В век техники Ангелюк знал только одно орудие - дырокол. В эпоху величайшего энтузиазма и самоотверженности не видел ни одного хорошего человека. Кругом вредители, саботажники, примазавшиеся, чужаки, перерожденцы, уклонисты, загибщики, двурушники, враги народа, антимеханизаторы, расхитители, самоснабженцы, очковтиратели, кулаки, подкулачники, примиренцы, ротозеи, политически беспечные, политически неустойчивые, морально неустойчивые, обиженные, притаившиеся, замаскировавшиеся, агенты иностранных разведок. Ангелюк распознавал, разоблачал, выводил на чистую воду, выкуривал из щелей, выкорчевывал, вытравлял… И никак не мог понять, почему эти шибко вумные и чересчур грамотные получают персональные оклады, отдельные квартиры, литерное снабжение. А он, Ангелюк, перебивается на мизерном жалованье, ютится с женой в крохотной комнате стандартного дома, снабжается по третьей категории, кормится в рабочей столовой.
Пищеблок помещался тогда в бараке. Направо - дверь в столовую итээр, налево - в общую. Ангелюк шел налево и смотрел, как весело и свободно проходят итээровцы к себе. Небрежно взмахивают пропусками, а некоторые и не взмахивают - уверены, что их знают в лицо. Едят на белых скатертях, под тюлевыми занавесками, официантки им подносы волокут, буфетчицы пакеты заворачивают. А он, Ангелюк, сам несет из раздаточной алюминиевую тарелку с пустыми щами, ест за голым, сбитым из досок столом на рассохшихся козлах, пакетов ему не заворачивают.
Когда Ангелюка назначили начальником отдела кадров, он получил пропуск в итээровскую столовую. С этой минуты всякое улучшение в общей столовой рассматривал как направленное против себя лично.
В столовой буфетчицей работала жена Ангелюка, Клавдия, дебелая, но еще фигуристая особа с повадками компанейской каторжанки, с накрашенным ртом и двумя рядами стальных зубов. "Мы - торговые работники", - говорила она так, как говорят: "Мы - минеры".
Вместе с Клавдией работала жена Колчина, кассиршей. Как-то Клавдия сказала:
- На майские пойдем к Колчиным.
Отчего не пойти? На то и праздник, чтобы в гости ходить. Надо и с людьми посидеть, хоть они и сволочи, люди! Ангелюк знал людей по анкетам, а анкеты Колчина у него не было. Колчин работал приемщиком на станции и по итээровской номенклатуре не проходил.
Колчины жили в деревне Онуфриево, в трех километрах от завода. Многие работники завода снимали тогда комнаты по окрестным деревням. Почему не пройтись? Коптишься целый день в канцелярии. Надо и свежим воздухом подышать.
В чем тут дело - Ангелюк сообразил, как только вошел в горницу. Горница была просторная, чистая. Но чистота эта была особенная, беженская. Ангелюк, сам из мужиков, сразу это приметил. На столе - льняная скатерть, на кровати - покрывало, под кроватью - фибровый чемодан. У Ангелюка фибрового чемодана нет! Прибежали люди на новое место и несчастья свои покрывалами завешивают. Загнаны в угол, а куражатся.
Выпили, закусили. Колчин, молодой мужчина, гладко выбритый, хоть и сидел на одном месте, а кружил. Ангелюк хорошо знал этот осторожный, нащупывающий взгляд. Икрой и шпротами угощает. У Ангелюка шпрот не бывает! Развалился на стуле, косоворотка белая, вышитая, пиджак серый в елочку, на гитаре тренькает. На гитаре красный бант, ишь ты, модник какой! Тренькай! Тренькай! Думаешь, Ангелюк продажная тварь? Ошибаешься!
Ангелюк пил и ел. Глазки его хотя и подернулись хмельным сальцем, но смотрели зло и выжидательно, замечали все. И как Колчин мало ел, а пил еще меньше. Что за невоспитанность такая! Подносят, как дворнику, а сами на гитаре бренчат! Бренчи, бренчи! Как бы ты у меня по-другому не забренчал. Выправка у тебя того, офицерская.
