Тут надо было изобразить что-нибудь на лице - типа "ах, какая жалость" или "ну, что за разговоры", но я был настолько ошеломлен, что на такие мимические тонкости был просто неспособен. Я молча отступил на шаг и сделал жалкий приглашающий жест рукой, быть может, даже произнеся при этом "прошу" (мне не хочется об этом даже думать, но это могло быть, не помню, ей-богу), в ответ на что Анита решительно покачала головой.
- Нет, нет, мне только нужно с вами поговорить.
Тут взгляд ее устремился поверх моего плеча, и я понял, что Анита увидела Лариску. В уголках ее губ появилась улыбка, которую я назвал бы улыбкой скорбного превосходства, если бы у меня было время это сформулировать. Но времени не было: я обернулся, Лариска действительно вышла на наши голоса и стояла на повороте коридора, одетая в свое лучшее платье (готов поклясться, что две минуты назад на ней был затрапезный "бутербродный" халатик), выжидающе спокойная и вся такая доброжелательная, что я окончательно пришел в себя. Какое-то время мы были поглощены взаимным разглядыванием: Лариска молча смотрела на Аниту, я - на Лариску, Анита (насколько я мог почувствовать) - на нас обоих в комплексе. Кто-то из нас троих должен был первым подать голос, но, черт возьми, хотел бы я видеть страницу, на которой четко мотивировано, почему это должен был сделать я.
Определенную часть разговора, думаю, есть резон опустить: в любом приличном пособии по развитию устной речи на иностранном языке, вычеркнув провинциальные реверансы: "Нет, нет, вы пришли удивительно вовремя" и "Мы вас ни за что не отпустим" (которыми Лариска пренебрегала), можно прочитать подробное описание аналогичной ситуации. Отмечу только, что женщины назвались "Анна Николаевна" и "просто Лариса", и это очень облегчило мое положение (вариант "Анита" и "Лариса Ивановна" предполагал крайне острый эндшпиль), затем мне был подан плащ, и я был отпущен на улицу без всяких предварительных условий: по выражению лица Лариски было видно, что она сразу и прочно связала мою сегодняшнюю задумчивость с этим странным визитом не непосредственно, а через какое-то недостающее звено. Возможен вопрос: как это удается людям читать такие сложности прямо по выражению лица? Но и ответ напрашивается: если очень подожмет - поднатужишься и прочитаешь. Обыкновенно люди находятся в менее пиковых ситуациях, и их внимание не настолько обострено. Спускаясь по лестнице, я оглянулся и уловил в Ларискином взгляде некоторое даже удовлетворение: она отлично понимала, что по возвращении мне придется-таки "расколоться".
30
Мы вышли с Анитой на улицу. Теплынь была и безветрие; воздух слабо колыхался, если кто-нибудь близко проскальзывал мимо, но таких было мало: основная масса гуляла, соблюдая скорость и рядность. Время, погода и легкий сумрак располагали к тому. Отойдя подальше от дома, мы с Анитой обменялись улыбками. Тут должно было последовать: "А жена у тебя хорошая" или что-нибудь вроде. Но не последовало: значит, дело было серьезное, и я приготовился слушать.
- Лариса знает? - спросила Анита.
Значит, первым словом оказалась все-таки "Лариса".
- О чем именно? - поинтересовался я.
- Ну, о твоем уходе.
- Нет, не знает, - сухо ответил я. В конце концов, это было мое личное дело: я считал, что Лариска может только замутить картину, и без того недостаточно ясную.
- Трудно тебе жить на белом свете, - сказала Анита.
- Да, пожалуй, - согласился я. - Тех, кому легко, не люблю. Не люблю и опасаюсь.
- Меня ты тоже опасаешься? - с насмешкой спросила Анита.
- Тебя нет, - коротко ответил я.
- Тогда почему же ты со мной не посоветовался?
- Прежде чем что? - спросил я.
- Прежде чем ломать дрова.
- Видишь ли, Анита, - сказал я как можно мягче, - ты, наверно, не совсем в курсе дела…
- Нет, я в курсе дела, - перебила меня Анита. - Ваня мне все рассказал.
- Ваня? - я остановился в недоумении.
