В кабинете командующего флотом находились офицеры штаба, флагманские специалисты и еще двое в гражданском, которых Скляров не знал. Одному из них было лет тридцать, а другой постарше комбрига, весь седой, в очках. Серебряков усадил Склярова рядом с собой и шепнул ему на ухо:
- Узнал, кто это в очках? Адмирал Рудин из Москвы. Ваш посредник...
Командующий о чем-то поговорил с адмиралом Рудиным, потом обратился к Серебрякову:
- Я вас слушаю...
Короткий доклад комбрига командующий выслушал с вниманием. Но когда Серебряков выразил свое неудовольствие тем, что "Бодрому" отставили выход, адмирал спросил:
- А что вас волнует?
- Товарищ командующий, по плану у Склярова ночная постановка мин. К тому же надо учесть тот злополучный случай в море...
- Для "Бодрого" будет другая задача...
Командующий вынул из папки какие-то бумаги, развернул их, что-то с минуту читал про себя, потом сказал, что "Бодрый" завтра с утра поступает в распоряжение Главного морского штаба. В учениях принимать участия не будет.
- Конструктора Савчука помните, вот который на вашем корабле испытывал свою торпеду? Так он вновь приезжает сюда со своей группой. "Бодрый" будет в его распоряжении.
У Склярова вырвалось:
- Что ж, будем загорать...
Командующий бросил на Склярова быстрый взгляд, поднялся из-за стола.
- Павел Сергеевич, большое дело вам доверяется, - строго сказал он, - государственного значения. Главком приказал обеспечить испытания нового оружия и подобрать для этого соответствующий корабль. Мы и подобрали. Вы человек бывалый и должны знать, что испытания новой техники дают кораблю не меньше, чем обычные учения. - Адмирал обернулся к Серебрякову. - А вы что, тоже разделяете мнение товарища Склярова?
Серебряков встал.
- Нет, товарищ командующий. Я считаю, что "Бодрому" выпала большая честь, и, как комбриг, горжусь, что очень ответственное задание поручено одному из моих кораблей.
Командующий нажал кнопку звонка и, когда появился адъютант - рослый светловолосый мичман, в черной отутюженной тужурке и в таких же отутюженных брюках, - приказал пригласить в кабинет адмирала Журавлева.
- Послушаем еще раз начштаба.
Начальник штаба, адмирал, - высокий, как и командующий, с серыми выразительными глазами - легкой походкой прошел к столу.
- Прошу садиться, - предложил комфлота. - Ну, что, товарищ Журавлев, пошлем "Бодрого" на испытания? Ваше мнение не изменилось?
Начальник штаба сказал, что он "за". Правда, командир "Бодрого" порой не все продумывает до конца.
- Вот хотя бы случай с постановкой мин. Налицо промах... - Журавлев посмотрел в сторону молча сидевшего Склярова и еще жестче добавил: - Разумеется, я имею в виду не то, что матрос свалился за борт - тут вина прежде командира минно-торпедной боевой части Кесарева, о котором уже был разговор. Меня, товарищ командующий, волнует другое - неисполнительность командира "Бодрого"...
Командующий весь напрягся.
- Как так? Поясните, пожалуйста.
- Вы, товарищ командующий, приказали наказать капитан-лейтенанта Кесарева, построже наказать, а товарищ Скляров этого не сделал, он даже выговора ему не объявил.
- Это правда?
Скляров поднялся. Свое решение не наказывать Кесарева он объяснил тем, что у минера выявились семейные неурядицы...
- Я, товарищ командующий, как командир корабля отвечаю за своих людей, и позвольте мне решать, кого и как наказывать, - добавил Скляров.
Командующий нагнулся к Серебрякову, что-то сказал ему, потом взглянул на Склярова, и голосом, в котором звучала строгость, заметил:
- Вы правы, Павел Сергеевич. Кого и как наказывать - вам решать, командиру. Но позвольте и мне использовать свои права...