Не ускользнул от Ангелюка и взгляд, который Колчин подал жене. Та позвала Клавдию, и они вышли во двор посмотреть высаженные за домом цветы. Только девочка осталась. Ничего девочка, к отцовским коленям жмется, беленькая, с ленточкой в косичках, лет трех или четырех, хорошая девочка.
Колчин налил себе и Ангелюку, не закусывая выпил. Ангелюк выпил, но закусил. Колчин перебрал струны, поднял голову, посмотрел на Ангелюка выпуклым, оловянным взглядом. Офицерский взглядик! Не страшно! По прежнему времени он, Ангелюк, тоже бы имел не меньше унтера. Колчин опустил глаза к гитаре.
- Надоело приемщиком работать, Матвей Кузьмич. Дождь не дождь, снег не снег - торчи на станции, принимай. Оборудование некомплектное, не вовремя вывозят, ржавеет, портится - большая ответственность.
- Кому-то надо и оборудование принимать, - ответил Ангелюк тоном государственного человека.
- Естественно, кто-то должен. Но посудите, Матвей Кузьмич, я уже год на приемке. Новых техников прямо на должности зачисляют, а я все на станции. Справляюсь - вот и держат.
Ангелюк сидел, сложив руки на животе.
- В отделе главного механика, - продолжал Колчин, - есть вакантная должность инженера по оборудованию. Оборудование я знаю. Главный механик не возражает. Документы у меня в порядке, хотя кое-что и подрастерялось…
Ангелюк налил, выпил, закусил. Все ясно. Кое-какие документы подрастерялись - все ясно. У него, у Ангелюка, ничего не подрастерялось.
- Образование техническое?
- Техническое. Диплом при мне.
Ангелюк загрустил:
- Заявки пишем, а собственных кадров не знаем, не выявляем. Мало нас за это колотят.
- Значит, договорились?
- Оформим.
Долго просидел Ангелюк над документами Колчина. Документы подлинные, можно пока оформить. Пусть работает. А там все пойдет своим чередом.
Через несколько дней в приказе по заводоуправлению в длинном списке зачисленных, перемещенных, уволенных появилась фамилия Колчина, назначенного на должность инженера по оборудованию.
Вечером жена Колчина что-то там передала Клавдии… Люди торговые, у них свои расчеты. Ангелюк этих расчетов не касается. Но зря люди не благодарят. Они и за дело не благодарят, гады!
Ангелюк запросил учреждения, в которых работал Колчин. Почти все они оказались реорганизованными, переформированными, упраздненными, слитыми с другими или разделенными на несколько. Но Ангелюк был далек от теории - Ангелюк был практик. В некотором роде он был даже гениален, ибо освобождал человеческую жизнь от всякой сложности. Труднопроверяемая биография заметает следы. Заметай, друг, заметай!
Вызвал он Колчина через полгода, накануне октябрьских праздников. Все веселятся, а ты посиди, подумай, пораскинь мозгами…
- Товарищ Ангелюк занят, - объявила Колчину секретарша.
Иногда она уходила в кабинет, плотно прикрывая за собой обитую клеенкой дверь. Вызывал ее Ангелюк ударами кулака в стену. В душе был демократ и звонком не пользовался.
Ангелюк продержал Колчина в приемной всего каких-нибудь два часа. Манежить тоже надо умеючи, перебирать нельзя.
Теплый, солнечный осенний день располагал к благодушию. Замечательная нынче осень, просто лето… Надо и о погоде поговорить.
Наконец Ангелюк положил ладонь на папку с делом Колчина:
- Надо уточнить данные. Поступили сведения..
Неожиданный переход от благодушного тона к казенному был испытанным приемом Ангелюка. Надо огорошить, огорошить надо!
- Какие сведения?
- Вы не знаете?
- Выдайте мне трудовую книжку, и я уеду, - сказал Колчин.
Ангелюк насупился:
- Без приказа об увольнении? На преступление меня толкаете?