Анита тоже остановилась, посмотрела на меня удивленно - и смутилась.
- Я хотела сказать "Иван Корнеевич", - проговорила она, покраснев.
Тут как раз включили уличный свет… а может быть, я что-нибудь путаю: для света было еще рановато. Не знаю, сумею ли объяснить, но я впервые увидел Аниту не как элемент своего видения мира, а как человека, стоящего рядом. Мы говорим "Мона Лиза" и вспоминаем болезненную улыбку, скорбный взгляд, простодушный овал лица. Этого нам довольно, с этим наш мир достаточно полон. А вообразите, что она стоит рядом, коренастая женщина с толстыми надбровьями, с глубокими оспинами на узком маломощном лбу. У нее жирная кожа, левая щека судорожно сведена, и оттого, когда она говорит, в правом углу рта видны мелкие зубы. Она жалуется на головную боль, особенно здесь, в переносице: ужасные головные боли, от которых останавливаются глаза… А теперь попробуйте вернуться к тому первоначальному образу: особого усилия не потребуется, но все-таки лучше, если репродукция окажется под рукой. Примерно так случилось и со мной: за одно мгновение моя Анита превратилась в усталую женщину с больными ногами (я отчетливо видел, что ей трудно стоять), с сухими редкими волосами, с увядшей кожей. На такую женщину можно прикрикнуть, когда вы заняты работой, а она молча подходит сзади и заглядывает через плечо… можно, раздражившись, сказать ей: "Послушай, не могла бы ты выглядеть получше - хотя бы сегодня, ради меня?", и она покорно ответит "постараюсь" тусклым голосом, в котором подавленная гордость, и смирение, и обида, и много чего еще…
- Я слушаю тебя, - сказал я Аните, - так что же рассказал тебе Ваня?
Вместо ответа Анита расстегнула свою сумочку, достала оттуда сложенное вчетверо мое заявление и протянула мне. Я машинально взял его, развернул, скомкал, сунул в карман.
- Так вот, - сказал я, - передай своему Ване…
Я был не в себе и плохо представлял, что именно я говорю. И все же у меня хватило чутья посмотреть на Аниту и умолкнуть на полуслове. Анита стояла, отвернув от меня свое лицо, и бледно улыбалась.
- Ну-ну, - проговорила она после паузы, - так что же я должна передать своему Ване?
- Прости, Анита, - буркнул я, сконфузившись. - Может быть, я излишне резок…
- Ты никогда не бываешь излишне резок, Сережа, - ровным голосом сказала Анита, по-прежнему глядя в сторону. - Ты полагаешь, что я играю в этой истории жалкую роль, и разговариваешь соответственно. Что ж, по-своему, может быть, ты и прав. Но напрасно ты думаешь, что он меня прислал: ты плохо его знаешь. Он ведь даже и не подозревал, что ты существуешь. Это я посоветовала ему обратить на тебя внимание - давно еще, до твоей злополучной поездки в К***, которая все испортила. И пришла я сама, по своей инициативе.
- Зачем? - хмуро спросил я.
- Я пришла попросить тебя, Сережа, - Анита посмотрела мне в лицо, и голос ее дрогнул. - Я пришла попросить тебя, чтобы ты не связывал себе руки словом. Все равно тебе придется остаться, другого выхода нет. Кстати, Рапов кланяется тебе и приносит свои извинения: он, как ему кажется, немного погорячился. Завтра он передаст тебе дела, и ты будешь временно исполнять обязанности: старику надо всерьез заняться своим здоровьем. А дальше будет видно.
- Ничего не будет видно, Анита, - твердо сказал я. - Я не могу остаться после всего, что произошло, и ты отлично это знаешь.
- Хорошо, - проговорила Анита. - Дело твое. Но если ты думаешь, что к тебе явятся депутации от всех сословий, ты ошибаешься. Ребята очень на тебя обижены и упрашивать не станут. Ты сам загнал себя в угол.
- А почему ты решила; что я жду депутаций? - спросил я со злостью.
- Меня-то ждал? - сказала Анита и улыбнулась.
Я молчал. В самом деле, все эти два дня я только и мечтал, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне выпутаться.