Скляров покраснел: "И ляпнул же я... Опять погорячился, а ведь по носу уж не раз мне щелкали". А командующий продолжал:
- Вчера мною подписан приказ, кто и как действовал на учениях. Так вот, в нем капитан-лейтенанту Кесареву я объявил неполное служебное соответствие.
У Склярова вырвалось:
- Строговато...
- Может быть, но ставить под удар жизни людей в мирное время нам никто не позволит, - сухо заметил командующий. - Вот и товарищ Серебряков со мной согласен. Да, неприятная история, но из нее надо, Павел Сергеевич, извлечь урок. - Он встал. - Итак, решено: на испытания идет "Бодрый". Прошу всех ко мне завтра, к десяти утра. Обсудим в деталях. Вопросы есть?
"Об "иностранце" так ничего и не сказал, - подумал Скляров. - Спросить, что ли?.."
- Нет вопросов? - Командующий нагнулся к столу, взял листок густо исписанный синими чернилами. - А теперь об "иностранце". Вы знаете, товарищи, что на прошлой неделе вблизи наших территориальных вод появилось чужое судно. "Бодрому" была поставлена задача наблюдать за ним, не дать вести разведку в районе Коршуновых ворот. А потом акустики обнаружили на глубине странный предмет. Наши водолазы извлекли его...
Командующий сказал, что это была станция наблюдения за движением наших надводных и подводных кораблей. Оборудована системами, позволяющими определить скорости кораблей. Все данные фиксировались записывающими устройствами, установленными на борту станции. Данные должны были сниматься водолазами. Это, видно, предполагалось сделать при новой очередной "рыбной ловле". Интересно, что во избежание обнаружения станции на ней были исключены передающие радиосигналы.
- Но и это еще не все, - продолжал командующий, - там стоял заряд-ликвидатор, но наши минеры обезвредили его. Кстати, об эпизоде с вертолетом. Мы предполагали, что на судне есть лазер, но это следовало проверить. Сейчас все подтвердилось. Вы спросите, а как подводная лодка, она что, с судном работала? Нет, у нее было задание выставить станцию, и она это сделала. Взяла курс к острову, чтобы всплыть на связь, но на пересечке курса "Бодрый" обнаружил ее, и тогда лодка, потеряв время, схитрила - всплыла неподалеку от судна и послала в эфир сигнал: "Луна взойдет в полночь". Первую запись станция произвела в ноль часов одну минуту, в тот момент проходила на глубине наша атомная подводная лодка... Вот как все было, - командующий посмотрел в сторону Склярова. - Хочу отметить действия капитана 2 ранга Склярова в поединке с "иностранцем". Отлично сработал Павел Сергеевич! Я знаю, ему не сладко пришлось в море. Но "иностранец" был скован в своем маневре, а это говорит в пользу экипажа "Бодрого" и его командира. Конечно, я не оправдываю товарища Склярова в эпизоде с постановкой мин, что и говорить, плохо, когда люди падают за борт. Так и потерять человека можно. Но мы об этом уже говорили, и я рад, что Павлу Сергеевичу это пошло на пользу. Ну, а теперь, товарищи, подошло время обеда, и я приглашаю вас к столу.
Скляров было заколебался, но комбриг Серебряков толкнул его в плечо, шепнув на ухо:
- Нехорошо отказываться...
Пока вестовые накрывали на стол, командующий переговорил с Москвой, потом вышел в салон. Глядя на адмирала Рудина, он весело сказал:
- Главком доволен, что у нас все идет строго по плану. Но требует строгого контроля.
Рудин высказал свои соображения:
- Я думаю, что испытания будут нелегкими и командиру "Бодрого" загорать не придется.
Скляров покраснел. "И он слышал мою реплику..."
На стене Рудин увидел большую картину: линкор "Октябрьская революция" вел огонь по фашистам из орудий главного калибра.
- Подарок друга-художника, - перехватив его взгляд, сказал командующий. - В годы войны я командовал этим линкором. Помню, в сентябре 1941 года мы стояли в Морском канале, поддерживая своим огнем сухопутные части. В это время налетели фашистские самолеты, и одна из бомб попала в носовой отсек корабля. Взрывом разворотило всю верхнюю палубу. Но линкор остался в строю. Той же осенью была получена директива за подписью Сталина и наркома ВМФ Кузнецова о минировании всех боевых кораблей. Да, да, мы сами минировали свои корабли.
