Второй вариант - Юрий Теплов 4 стр.


У капитана был лоб мыслителя; глубоко посаженные светлые глаза смотрели на Савина с участием.

- Я не хотел готовить собрание.

- То есть как?

- Собрания проходят бесчувственно и, кроме вреда, ничего не приносят.

- Что-то, Евгений Дмитриевич, я не слышал о чувственных собраниях.

- Они должны настраивать людей!

- Это - другое дело. Но у вас-то получилось - расстраивать. Выступающих не было, и даже проекта решения, основного ориентирующего документа, не подготовили. Вы советовались с заместителем командира по политчасти?

- Нет.

- Напрасно. Он бы уберег вас от такой партизанщины.

- Товарищ капитан, но ведь из-за проектов решения все голосуют бездумно, не вникая в то, за что голосуют. И тут же забывают, за что поднимали руку. И собрание получается, как шар: катится, а следа нет.

- Это - если плохой проект решения.

- Но они же все плохие! Даже отчетно-выборного собрания!

- Евгений Дмитриевич, вы еще делаете только первые шаги в комсомольской работе. Не горячитесь. Давайте то решение, посмотрим вместе.

Савин достал книгу протоколов, новенькую, чистенькую, передал Пантелееву. Тот сначала пробежал записи глазами. Потом сказал:

- Кое-что, конечно, здесь упущено. Но в целом решение сомнения не вызывает.

Савин слушал, как капитан зачитывал первый пункт, длинный, как товарный поезд. В нем перечислялись все документы, которыми должна в своей работе руководствоваться комсомольская организация, и в "их свете" предлагалось "всем комсомольцам повысить личную примерность в учебе, дисциплине, выполнении директивных норм, добиваться на завершающем этапе...". "Завершающий" - это выход с насыпью БАМа на Юмурчен. Только название реки в протоколе было упущено.

Зачитав, Пантелеев спросил:

- Скажите, с чем вы здесь не согласны?

- Почему - не согласен? Все правильно. Но не воспринимается.

- Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?

- Не считаю.

- И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?

- Семьдесят восемь процентов.

- Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.

- Рота и будет передовой.

- Очень хорошо. Только не понятно, почему у вас вызывает сомнение этот пункт решения?

- Слова гладкие и привычные.

- Задача в том и состоит, чтобы за привычным увидеть то, что касается каждого из нас, почувствовать личную ответственность за порученный участок дела. И выполнить на своем участке обязывающий пункт решения.

- Но ведь этот пункт даже в голове не задерживается.

- А это уже зависит от степени сознательности комсомольца. И ваша задача, как комсомольского вожака, будить эту сознательность своим страстным словом, каждым мероприятием...

Беседа длилась, наверное, не меньше часа. Савин ловил себя на том, что вдруг соглашался с доводами Пантелеева. На него обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Но тут же Савин внутренне спохватывался и уже понимал, что не верит всей этой кажущейся правильности. Но молчал. Не то чтобы из-за нежелания перечить своему политотдельскому начальнику, скорее, не хотел обидеть его категорическим несогласием, такого опытного и доброжелательного.

- Дневник индивидуальной работы с комсомольцами у вас есть? - спросил капитан.

Ароян говорил Савину про такой дневник, но как-то вскользь, не по-приказному. Предупреждал также, что любой проверяющий будет интересоваться дневником. Но Савин не придал этому значения и не завел дневник, посчитав его делом формальным.

- Нет пока, - признался он.

- Спишем факт на неопытность, - улыбнулся Пантелеев. - Но обязательно заведите. Поговорил с комсомольцем и тут же записал: с кем, когда, о чем...

"Для чего записывать? - хотел возразить Савин. - Для отчета? Для проверяющего?" Но вдруг подумал, что капитан их беседу тоже запишет в свой дневник. От этого Савину стало неприятно. Черт с ним, с учетом индивидуальных бесед! И слово-то заказененное, будто из старого канцелярского архива: "индивидуальных"! "Буду вести дневник, - решил он. - Для формы. Только показывать, кроме проверяющего, никому не стану".