Чем грубее говорил Ангелюк, тем большим доверием проникался к нему Колчин. Убеждал себя, что Ангелюк грубостью прикрывает свое намерение выручить его.
- Освободите меня по собственному желанию, - сказал Колчин.
Ангелюк опять положил руку на папку.
- Человек не иголка. Не затеряется.
Колчин молчал. Деваться ему было некуда. Мысль о новых страданиях, ожидающих его, семью, его маленькую девочку, была невыносима. Он только наконец устроился. Нет! Нужно зацепиться здесь.
Вид этого раздавленного человека не трогал Ангелюка. С гитарой в руках он был не таким. Дотренькался! Непорядочный человек. Прикинулся простым рабочим, пробрался на специальный завод. Ведь это какой завод: чиркни спичкой - и все на воздух. Не каждый день такие птички залетают.
- Что будем делать? - спросил Ангелюк.
Колчин молчал. Ангелюк протянул ему лист бумаги:
- Напишите все. Чистосердечно. Что скрыли. Почему скрыли.
- Матвей Кузьмич…
- Пишите! Порядок такой. Что вам может еще помочь?
- А потом?
Ангелюк вдруг засмеялся:
- Работать будете потом. Работали и будете работать.
6
Вот и все его, Ангелюка, отношение к делу Колчина. Остальное-прочее не доказуется. И все же приход Фаины его встревожил. Явилась, пугать вздумала… Я те попугаю! Вахтера припомнила… Я те припомню! И все же… Черт его знает, что стоит за этим… Вон как все повернулось. Пошли в ход шибко вумные и чересчур грамотные… Но ничего, драться и мы умеем.
Придя на вечерний доклад к Коршунову, Ангелюк опять завел разговор о Миронове. Кончать пора с этим делом. Не умеет Миронов работать с людьми и Колчина довел.
- Колчин не имел отношения к кузнецовскому делу? - спросил вдруг Коршунов.
- Кто его знает, - ответил Ангелюк, - открытого суда ведь не было. Многих тут таскали, может, и Колчина потянули.
- А вас?
- А как же! - неожиданно весело проговорил Ангелюк. - Была засоренность кадров? Была. Обязан был я подтвердить? Обязан. У нас тут тридцать седьмой год строгий был, серьезный. Только ведь можно и с другой стороны посмотреть. Где они были, когда мы социализм строили, когда мы воевали на фронтах Отечественной войны? В лагерях отсиживались. Честно говоря, я бы их не реабилитировал. Отпустил бы там жен, детей, которые остались, да и то осмотрительно. К чему ворошить? Кому на пользу? Что было, то было. Тот же Колчин! Может, что и подписал. А как было не подписывать? Один он был такой?
- Что из себя представляет Кузнецова? - спросил Коршунов.
Ангелюк презрительно скривил губы:
- Она у нас известная… Миронов протащил ее на завод. Землю носом рыл, чтобы устроить… Морально разложившиеся люди.
Ничего более конкретного Ангелюк сообщить не мог - не интересовался женщинами. Раньше интересовался врагами, а теперь даже не знает, чем интересоваться.
- Материал у прокурора? - спросил Ангелюк.
- Надо подождать.
Ангелюк насупился:
- Чего ждать-то? Плохо вы знаете Миронова. Непорядочный человек.
Коршунов пристально посмотрел на Ангелюка.
- По-видимому, я не обязан отчитываться перед вами, товарищ Ангелюк.
Ангелюк пожал плечами:
- Ну что ж, с горы виднее. Только знаете… Вожжи упустить легко, подобрать трудно.
Ангелюк вышел. Некоторое время Коршунов сидел задумавшись. Потом встал, неслышно ступая по ковру, прошелся по кабинету, остановился у окна. Гигантская панорама завода расстилалась перед ним. Коршунов не отрываясь вглядывался в нее. Люди умрут, и он умрет, забудутся издержки, а заводы останутся, и никто не сумеет вычеркнуть этого. Он много раз приезжал сюда, его встречали, каждое его слово решало судьбы заводов и судьбы людей. Теперь его отбросило назад. Ничего, жизнь есть - все остальное приложится. "Каждый побеждает как может, только бессильный не побеждает никогда". Кто это сказал? Умный человек сказал.