- Вот видишь, Сережа, - Анита взяла меня за руку, - ты меня ждал, и я пришла. А больше никто не придет. Это твоя последняя возможность. Сережа, милый, попробуй себя перебороть.
- Ради чего? - спросил я тоскливо.
- Ради ребят, которых ты бросил на произвол судьбы. А в чем они виноваты? Разве они не старались? же тебя любят, Сережа. Сядем все вместе, придумаем что-нибудь. Ведь то, что ты предлагал Ивану Корнеевичу, это абсурд, этого никогда не будет! Надо найти выход, Сережа.
- Но почему выход должен искать именно я?
- Потому что я тебя об этом прошу, - ласково сказала Анита. - Разве это для тебя ничего не значит?
- Ну хорошо, - сказал я с отчаянием, - я стану ВрИО, ИО, членом-корреспондентом, президентом Академии наук. Но ты-то, ты-то что будешь иметь?
- Я ничего, - просто сказала Анита. - Ване будет спокойнее. У него нет времени вникать в противоречия твоей натуры. А у меня есть. Я тебя достаточно хорошо знаю.
Я смотрел на нее - и не верил своим глазам. Старость, усталость, подавленность, так огорчившие меня всего лишь пять минут назад, - куда все это девалось? Передо мной стояла разбитная девчонка, чуть-чуть побольше испытавшая в жизни, чем следовало, но не утратившая непосредственности и сознания своей красоты. Что значит подавить человека! Почувствовав свою силу, Анита воспряла духом, и разговор наш, по-моему, казался ей все более забавным и все менее нужным.
- Заговорилась я с тобой, - сказала она, посмотрев на часы. - Ну думай, Сереженька, думай. И помни, что от. твоего решения зависит судьба шестерых человек.
- И Ванино спокойствие, - добавил я.
- И Ванино спокойствие, - лукаво взглянув на меня, сказала Анита. - А что? Не так уж и мало. Я бы на твоем месте не колебалась. Поговори с Ларисой: интересно, что она тебе посоветует. И главное, надо больше думать о людях.
- Действительно, - сказал я с насмешкой. - И как мне это в голову не пришло?
- Ну ладно, пока. Привет Ларисе!
Анита помахала мне рукой и скрылась в вестибюле метро, к которому мы, оказывается, уже подошли. А я, естественно, остался один.
31
Уходил я впопыхах, без ключа и, когда вернулся, не мог дозвониться минут, наверно, пятнадцать. Лариска скорее всего не слышала: у нее был в самом разгаре прием. А на соседей я особенно и не рассчитывал. Наконец Стефочка сжалилась и впустила меня в квартиру.
- Вы? - произнесла она, подняв свои соболиные польские брови. - А я была уверена…
Но по лицу ее, по жадно любопытному взгляду было видно, что ни в чем таком она вовсе не была уверена, что мое отсутствие замечено в квартире и соответствующим образом квалифицировано. Забавно, подумал я, ты наглухо зашториваешь окна, а любопытство лезет к тебе через дверь.
Дверь нашей комнаты была плотно прикрыта, но все равно от нее по коридору распространялись волны легкого хмеля и праздничного бормотания. На кухне стояла, скрестив руки на груди, пани Яновская. В полном одиночестве, без всякой видимой цели. Прямо напротив нашей двери. Другая дама на ее месте смутилась бы, но пани Яновская была выше таких психологических тонкостей.
- У вашей Ларисы, - сказала она мне, улыбнувшись, - поразительное самообладание. Такую жену надо уметь любить!
- Вы полагаете? - машинально спросил я и вошел в нашу комнату.
- Ну наконец-то! - сказала мне Лариска, выходя из "дамской зоны". Я понял, что она отлично слышала мои звонки, но в ее положении было разумнее не суетиться. - Горе ты мое. Не мог выбрать лучшего места, чем стоять у входа в метро?
- Да, да, Сереженька, - подала голос из-за ширмы "та еще подруга" Лена. - Мы все тебя засекли и теперь ждем твоих объяснений.
