Роман "Тревожные галсы" посвящен мирным будням моряков Краснознаменного Северного флота. Походы и учения в океане, на фоне которых развертываются события в романе, - это подвиги мирных дней, когда мужают люди, когда готовы они сделать шаг в опасность, чтобы выполнить свой воинский долг.
1
Весь день на корабле принимали мины. Небо над бухтой все в черных тучах, сыпал дождь. Капитан-лейтенант Кесарев страшно устал, он весь промок, но палубу не покидал ни на минуту: ему, командиру минно-торпедной боевой части, полагалось руководить своими подчиненными. Матросы работали старательно, ибо каждый понимал, что море не прощает оплошности. "Я прошу вас до вечера все сделать, - уходя утром в штаб флота, сказал Кесареву командир корабля капитан 2 ранга Скляров. - Учения не за горами, и надо хорошо подготовиться к ним".
"Теперь бы выставить мины в море, и порядок", - Кесарев зябко поежился. Он стоял на шкафуте - высокий, худощавый, с бакенбардами, черные глаза слегка задумчивы, словно их окутала серая пелена тумана.
У трапа показался старший помощник командира капитан 3 ранга Комаров, такой же, как и Кесарев, высокий, чуть сутулый, с серыми глазами. Прошелся вдоль шкафута, осмотрел мины.
- Все в порядке? - спросил он и, получив утвердительный ответ, распорядился вести людей в корабельный душ.
- Осталось еще тележки закрепить, - сказал Кесарев.
- Ну, ну... - старпом зачем-то тронул рукой околыш фуражки. Его всегда спокойное лицо стало сердитым. - А ваш Черняк, у которого, как вы говорили, руки музыканта, снова "отличился" - только сейчас пролил у трапа масло. Это что же он у вас такой?.. Руки музыканта... - Комаров кашлянул. - Может, прикажете подать ему аккордеон? Я, Сергей Павлович, обожаю музыку. Но, разумеется, не всякую. Мне по душе музыка моря... Да, да, именно она доставляет мне истинное наслаждение.
Кесарев не сразу нашел, что ответить. Он молча смотрел на старпома; дождь все еще моросил, капли воды усеяли его лицо, и оно казалось бугристым, все в черных крапушках. Черняк - кряжистый, черноглазый матрос-украинец возился с тросом у торпедного аппарата, он, как и Кесарев, весь промок, даже не ходил на перекур, стараясь к вечеру управиться. Кесарев хотел было подозвать матроса к себе и при старпоме отчитать за то, что допустил оплошность, но тут же раздумал: "Разберусь после, парень и так весь день под дождем". А старпому, который стоял рядом и ждал ответа, он сказал:
- Палуба-то скользкая. Видно, упал Черняк.
- Я не следователь, Сергей Павлович, - возразил старпом. - Выяснить, как это случилось, ваше дело. Вы - командир боевой части. Кстати, - продолжал Комаров, - вас не смущает то обстоятельство, что Черняк частенько нарушает корабельный устав?
- Вы что имеете в виду? - насторожился Кесарев. Черняка, как опытного минера, он ценил; правда, иной раз матрос проявлял лихачество, что, безусловно, нетерпимо на боевом корабле.
- А случай с прибором? - В глазах старпома замельтешили искорки. - Уронил ведь, а?
- Небрежность, факт. - Кесарев снял с головы капюшон плаща - дождь перестал, и сквозь серые, дымчатые тучи проглянуло солнце. Вода в бухте заискрилась, вмиг стала бирюзовой, палуба заблестела, словно на ней рассыпали ртуть.
- Ох, Сергей Павлович, глядите, как бы Черняк не подвел вас, - сухо заметил старпом. - Лихач! То одно, то другое... Небрежность? Вы это правильно заметили, потому что сами порой небрежны.
Эти слова укололи Кесарева, но он не обиделся, у него только румянец на лице занялся.
- Вы меня извините, Роберт Баянович, но я свою работу хочу делать сам, а потому всякие неожиданности могут быть.
- Могут, - быстро согласился старпом. - Но, позволю заметить, не во вред кораблю. Как минера, я вас ценю. А вот офицер-воспитатель вы еще далеко не ровный, вас надо строгать и строгать.