- Просчеты на первых порах бывают у каждого, - сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на "ты": - Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать... Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии - это организующее начало...

5

"Удивительно, - думал, шагая по тайге, Савин, - одни и те же слова могут иметь в устах разных людей разный смысл". У Пантелеева - организующее начало означает продуманный сценарий, иногда даже спектакль. У Давлетова - подробный план: кому, что и как делать - и все от сих до сих. А у него, у комсомольского работника Савина?..

Минуты ползли и бежали одновременно, складывались в часы. Солнце уже светило в лоб. Значит, по предсказанию Дрыхлина, Юмурчен близко, и их пути вот-вот придет конец. Лиственничник стал погуще, в него то и дело встревали сосенки, радуя глаз зеленью и знакомостью. И, словно ставя точку, объявился поджидавший их Дрыхлин.

- Не слышу песен, отцы-командиры!

- Далеко еще? - спросил Савин.

- Рот на ширину приклада, Женя! Взгляните внимательнее.

Совсем близко Савин увидел избушку на курьих ножках, прикрытую от постороннего глаза березнячком. А внизу лежала закутанная в снежное одеяло река.

- Юмурчен, - сказал подошедший Давлетов.

- Юмурчен, - тихо проговорил Савин.

Объяснение с читателем

Когда я читал своим бамовским друзьям еще в рукописи эту повесть, Анатолий Федорович Синявский сказал:

- Красиво звучит - Юмурчен. Придумал?

- Нет, - ответил я. - Такая река есть на самом деле.

Алексей Михайлович Железнов уточнил:

- На западном участке.

А когда мы дошли до конфликтной ситуации, все дружно воскликнули:

- Такого не было!

- Было, - возразил Валерий Айдынян. - Только не у нас. Кажется, в Февральске.

- В Февральске все обошлось без конфликта, - сказал Юрий Назаров. - Это вроде бы в Березовке какая-то неприятность с трассой была. И спросил: - А ты знаешь, что с нашим представителем заказчика случилось?

- Опять вы про конкретных людей и про конкретные факты, - стал объяснять я. - Герои повести вымышленные. Имеет же право автор на художественное обобщение?

- Конечно, имеет, - согласился Назаров и с сомнением поглядел на меня.

Потом начались воспоминания о действительных делах и событиях, которые мы переживали вместе. И, комментируя их, бамовцы говорили:

- Тут ты малость приврал.

Потому, чтобы избежать кривотолков, должен признать, что в основу повести конечно же легли личные впечатления о БАМе, где я трудился около трех лет. Но конкретных прототипов героев нет. И если кто-то кого-то признает по отдельным признакам, похожим ситуациям, то это совсем не означает, что так оно все и было в реальности.

Глава II. ЗИМОВЬЕ

1

- Вы что-нибудь понимаете, Женя? - спросил Дрыхлин, расшвыривая сугробик возле двери.

- А что?

- Посмотрите. С каких это пор аборигены стали верить в русскую подкову? А?

К дверному косяку была приколочена обыкновенная лошадиная подкова.

- Говорят, к счастью, - ответил Савин.

- Да. Но тут лошадь за сто верст не найдешь. Впрочем, наше дело гостевое...

Дверь негостеприимно проскрипела, пропуская их. В зимовье было сумрачно, свет пробивался лишь сквозь крохотное, полузалепленное снегом оконце.

Приблизительно таким Савин и представлял жилье охотника. Нары, грубо сколоченный стол с керосиновой лампой. Потолок зарос инеем, видно, хозяин давно не ночевал здесь. Но рука его чувствовалась.