- Я тоже это делал, - подал голос адмирал Рудин, - хотя не верилось, что кто-то мог дать такое распоряжение.
- Вот, вот, не верилось, - продолжал командующий. - Но это было личное указание Верховного Главнокомандующего. Правда, не сразу мы в это поверили, думалось, неужели врагу удастся захватить Ленинград, ведь только в этом случае мы должны были уничтожить свои корабли. Позже в Ленинград прибыл нарком Кузнецов, и от него мы узнали, что Сталин считал положение Ленинграда исключительно серьезным. В одной из бесед с Кузнецовым он сказал: "Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника". Тогда же была послана на Балтику директива о минировании кораблей. Каждый из нас, хотя и выполнил это требование, в душе надеялся, что защитники Ленинграда не дрогнут в боях, выстоят и корабли флота не будут уничтожены. Так оно и случилось.
- Николай Герасимович Кузнецов не все вам рассказал, - заметил адмирал Рудин. - Это ему Сталин поручил составить телеграмму командующему флотом Трибуцу и отдать приказание, чтобы все было готово на случай уничтожения кораблей. Но такую телеграмму подписывать нарком ВМФ не стал и прямо заявил об этом Сталину, для отдачи такого ответственного приказа требуется особый авторитет, и одних указаний наркома ВМФ, мол, недостаточно. Тогда Сталин сказал, что вместо него телеграмму подпишет начальник Генерального штаба Маршал Шапошников. Когда Кузнецов доложил об этом Шапошникову, тот ставить свою подпись наотрез отказался, сославшись на то, что дело это чисто флотское. Они заготовили телеграмму и вдвоем отправились к Сталину, чтобы убедить его поставить свою подпись. И Сталин согласился.
- Кстати, - вновь заговорил командующий, - о критическом положении в Ленинграде и возможности уничтожения Балтийского Флота знал Уинстон Черчилль, он даже предлагал возместить частично ущерб в случае уничтожения советских боевых кораблей. Но Сталин ответил ему, что если придется это сделать, то ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии. Но, к счастью, Балтийский флот остался жить.
- Черчилль многое что предлагал, но когда надо было делать, он всячески тормозил, - заметил адмирал Рудин. - Тому пример открытие второго фронта.
Потом разговор вновь коснулся предстоящих испытаний нового оружия. Командующий просил комбрига Серебрякова лично во все вникать.
- Ну, а вы, Павел Сергеевич, - командующий посмотрел на Склярова, - первая скрипка в этом важном деле. С вас особый спрос.
- Учту ваше замечание, товарищ командующий, - сказал Скляров.
До конца обеда он больше и слова не обронил.
...Скляров посмотрел в сторону моря. Туман рассеялся, и вода отливала вороненой сталью. У скалы, где высился маяк, качалось на волнах рыболовецкое судно. За ним тянулось другое, а чуть дальше - третье. Рыбаки шли на промысел, значит, будет погода.
11
Но погода наутро совсем испортилась. Грязно-серые облака заволокли все небо, сыпал мелкий дождь.
Гончар, закончив настройку контуров передатчика, начал паять провода. Тут пришел мичман Крылов:
- К вам гости...
- Кто? - Матрос загасил папиросу.
- Кажется, подводник. Там он, на юте.
У сходни, поеживаясь, стоял коренастый худощавый мичман с чемоданом в руке. Костя узнал Семена Каштанова, своего земляка. Каштанов-старший с отцом Гончара воевал под Курском. Семен плавает на подводной лодке старшиной команды радиометристов. Весной Костя был в соседней бухте и заходил к нему на лодку.
- Здоров, земляк! - улыбнулся Каштанов. - Дома я гостил. Вот только с поезда...
- Да ну? Эх, не знал я, сынку гостинец мог передать. - Гончар пожал Семену руку. - Ну, как отдыхалось? Рассказывай.