Кесарев засмеялся:
- Мне нечто подобное говорила Наташа...
- Кто? - взгляд у старпома стал цепким.
- Моя жена, Роберт Баянович. Это ведь она учит в шестом классе Игоря...
Старпом явно смутился, однако не растерялся:
- Я полагаю, что Наталья Васильевна, как видите, я помню имя учительницы моего сына, недалека от истины. Впрочем, не будем дискутировать. А с Черняком разберитесь...
- Есть!..
"Старпом прав, и тут ничего не попишешь", - подумал Кесарев. Он подошел к торпедному аппарату. Черняк выпрямился, неловко отбросил назад упавшие на покатый лоб волосы.
- Дуже важко... А що, - он скосил карие глаза на Кесарева, - снова в море?
- А вы любопытный, - усмехнулся капитан-лейтенант. - Запалы лучше проверьте, чтоб ни-ни... Ясно?
По голосу Черняк понял - сердитый Кесарев, небось досталось ему от старпома. Лицо у Кесарева темное, усталое, и матросу вдруг стало жаль своего командира. Он подошел к нему так близко, что увидел в глазах Кесарева искорки, они то гасли, то снова загорались. Да, злой отчего-то капитан-лейтенант, ох и злой.
- Я поскользнулся на палубе и уронил банку, и вона, стерва, упала на железку и перевернулась, - глухо сказал Черняк. - Руки замарав, пришлось с мылом мыть. А тут, як на грех, старпом. Вы уж не серчайте, товарищ капитан-лейтенант.
Кесарев долго молчал.
- Руки замарав... - Он передохнул, словно поперхнулся. - Руки - не беда. Бойся, Черняк, душу свою замарать. Жизнь корабля, она и от нас с тобой зависит. Ты уж гляди, будь к себе построже. Я прошу...
Душевность, с которой говорил Кесарев, тронула матроса, он сказал, краснея:
- Буду стараться... Дуже буду... Вы уж не серчайте.
Покончив наконец с делами, Кесарев помылся в душе и теперь перед зеркалом вытирал лицо. Надо бы доложить командиру корабля о минах, но Скляров все еще на берегу.
"Он у адмирала, - сказал ему старпом Комаров. - На берег я вас отпущу, но только после доклада командиру".
Уже неделю Кесарев не был дома, он знал, что Наташа ждет его, волнуется, но его это нисколько не трогало. Порой даже сердило. "Где был? - отвечал ей Сергей, когда после плавания приходил домой. - В море соленую воду глотал. Ты ее не пробовала? Жаль! Соленая, пробирает до самой печенки. И горькая, как моя судьба..."
Судьба? А есть ли она у тебя, Сергей? "Есть, - говорил себе Кесарев. - Вера - разве не судьба? Да, я любил ее, а женился на другой. Почему? На этот вопрос, пожалуй, и не ответишь. Но Вера все еще живет во мне... Уехала, и скучно мне. Хорошо еще, что Наташа ничего о ней не знает, а то бы закатила истерику... А может, пора с Верой кончать? Зачем она мне, когда у меня есть Наташа, есть сын..."
Его раздумья нарушил матрос Черняк. Он приоткрыл двери каюты, просунул голову:
- Вас кличет командир...
"Пришел, это хорошо, я еще успею домой сходить", - обрадовался Кесарев, на ходу надевая китель и фуражку.
Скляров стоял к двери спиной и говорил с кем-то по телефону.
- Нет, Василий Максимович, Грачева я послал на крейсер. Там учение связистов. Когда вернется? Не могу знать. Видимо, к концу дня. Я передам ему, чтобы позвонил вам. Ясно, есть...
"Комбриг Серебряков, - догадался Кесарев. - Петру Грачеву хорошо, он дружит с его дочерью Ирой, - неожиданно подумал Сергей, и от этой мысли ему стало не по себе. - Вроде зависть у меня к Петьке, а ведь мы - друзья, и я чертовски люблю его. Вместе учились в Ленинграде, он был на моей свадьбе. А будет ли у него свадьба с Ирой? Что-то затягивается..."
А Скляров все еще говорил по телефону.
