предложил заслушать проект решения.
Савин встал и обреченно объявил, что проекта решения нет, что он надеется на предложения из зала. Подполковник Давлетов побагровел, уколол секретаря взглядом и, втянув голову в плечи, уставился в стол.
Зал зашушукался.
Ароян невесело пошутил:
- Лес рук.
В этот самый момент ослепительно вспыхнули электрические лампочки и разом погасли. Стало темно, как в закупоренной бочке. Кто-то хихикнул в темноте. Зычный голос прапорщика Волка объявил:
- Зайцев - на выход!
Зал грохнул от смеха, представив щупленького киномеханика рядового Зайцева, с опаской относившегося к нахалистому Волку. Киномеханик нужен был, чтобы запустить движок аварийного освещения. Слышно было, как он пробирался к выходу под возгласы: "Ну, заяц, погоди!.."
- Есть предложение перенести собрание в связи с отсутствием света, - послышался голос капитана Пантелеева. - Возражений нет?
Комсомольцы были единодушны в своем "нет". Лишь один голос, похоже сержанта Бабушкина, неуверенно произнес:
- Продолжить собрание...
Спускаясь с высокого крыльца, Савин услышал, как Давлетов говорил Арояну:
- Доэкспериментировались вы с новым секретарем. Теперь разговоров не оберешься.
- А может, все на пользу, Халиул Давлетович?
- На пользу Пантелееву - факт для конференции...
В штабе у Савина была маленькая, похожая на чулан, комнатушка с солидной табличкой на двери: "Комитет ВЛКСМ". Он потерянно уселся за стол, переживая не за собрание, а за то, что подвел командира с замполитом. В груди копилась обида на тех, кто не внял его призыву, отмолчался. Копошились досадливые мысли про равнодушие и равнодушных, о которых какой-то умный человек сказал, что их надо бояться больше, чем врага. И еще про то, что напрасно он не послушался Сверябу и взялся не за свое дело. Ему ли призывать с трибуны, если даже связать два предложения под прицелом глаз ему тяжело? Он и на собраниях-то прежде выступал только под самым категорическим нажимом. Маялся, готовясь к выступлению, исчеркивал десятки листов, пока не отбеливал каждую фразу, не думая о том, что она выходила гулкой и пустой, как длинный коридор. А выйдя к трибуне, боялся оторваться от текста, шпарил скороговоркой и облегченно вздыхал, свалив с себя трудное поручение.
Но если сам он такой, то чего хотел от других? Это все Ароян: зажечь, поднять, уйти от словесной шелухи и лозунгоголосия, революционизировать комсомольскую работу, потому как БАМ - стройка века, принявшая эстафету первых пятилеток. Заворожил замполит, только не сказал, как это - "революционизировать"? В савинских мыслях все выстраивалось четко и гладко. А гладко не бывает, если что-то ломать приходится...
Он сидел в своей клетушке и ждал, что Ароян заглянет, захочет поговорить с ним. Но не предполагал, что тот зайдет вместе с Пантелеевым. Савин вскочил из-за стола, уступая место гостю. Тот сел, сказал Арояну "до завтра", а Савину приглашающе и по-хозяйски показал на табурет. Когда Ароян вышел, спокойно так спросил:
- Так как же получилось, Евгений Дмитриевич, что вы не подготовили собрание?