У порога притулился топор, между железной печкой и нарами ровной поленницей лежали дрова. В самой печке аккуратным топырком была уложена на сухой мох лучина. Дрыхлин поднес спичку, мох голубовато загорелся. Но дым сквозь щели в железной трубе и через дверцу повалил в избушку.

- Снегом забило дымоход, - сделал вывод Давлетов. - Придется вам, товарищ Савин, как самому молодому, подняться наверх и прочистить трубу.

Савину до смерти неохота было подниматься. Он сидел на березовом чурбаке расслабленный и распаренный. Хотелось брякнуться на нары и полежать, но он понимал, что и нельзя этого сделать в выстуженной избушке, да и по чину не положено. Чуть помедлил, прежде чем встать и выйти. Дрыхлин опередил его:

- Сидите, Женя! Откуда вам знать, как это делается! Лучше - я. - Он бережно положил на нары какие-то деревянные рогатульки, которые до этого, увидев на подоконнике, разглядывал с интересом и вниманием.

Савин собрался было возразить, но Дрыхлин уже выкатился наружу. Слышно было, как он загремел чем-то, потом глухо застучал по трубе. И затих. Савин, собравшись с силами, тоже вышел из зимовья. Дрыхлин, стоя на шаткой коротенькой лестнице, высвечивал карманным фонарем чердак.

- Это вы, Женя? - спросил он. - Знаете, здесь лыжи. Возможно, и хозяин недалеко.

К реке от зимовья вела еле заметная, запорошенная снегом тропка. Савин пошел по ней и остановился у самой кромки крутого берега. Вот он какой, Юмурчен!.. Весь в обрывистых берегах, упрятанный под лед и тихий-тихий. На снежном покрове Савин увидел рисунок из птичьих следов. Чуть в стороне, наискось, реку пересекала цепь глубоких парных вмятин: прошел какой-то зверь. Было безветренно и даже почти тепло. А может быть, тепло просто еще не ушло из тела, разогретого ходьбой по цельнику.

- Тайгой любуетесь, Женя? - спросил подошедший Дрыхлин. - Я тоже люблю тайгу. Привык за пятнадцать лет бродячей жизни.

- И никуда не выезжали?

- Ну что вы! Каждый год бываю на Черном море.

- Так уж и старые?

Дрыхлин хохотнул. Спросил:

- Видите, глухарь купался?

- Где купался?

- В снегу, Женя. Вон следы. А вот и ямка... Нетронутые еще места.

- А что это за рогатки вы разглядывали в зимовье?

- Это, Женя, охотничий инструмент. На нем шкурку соболя растягивают.

- Никогда не видел соболя.

- Королевский мех! Самый красивый - игольчатый соболь. Представляете, по черному - серебряные иглы. Шедевр природы! Я уж не говорю о рыночной стоимости.

- А сколько он стоит, игольчатый?

- Вашей бамовской зарплаты не хватит.

Савин подумал: "А кто же их носит, такие дорогие шкуры?" И тут же вспомнил магазин мехов в Столешниковом переулке, куда он забрел как унылый попутчик своей королевы, увидел ее нервные пальцы, разглаживающие мех шубы, на которой висела бирка с четырехзначной цифрой. Потом возле шубы появилась красивая фарфоровая женщина с плавными жестами, а с ней невзрачный носатый мужичок, выплативший враз эту несусветную из четырех цифр сумму...

Мелькнул кадр из прошлого и исчез. Не место ему было в этой боголепной тишине уходящего дня.

Дрыхлин потоптался на месте, ушел в зимовье. Савин еще постоял, чувствуя, как густеет вечер и ползут с той стороны реки глубокие тени. Запахло жилым. Из трубы потек дым, белым рукавом потянулся вверх и, расширяясь, стаивал, запутавшись в лапах лиственниц.

Когда Савин вошел в зимовье, иней по углам уже не курчавился. Давлетов зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе. Стал вставлять в горелку стекло, оно тут же лопнуло.

- Горожанин вы, Халиул Давлетович, - сказал Дрыхлин. - Разве можно холодное стекло на огонь?