- Я все понял, товарищ капитан первого ранга. Дело, разумеется, нелегкое. Но я за Кесарева ручаюсь. Да, он у меня в каюте, сейчас все объясню... Так, так, понял. Я уверен, что все будет хорошо. Кесарев щелкает эти мины как орехи... Есть... До свидания, Василий Максимович.
Скляров положил трубку на рычажок, с минуту стоял у стола, глядя куда-то в открытый иллюминатор. Был он высок ростом, плечист; как-то Кесарев даже позавидовал ему: "Стройный, как кипарис, красивый, лицо волевое, открытое".
- Ну что, Сергей Павлович, - наконец заговорил Скляров, садясь в мягкое кресло. - Небось устали?
- Так, чуток...
- Да вы садитесь. Хотел отпустить вас домой, да не могу. Есть одно задание. Комбриг только что звонил...
И Скляров сообщил о том, что в бухте Заозерной буксир поднял с якорем мину. В штабе решили послать его, Кесарева. Мина немецкая. К утру надо быть на месте. Катер отойдет в час ночи.
- Может, возьмете с собой кого-нибудь из минеров, скажем, матроса Черняка? Так, на всякий случай. Сами же говорили, что парень он смелый?
- Не надо Черняка, товарищ командир. Не надо. Парень он смелый, факт, но я сам...
- Добро. - Скляров на секунду задумался. - Только если дело окажется весьма рисковым, дайте знать. Сломя голову не лезьте. А то мне потом достанется на орехи от Наташи...
Кесарев засмеялся, сказал, что готов отправиться, вот только домой ему надо забежать.
- Разрешите?
Скляров посмотрел на часы.
- Еще есть время...
Ночь черной казачьей буркой накрыла город. Наташа беспокойно выглядывала в окно. Сверкали молнии, и в комнату доносились глухие раскаты грома. Шторм набирал силу. Полчаса назад по местному радио сообщили, что на Баренцевом море ветер усилился, высота волн четыре-пять метров, местами выпал снег, видимость резко ухудшилась. На Северном и Норвежском морях ветер девять баллов...
Всю неделю Сергей где-то там, на корабле. Неужто на ночь нельзя и домой заскочить? Чтобы скоротать время, она снова села за книги. Завтра Наташа будет рассказывать ученикам об этом суровом крае, надо как-то увлечь их.
"Ребята, - мысленно обращалась она к ученикам, - я родилась далеко на Кубани. Село наше Зеленый Дол раскинулось в степи. У нас там хорошо. Выйдешь утром на крыльцо, поглядишь в степь, и конца ей не видно. Как море, она, наша степь, и корабли по ней ходят - стальные комбайны. А посреди площади стоит памятник партизанам, погибшим в гражданскую войну, рядом - обелиск героям, что храбро сражались с фашистами. Я люблю свой Зеленый Дол и думала, что милее его нет на свете. Но вот приехала сюда, на далекий и седой Мурман, и скажу вам, ребята, вошел он в мое сердце, как входит первая любовь..."
Нет, подумала Наташа, про любовь им говорить рано. Она скажет, что попала в чудесную страну, страну полуночного солнца, где царствует полярная ночь. Раньше Мурман называли краем непуганых птиц. Архангельский генерал-губернатор маркиз де Траверсэ писал, что здесь могли "жить два петуха да три курицы". А теперь это жемчужина Советского Заполярья, построены большие заводы, выросли города. В нашем краю сто тысяч озер. Отсюда начинается Великий Северный морской путь, и первым узнал этот путь Ломоносов. Родившись в Архангельской губернии, он с десяти лет до двенадцати рыбачил с отцом на Мурмане. Ходил Михайло сначала в зуйках, наживлял и перебирал ярусы, варил уху, чинил сети. А потом стал знаменитым на весь мир...
Мысли Наташи прервал стук в дверь. Она вскочила - Сергей! Уткнулась лицом в его шинель, да так и застыла на пороге.
- Ты совсем дома не бываешь, - тихо сказала она.
- Что, может, отставку дашь? - усмехнулся Сергей.
- Глупый...
Он снял мокрый плащ, повесил его, присел на диван. Она села напротив и пристально смотрела на мужа, будто хотела что-то разглядеть на его лице. Ей было грустно оттого, что Сергей редко приходит домой, в душе она жалела его, потому что знала: службу на корабле он любит и делать свое дело вполсилы не может. Оттого, видно, и редко приходит домой.