Костя пригласил земляка в кубрик, но он отказался, сославшись на то, что скоро уходит катер. Погода портится, могут рейд закрыть, и тогда ему не добраться в бухту.
Они отошли под навес. Костя узнал, что у Каштанова родилась дочь, жена приболела, потому вернулся из отпуска один.
- Глаша со мной на Севере с первого года службы. Теперь вот сам до осени поживу...
Костя слушал земляка внимательно, и все ему хотелось спросить, заходил ли Каштанов к его матери. Ждал, когда мичман сам скажет об этом. Но тот все молчал. Наконец сказал:
- Виделся с твоими...
- Как там они? - оживился Гончар.
Каштанов разжал губы:
- Мать болеет. Сделали ей операцию... Она все еще в больнице.
Костя помрачнел.
- Не волнуйся, - успокоил его Каштанов. - Аппендикс вырезали. Теперь она поправилась. Я не хотел тебе все это говорить, и отец наказывал молчать.
- Спасибо, Семен, спасибо. - Голос Гончара дрогнул. - Я не знал, что она болеет. Она мне писала другое...
- Малыш твой загорел, вытянулся, - продолжал Каштанов. - И весь в тебя, даже родинка под правым глазом, как у тебя. Издали увидел меня и с криком "папка приехал!" бросился навстречу. А потом понял, что обознался, замер на месте...
- А где он живет, ведь мать-то в больнице? - спросил Костя.
- У нас. Сестренке-то моей семь лет, вот они и бегают на речку.
"У чужих людей живет, - вздохнул Костя. - Нет уж... Я больше терпеть это не стану. Или семья, или траулер. Так и скажу ей..."
Каштанов достал из чемодана сверток:
- Это тебе, Костя. От матери. Ты же любишь сало?.. Ну, а как тут вы? Надя что, на "Горбуше"?
Костя замялся:
- Скоро уйдет на берег. Куда ей рыбачить? Семья...
- И верно, чего ей там? - подхватил Каштанов. - Уж если родила, то воспитывай. Я так мыслю... Да, а Глаша обещает мне сына... Страсть, как люблю детишек! Ну, будь...
Они распрощались, и земляк ушел. А Гончар так и остался стоять. Небо плотно затянуто тучами. Хмурое и тоскливое. Капли дождя гулко стучат по палубе, а матросу казалось, что они западают в душу, холодят ее.
Он думал о матери, остро ощущая, как в груди появилась какая-то тяжесть; ему вспомнилось ее последнее письмо; она сообщала, что жива, здорова, ходит с внуком на речку, загорел он, сил набрался.
"У меня, сынок, все думы про тебя да твою Надю. Как отслужишь свое, возвращайся в родное село. Все тут наше - и земля, и колхоз; корни тут наши, сынок, так что свою думку остаться на корабле - забудь. Вот умру я, похоронишь меня, а тогда поезжай хоть за три моря..."
Вот она какая мать - болела, а в письме - ни слова. Конечно, прожить можно и без моря, Костя и не собирался оставаться на корабле он просто спрашивал у матери совета, куда ему податься после службы. А она решила, что он остается. Нет, Костя вернется домой; мать там одна, старенькая уже, и он должен быть рядом. Еще на той неделе он сказал своей жене, чтобы уходила с траулера, есть работа и на берегу. Спорить с ним она не стала, только с улыбкой заметила: "Заработаю деньжат, пока ты на корабле, а потом уедем от моря".
Костя размышлял, что ему теперь делать? Надо бы забрать сына, а то матери нет покоя.
"Схожу-ка я к своему командиру", - решил он.
Костя постучал в дверь:
- Разрешите, товарищ старший лейтенант?..
Грачев только что вернулся с "Гордого", где флаг-связист проводил разбор учения, и теперь делал пометки в своей рабочей тетради. Отложив бумаги в сторону, он кивнул матросу.
- Что у вас?
Гончар неловко помялся:
- Просьба у меня к вам...
- Какая? Да вы садитесь...
И Гончар рассказал все, что услышал от своего земляка.