- Никак нет, - ответил тот. - Деревенский. А хозяину завтра "летучую мышь" подарим.

Давлетов достал из своего вместительного рюкзака толстую амбарную книгу, из внутреннего кармана полушубка - свой любимый (не стынет на морозе) химический карандаш и сосредоточенно, с тугими раздумьями стал писать при свете коптилки. Поначалу Савину казались странными эти ежедневные записи, потом стало просто любопытно, что же такое начальник пишет. Была возможность заглянуть за серый переплет. Но Савин пересиливал любопытство, хотя Давлетов несколько раз за эти десять суток и оставлял книгу без присмотра. А позавчера вдруг сам предложил познакомиться с записями и вроде бы даже потерял на тот миг невозмутимость:

- Секрета не делаю.

На первой странице синим фломастером было написано: "Тем, кто будет изучать историю строительства Байкало-Амурской магистрали".

Далее шли обычные дневниковые заметки. "Я - руководитель десанта. Наша задача - доставить на место будущей станции землеройную технику, оборудование для строителей и емкости с горючим, уточнить места карьеров с допустимым плечом возки до места отсыпки, поставить две вертолетные площадки..." "Дал указание Савину произвести обмер скального прижима и установить..." "Опережаем график почти на сутки..."

Вот уж не думал Савин, что непроницаемый Давлетов так хочет зацепиться за историю. Упрямый он мужик, может быть, и зацепится. Если уж что-то ему поручили, то расшибется, а сделает от сих и до сих. Лобастый, как ГТТ, на котором они сегодня ехали, с короткой шеей, коричневой и шершавой, как печеный блин, с могучей лысиной в подкове седого ежика, он выглядел крепким и здоровым, хотя ему было за пятьдесят. Казалось, он жил по раз и навсегда заведенному будильнику. Ежевечерне скоблился до синевы при свете "летучей мыши" опасной бритвой, выливал на лицо две пригоршни одеколона и, крякая, до красноты растирал щеки. И заставлял бриться всех, категорически отрицая таежные бороды.

Савин относился к начальнику неоднозначно. Он считал его упрямым, иногда до смешного. Но, как ни странно, это упрямство почему-то вызывало симпатию. Когда тягач напоролся на валун, Савин даже расстроился, что придется возвращаться обратно. Завтра - это завтра, все может быть уже по-другому: не так петься, не так слышаться, не так видеться. Но упрямый Давлетов решил по-своему, и вот они тут, как и планировалось по графику.

Печка шипела, ворчала, постреливала. На мгновение примолкла, запела ровно. И сразу же на бревенчатых стенах заплясали причудливые блики, словно махала крыльями большая бело-желтая птица.

- Считаю, что охотник простит нас, если мы сварим из его пшена кашу, - сказал Дрыхлин и, не обращая внимания на возражающий жест Давлетова, проворно снял мешочек с крупой, подвешенный к потолку, достал с полки кастрюлю. Оглядел внимательно, как до этого осматривал рогатульки, понюхал. - Вы знаете, Женя, а хозяин зимовья - аккуратист. Посуда совершенно чистая. Наберите, пожалуйста, снегу...

Было совсем неплохо в этой закинутой на край света избушке. Коптила струйкой лампа без стекла. От печки заметно плыло тепло. Не хватало только сверчка до полного деревенского уюта.

- Халиул Давлетович! - обратился Савин к начальнику. - А зачем нам эта последняя кривулина?

- Какая кривулина?

- Сначала мы шли на ГТТ - и почти все время с левым подъемом. А пешком - держали направо и обогнули сопочник по подкове. Участок - всего ничего, а придется проходить выемку и скальный прижим.

- Трасса заложена в проекте, товарищ Савин, с учетом речных карьеров.

- Так карьер-то на реке всего один, здесь. А если поискать прямую?

- Не понял вас.