"Та еще подруга" была единственной, кто, кроме Лариски, обратил внимание на мой приход. Тут только я по достоинству оценил преимущества деления на "зоны". Гостиная зона была пуста. В мужской зоне неутомимый Анатолий нейтрализовал "просто хорошую девку" Вику, которая на сей раз явилась, как я понял, одна, и с помощью двух мужей, Тамаркиного и Ленкиного, вел острый социологический диспут, говоря преимущественно открытым текстом, что Вика время от времени констатировала. Интимная же зона была занята "просто несчастной бабой", которая оживленно беседовала с незнакомым мне пожилым человеком цыганской наружности по имени Ги-ви (что я узнал только тогда, когда все гости уже разошлись).
А возле трюмо, в дамской зоне, вполголоса разговаривали и пересмеивались "роковая подруга" Маринка и "близкая подруга" Тамарка: обе они, по разным, конечно, причинам, мое появление игнорировали. Маринка - потому, что считала меня "тупиковой личностью", Тамарка - из солидарности с моей женой.
Верхний свет в комнате был погашен, горели только зональные бра и светильники.
- Видишь ли, Лена, - сказал я, перебросив плащ через ближайшую ширму, - видишь ли, Лена, я уже далеко не в том возрасте, когда прячутся по подъездам. Кроме того, от вас мне нечего скрывать.
- Бедная Лариска, - со вздохом произнесла "та еще подруга" и, подойдя к моей жене, обняла ее за плечи. Мы с Лариской переглянулись, и, убедившись, что никакого напряжения нет, я обеспечил себя вином, бутербродом трапециевидной формы и со всем этим направился в мужскую зону.
Анатолий работал на телевидении, вел какой-то там конкурс или викторину типа "Эй, ухнем" и, я думаю, тайно гордился тем, что его в лицо знают добрые пятьдесят миллионов человек. Это не мешало ему, однако, издеваться над своими, как он выражался, "клиентами", над их стремлением при каждом удобном случае "сунуться в камеру" и помахать рукой мамочке, папочке, любимой девушке, просто всем людям доброй воли.
Любимой темой Анатолия были "ляпы", якобы возникающие на каждой передаче: один клиент, возомнив, махнул рукой на отрепетированный сценарий, пошел в импровизацию, и треть передачи превратилась в "студень", другой сбрил усы, которые были на нем неделю назад, когда записывалась первая половина программы, и это обнаружилось после окончательного монтажа… Или еще так: на глазах миллионов клиент переходит из одной комнаты в другую и появляется там в совершенно ином костюме и со ссадиной на щеке, да еще отчетливо прихрамывает. Не объяснишь же всем и каждому, что за секунду экранного времени произошло ЧП: товарищ зацепился за провод, упал, опрокинул декорацию, порвал штаны, съездил домой, переоделся и вернулся в полной уверенности, что готов для продолжения передачи.
Я убежден был, что Анатолий нахально врет: ничего подобного там у него на ТВ не случалось, а случались другие, значительно более забавные вещи, но оценить их прелесть мог только тот, кому не надо ничего объяснять. Ложь с объяснениями невыносима, Анатолий мог этого и не понимать, но чутьем улавливал, и потому рассказывал лишь такие байки, которых от него ждали.
Но сегодня Анатолию не выпало возможности блеснуть своим профессиональным цинизмом: Вика упрямо тащила его в дебри социологического диспута, и к моменту моего появления Анатолий уже изрядно притомился.
- Слушай, - сказал он мне жалобно, - чего от меня хочет эта женщина? Зачем вы ее на меня натравили? Она требует, чтобы я ушел с телевидения…
- …которое ты так презираешь, - осуждающе добавила Вика.
- Ну презираю, и что? В конце концов, каждый хочет хоть раз в жизни выйти на голубой экран. Это общественная потребность, и я на нее работаю.
- Во-первых, далеко не каждый, - сухо сказала Вика. - Я, например…
- Ох, Вика, врешь, - перебил ее я. - Кстати, Анатолий, тебе не нужна напарница, которая великолепно владеет собой?
Все засмеялись.
- Вы грубое неумное мужичье, - сказала нам "просто хорошая девка" и с независимым видом покинула мужскую половину.
- Ну как там твой электронный спрут? - спросил меня Ленкин муж, который по вполне естественным причинам меня недолюбливал. - Далеко протянул свои щупальца?