- Домой вам надо съездить, - сказал Грачев. - Проведать мать. Моя вот тоже живет в деревне, а сюда никак не хочет. Всю жизнь провела в селе. Оно ей - как море для нас. Ждет меня в отпуск, но поеду я, видно, еще не скоро. А вы, - он сделал паузу, - можете ехать сразу же после испытаний оружия.
- Мне бы сейчас сына забрать, день-два погостить и - на корабль, - сказал Гончар.
- А почему бы Наде не съездить? - спросил Грачев. - Я готов попросить капитана траулера. Серов мне не откажет.
Гончар не сразу ответил. Он размышлял. Он был однажды у капитана, и тот разочаровал его. "Я не стану возражать, если Надя уйдет с траулера. Но позвольте, ради чего уходить? Щи готовить вам да варить кашу? Сам ведь все время на корабле, а сын у бабушки".
В тот день Костя чуть не поссорился с женой.
Она на рассвете ушла на судно, когда он еще спал. На столе оставила записку:
"Костя, дорогой, я тебя люблю. Вернусь с промысла, и тогда поговорим. Целую. Твоя Белозубка".
- Он вредный, Серов. - Гончар взглянул на Грачева; у того вопросительно сдвинулись брови.
- Серов не такой, - возразил старший лейтенант. - Вы просто его не поняли.
Матрос промолчал.
- Ну вот что, - Грачев встал. - Я доложу командиру, и если он даст вам добро съездить домой, не стану возражать.
- Спасибо, товарищ старший лейтенант. - Глаза у матроса заискрились.
Он вышел, и в каюте стало тихо, даже слышно, как за бортом плескалась вода. Грачеву было не по себе, и все же он решил сходить к командиру.
А в это время Скляров беседовал с замполитом о том, как матросы действовали в море по уничтожению мины. Леденеву не понравилось то, что Скляров заранее, как он выразился, "настроил людей на мирный лад", сообщив им о том, что мина учебная и не представляет опасности...
- Зря, Павел Сергеевич, осторожничаете...
Слова Леденева словно хлыстом ударили Склярова; веселость с его худощавого лица мигом сошла, взгляд стал цепким и неприступным.
- А что, по-вашему, надо было оставить запал? - холодно спросил он, все еще недоумевая, к чему клонит замполит, может быть, ему стало жаль Кесарева, который весь промок в шлюпке, пока матросы подвешивали к "рогатой смерти" подрывной патрон? Или у Леденева заныла душа, когда он увидел кровь на руке у Черняка? Ну и что тут особенного, шар оброс острой ракушкой, надо матросу быть внимательным. Скляров, не глядя на своего собеседника, глухо добавил:
- Терять людей в мирное время никто не дал нам права. Это не мои слова - командующего.
- Не надо прятаться за слова командующего, - возразил Леденев. - Сказаны они были по другому случаю. А вы, Павел Сергеевич, просто боитесь уколоть себя... - Замполит не договорил, но Скляров и так все понял.
- Позвольте, откуда вы взяли, что я осторожничаю? Нет, Федор Васильевич, вы просто не поняли меня. Мина - оружие небезопасное, малейшая неосторожность - и конец. А кто должен предупредить людей, уберечь их от опасности? Я, командир.
- Предупреждать моряков как раз и не надо, - возразил Леденев. - Когда человек видит перед собой опасность, он действует собранно, внимательно, нервы у него напряжены до предела, он переносит психологическую нагрузку. А скажи ему, что вот эта мина учебная, - никакого проку от этого не будет. Принимать меры, исключающие всякие неожиданные сюрпризы, разумеется, надо. Но человек должен осознать опасность, тогда он будет готов к решительным действиям! Так что, Павел Сергеевич, ваша точка зрения нуждается в коренной поправке. Или вот, допустим, я, командир, дал в руки солдата оружие, с которым он не умеет обращаться. Боец сознает опасность - надо стрелять из него по настоящему врагу, в противном случае его самого убьют. Сознает это, а стрелять не умеет, не знает, как владеть этим новым оружием.
- Ну и что?