- Соединить основания подковы!

- Это уже вторая, Женя, - вмешался Дрыхлин.

Савин не понял.

- Подкова вторая. Одну вы уже нашли на двери.

- Это не в нашей компетенции, товарищ Савин, - произнес после паузы Давлетов. - И называется: отступление от проекта, за которое по головке не погладят.

- Консерватор вы, Халиул Давлетович, - добродушно сказал Дрыхлин. - Да если бы мы нашли прямую да к тому же убедительно обосновали цифрами удешевление трассы, я думаю, нас премией не обошли бы. Только изыскатели ведь тоже не дурнячками тут шастали.

- Но ведь они могли и ошибиться, - возразил Савин. - Прошли, поставили пикеты, нанесли на бумагу. А на местности может получиться другое...

- Этим вы мне и нравитесь, Женя! - воскликнул Дрыхлин. - Молодость хороша тем, что не признает авторитетов!

- В том как раз ее минус, - хмуро ответил ему Давлетов.

- Ой ли, Халиул Давлетович! Старики дают мудрые советы, потому что не могут подавать дурных примеров. Так, Женя?

- Не пойму я вас, - проговорил Давлетов.

- Человек и сам себя понять не может, не то что кто-то посторонний.

А Савин считал, что он понимает и того, и другого. И себя понимает. Одного только человека не смог понять. Но это там, в прошлом. Туда уже не вернуться. Вернее, нельзя возвращаться, потому что будет так же плохо и ненадежно. Надежно здесь. Все видно, все ясно, все можно потрогать. Как, например, котелок на печке.

Избушку между тем заполнил сытый аромат тушенки. Когда каша поспела, они подвинули чурбаки к столу. Савин открыл банку камбалы в томате, глянув на которую Дрыхлин сказал:

- Я - пас, - и провел ребром ладони под подбородком: сыт, мол, по горло этим непременным атрибутом бамовского пайка. - Как насчет по маленькой?

Давлетов покосился на вещмешок Савина, где хранился НЗ - фляжка со спиртом.

- Нельзя! - сказал с некоторой неуверенностью. - Неприкосновенно.

- В нашей жизни все прикосновенно. Только нормы надо соблюдать... - И вдруг насторожился.

И все насторожились. Явственно донесся собачий лай, простуженный, неприветливый. Приблизился к зимовью. У самой двери кто-то завозился. Затем она распахнулась, запустив белый валок морозного пара. В проеме показался мохнатый рыжий малахай. С карабином на изготовку, невысокий, закуржавелый и вроде бы даже не по сезону легко одетый, вошел охотник. Остановился у порога, настороженно оглядев гостей. Так же настороженно, уши торчком, застыла у его ног собака.

- Извините нас, товарищ охотник, - привстал с места Давлетов.

Тот легонько шлепнул рукавицей собаку между ушами. Она нехотя и недовольно попятилась, исчезла за дверью, которую охотник тут же закрыл. Молча поставил карабин в угол, стянул с себя наплечные лямки. Вместо рюкзака, как ожидал Савин, из-за спины появилась неширокая доска с ременными тесемками, туго перехватившими топорик и два холщовых мешочка. Охотник повернулся к свету и показался совсем безусым мальчишкой. Протянул Давлетову узкую коричневую ладонь:

- Здравствуй, гость!

Все так и ахнули: женщина!

- Здравствуй, гость! - сказала она Дрыхлину, задержавшись на нем взглядом. Затем протянула руку Савину, ощупала глазами его лицо: - Здравствуй, бойе!

Мужики - они и есть мужики. Задвигались, засуетились, даже набросили на один из чурбаков шубу, устраивая для охотницы сиденье поудобнее. Она сняла с себя подпаленную оленью куртку, хотела кинуть ее на нары, но Дрыхлин услужливо подхватил ее:

- Давайте, я вашу парку повешу на гвоздик.

Назад Дальше