- Во всяком случае, переводчики скоро начнут вымирать, - ответил я, помня о том, что этот человек монополизировал перевод Сименона. Язык он, конечно, знал в совершенстве, этого у него нельзя было отнять. - Особенно те, которые поставляют нам зарубежные детективы.
- Это еще почему?
- Да потому, что словарь детективов достаточно ограничен, и машина переводит их прямо с листа, без какой-либо предварительной обработки. Вообще на детективах мы обкатываем машинную логику.
- Да, приятель, - насмешливо сказал Анатолий, - плохи твои дела.
- Не беда, перебьемся, - проговорил со значением Ленкин муж, пристально глядя мне в лицо. - Лучше уметь, чем иметь.
Я не ответил на этот, неуклюжий выпад. Я молча поднял свой фужер, отхлебнул из него и начал заедать вино бутербродом. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно. Все лицо у меня горело, глаза слезились, как будто я полдня простоял на пыльном ветру. И не то что пить и есть, мне дышать не хотелось, честное слово.
- А это… как его, - Тамаркин муж, бывший спортсмен, ныне просто толстяк, заворочался в своем кресле, - а сама машина может сочинять детективы?
- Может, - не моргнув глазом ответил я.
- На всех языках? - простодушно удивился толстяк.
- Нет, пока только на ФОРТРАНЕ. Советую всем, пока не поздно, начать изучать ФОРТРАН. Язык будущего, можете мне поверить. Во всех приличных домах теперь принято говорить на ФОРТРАНЕ.
- Это что, вроде эсперанто? - спросил Анатолий.
Я молча кивнул, энергично жуя. ФОРТРАН похож на эсперанто не больше, чем полупроводник на жужелицу. ФОРТРАН - это математический язык высокого уровня, и говорить на нем так же сложно, как, скажем, испускать гамма-лучи. В данной компании вряд ли кто мог оценить мою шутку по достоинству, и я наслаждался ею в одиночестве, продолжая прихлебывать вино.
- Да, черт возьми, - сказал Анатолий, - завидую я тебе. Мужскую ты выбрал работу…
- Любая работа может быть мужской, - вмешалась Маринка, которая, оказывается, давно уже стояла у ширмы за моей спиной, прислушиваясь к нашему разговору, - если она по-мужски делается. Кстати, Сережа, - если память меня не подводит, "роковая подруга" назвала меня по имени впервые, - кстати, Сережа, эта девушка, с которой ты так оживленно беседовал, она что, большое у вас начальство?
- Да нет, не сказал бы, - ответил я уклончиво. - А в чем дело?
- Так мне показалось, - безразлично проговорила Маринка, - уж очень сурово она тебя отчитывала. Как провинившегося мальчишку. Не всякий мужчина стерпел бы такой менторский тон.
Все было понятно: "роковая подруга" решила, что мой авторитет на сегодня неоправданно вырос, и, поскольку, это противоречило ее видению мира, Маринка вносила в разговор свои коррективы. "Роковой подруге" нужно было, чтобы все женщины вокруг нее были несчастны, мужчины жалки, и чтобы только она одна блистала своим собственным, неотраженным светом. До сих пор ей никто не мешал, а Лариска даже непроизвольно на это работала, но сегодня в "дамской зоне", видимо, слишком много говорили обо мне, и "роковая подруга" почувствовала себя глубоко уязвленной.
- Скорее так, - возразил я. - Не от всякой женщины можно стерпеть такой менторский тон.
- Н-да? - произнесла Маринка, и я понял, что она не нашлась, как ответить.
- Мне кажется, - выступила вперед "близкая подруга" Тамара, - что Сережа находится на пороге какого-то важного решения.
- Мне самому так кажется, - честно признался я.
- Может быть, Сережа все-таки приоткроет завесу таинственности? - спросила "та еще подруга" Лена, подойдя в обнимку с моей Лариской. - Ну, хоть чуть-чуть?
- Смотрите-ка, да это женское наступление! - засмеялся Анатолий. - Ну, Серега, держись.
- А что? - спросила Лена. - Что тут такого странного? В конце концов, мы все здесь близкие подруги и имеем право знать, что происходит.