- Не знаю, как ты, но я по тебе очень скучаю, - призналась Наташа. - Когда сын дома, как-то легче, а теперь одна я в четырех стенах. Хотя бы позвонил, а?
Он усмехнулся, не глядя на нее:
- Откуда звонить-то? В море всю эту неделю находились.
Она с мольбой поглядела на мужа:
- Может, в отпуск поедем? Апрель на Кубани теплый, солнечный. Сейчас там весна в разгаре. Ну, чего молчишь?
Сергей сказал, что отпуск ему сейчас никто не даст - вот-вот начнутся на флоте учения и ему, минеру, дел на корабле по горло.
- И ты, пожалуйста, больше об этом разговор не веди, - нахмурился Сергей. - Скажи лучше, как там Олег?
Наташа сообщила, что вчера поздно ночью говорила с матерью по телефону. Скучает сынок, но здоров, кушает хорошо.
- Может, возьмем его сюда? - осторожно спросила Наташа. - Если в отпуск поедем осенью, то одна я совсем зачахну.
"Не зачахнешь, и нечего слезы лить", - едва не вырвалось у Сергея. Но сказал о другом:
- Ты ведь работаешь, а я на корабле? - Он заглянул в шкаф. - Где моя бритва?
Она насторожилась:
- Ты опять уходишь?
- Ухожу. Срочно, понимаешь. Я должен быть к часу ночи, а уже десять минут первого. Собери мне, пожалуйста, чемоданчик. А я пока побреюсь.
Он побрился и теперь поправлял перед зеркалом галстук. Она подошла к нему так близко, что у себя за спиной он услышал ее дыхание. Он догадался, что она хочет о чем-то его спросить, но почему-то не решается. Наконец услышал:
- Сережа, тебя Вера спрашивала.
Услышав это имя, Кесарев внезапно покраснел, в груди тяжко шевельнулось сердце. Стараясь не выдать своего волнения, которое мигом заполнило все его существо, он, не оборачиваясь, спросил:
- Когда? Она ведь уехала?..
- Вчера звонила.
- Странно... - Помолчав, добавил: - Если еще спросит обо мне, скажи, чтобы больше не звонила.
Наташа посмотрела на него с усмешкой на тонких губах, наклонила голову, отчего закачались в ушах золотые сережки. С нескрываемым упреком сказала:
- Ты сам ей скажи. Сам...
"Так просил, так просил не звонить сюда, а она все же решилась, - горько усмехнулся в душе Кесарев. - Нет, я этого так не оставлю. Вернусь с моря, схожу к ней и все выскажу".
Он думал так, хотя сам в это не верил. И теперь, услышав о том, что Вера приехала, ему не терпелось поскорее увидеть ее, спросить, как провела свой отпуск (о том, что она ездила в отпуск, Кесареву сказал Петр Грачев; месяц назад он был в гостях у ее отца капитана "Горбуши" Серова). Кесарев будто наяву увидел смеющееся лицо Веры, огненно-черные глаза и тихий, вкрадчивый голос: "Ты спрашиваешь, люблю ли я Бориса? Эх, Сережа... Что мне оставалось делать? С тобой поссорилась, походила одна, скучно стало, я и выскочила за Алмазова. Счастлива ли? Если честно - я жалею, что тебя потеряла". Она просила Сергея не ходить к ней, забыть ее, даже однажды пристыдила его. "Это же подло, Сергей, - говорила она. - У тебя есть жена, ребенок, а ты протоптал дорожку к моему дому. Я боюсь, и за себя, и за тебя..." Перед отъездом в отпуск он пришел проводить ее, но она не открыла ему дверь. В ту ночь лил густой дождь, Сергей весь промок, пока добрался в город, постучался к ней, но она так и не открыла ему. Сказала из-за двери: "Я не могу. Я дала себе слово... Ты пойми, что я так жить не могу. Это нечестно и подло..."
"И все же я схожу к ней", - подумал сейчас Кесарев.
Наташа вытерла тряпкой чемодан, на котором осела пыль. Она спокойно делала свое дело, но он-то видел, чего это стоило ей.
- Муж-то кто у нее? Рыбак, да?
- Штурман сейнера...
Она усмехнулась:
- Старая история. Муж на промысле, а жена скучает... А дети у нее есть?
- Нет...
- Я так и знала...
Наташа была очень ревнивой. Пять лет назад, когда Сергей женился, он сказал ей, что дружил с Верой, ездил с ней в отпуск к матери. "А чего ты не женился на ней?" - спросила тогда Наташа. Он ответил: "Она какая-то шальная..."
- Ты все еще любишь ее? - спросила Наташа. Она стояла рядом, и он видел, как мелко вздрагивали ее черные брови.
Кесарев вдруг рассмеялся, лицо его покраснело.
- Ты что? Эх, глупышка ты... - Он ласково прижал ее к себе, поцеловал в щеку. - У нас ведь с тобой сын растет... А ты все ревнуешь? Странно, Наташенька, весьма странно.
"Может, и странно, но я-то вижу, как загорелись у тебя глаза", - мысленно сказала она мужу. Он оделся, взял чемоданчик.
- Береги себя, слышишь?.. - тихо сказала она, уткнувшись носом в его щеку.
У двери он поцеловал ее.
- Я скоро...
Катер сиротливо стоял у причала, и когда Кесарев спрыгнул на палубу, из рубки вышли двое - рулевой, усатый, крупноплечий рыбак, в черном плаще и зюйдвестке, и мужчина лет сорока пяти, и тоже в плаще.
- Вы минер? - спросил он, глядя Кесареву в лицо.
- Да. А вы?
- Я из порта, штурман. Мне поручено доставить вас в бухту Заозерную. Пойдем вдоль берега, а то море расходилось. Пантелей, - крикнул он рулевому, - отходи...
Дизель гулко застучал, и катер прытко побежал по темной воде.
- Хотите сигарету? - предложил штурман, кутаясь в плащ от дождя.
- Я не курящий, - сухо отозвался Кесарев.
Штурман, попыхивая сигаретой, как бы вскользь обронил:
- Война давно ушла в прошлое, а мины все еще попадаются... Вытащили ее вместе с якорем, обросла ракушкой, веет от нее смертью. Кровь в жилах стынет, когда глядишь на нее...
- Преувеличиваете, - усмехнулся Кесарев.
- А вы их не боитесь?
- Разоружать мины - моя профессия...
- А как вы это делаете?
- Очень просто, - Кесарев заулыбался. - Значит, так, я подхожу к мине и спрашиваю: "Ну, что, голубушка, наплавалась?" В ответ она шипит: "Да, мой дорогой, устала я, волны бросали, ракушкой обросла, хоть и повидала я белый свет, но не мил он мне, все одна и одна. И ночью волны меня качают, и днем. И никак я не могу найти покоя. Может ты мне поможешь?" Конечно, помогу. "Выну из тебя сердце".
- Сердце? - прервал его штурман. - Разве у мины есть оно?
- Есть, дорогой товарищ. Запал и есть сердце. Рванет так, что самый лучший хирург не соберет тебя по чертежам. Так вот, - продолжал Кесарев, - вынимаю я запал, и мина не страшна. А иногда она, костлявая, и поцеловать может, да так, что потом всю жизнь щечки будут гореть от ее поцелуя...
Долго молчали. Наконец штурман как бы в раздумье сказал:
- Ну, брат, твое дело горячее и обжечь может.
Штурман, загасив сигарету, ушел куда-то в кубрик, а Кесарев стоял рядом с рулевым и задумчиво смотрел вперед - по носу катера. Море - темное, настороженное, берег тоже темный, загадочный, когда рулевой включал прожектор, его кинжальные лучи вонзились в гривастые волны и дробились на воде.
- О чем вы задумались? - спросил его рулевой.
- О доле своей, - усмехнулся Кесарев. - Вот ты, Пантелей, рулевой, а я минер. Разные мы люди, а плаваем на одном море. Что это - доля? И горько нам бывает порой, а мы не уходим от моря. Что, станешь возражать?
- Ваша профессия рисковая, - улыбнулся парень в усы. - А моя что - держи руль покрепче, и порядок.