Он отошел от окна, открыл дверь кабинета. Сидевшая за столом секретарша посмотрела на него вопрошающим и преданным взглядом.
- Анна Семеновна, совещание в Верхнем завтра в час?
- Да, Валерий Николаевич.
- Скажите Миронову, что он поедет со мной и будет докладчиком от завода. Передайте ему весь материал по "Нефтегазу", пусть подготовится.
На совещании в Верхнем Коршунов всячески выдвигал Миронова, сам оставаясь в тени, - умный и опытный хозяйственник, понимающий, что главное - это умение руководить людьми. И он любовался Мироновым - знает дело, умеет держаться, авторитетен.
В заседании участвовал и Лапин, сухо кивнул Коршунову, мило улыбнулся Миронову. Коршунов отметил это, посмеиваясь в душе. Струсил Лапин и винит не себя, а того, перед кем струсил. Совесть мучает, насчет совести он мастак.
Обсуждались разногласия завода с главным поставщиком - "Нефтегазом". Спорили долго, но в конце концов все решилось. Согласовали основные пункты, окончательную редакцию поручили Лапину.
Заседание кончилось в пять. Можно не возвращаться на завод.
- А я отпустил Костю до семи. Перекусим, Владимир Иванович?
- Перекусим, - согласился Миронов.
Ресторан был пуст. Официантки лениво разговаривали в углу, берегли силы для вечера. Наконец одна поднялась и подошла к столику.
Коршунов снисходительно рассматривал карточку. Долгое заседание не утомило: его жизнь прошла на заседаниях. И он был в прекрасном настроении: они с Мироновым отлично действовали в паре. Почему бы им так не продолжать? Директор - Коршунов, главный инженер - Миронов, великолепная комбинация. Они бы горы своротили: один - с его умением руководить, другой - с его техническим талантом. Пойдет ли на такую комбинацию Миронов? Почему нет? После истории с Колчиным дела его не слишком блестящи. Еще вопрос, удержится ли на заводе. А он его выручит, замнет кляузу, вместо провала выдвинет в главные инженеры.
Остаются их технические разногласия. Коршунову нужен завод как завод. Миронов хочет превратить его в "завод заводов", в гигантскую лабораторию, создающую новые материалы. Разногласие существенное, но устранимое. Когда Миронов станет главным инженером, ему будет не до новой техники - за план надо отвечать. Есть кому заниматься новой техникой, хватает институтов, докторов и кандидатов-бездельников.
- По бифштексу? Кусок мяса сумеют поджарить. Осетрина отварная? Что вы пьете, Владимир Иванович? Коньяк? И я коньяк. Расширяет сосуды. Так говорят врачи, которым я не верю. Мое правило: ешь что хошь, но не сколько хошь.
Он бил на обаяние: государственный человек, но простой парень, в доску свой, любитель выпить, погулять.
- Прошло неплохо, - сказал Коршунов про заседание, - правда, не совсем удачно поручили редакцию Лапину, формулировки будут обтекаемые.
- Я думаю, решение он составит, - ответил Миронов.
- Лапин - приличный человек, - сказал Коршунов, - но лавирует, избегает ответственности. Взять дело Колчина… Страшного ничего нет, но набрасывает тень. "Какой Миронов? Из-за которого отравился Колчин?.." Лапин был обязан занять четкую позицию. Не занял.
- Не занял, - согласился Миронов.
Коршунов посмотрел на него. Они неврастеники, а этот хладнокровен.
- Владимир Иванович, ваша и моя кандидатуры обсуждаются на директорство. Предлагаю "предвыборное" соглашение.
- Вкусная осетрина, - сказал Миронов.
- Если пройдет моя кандидатура, вы идете на главного инженера. Если пройдет ваша - отпускаете меня с завода. Что касается истории с Колчиным, я при всех обстоятельствах ее нейтрализую.
- Да ну? - сказал Миронов.
- Могут назначить третьего. Но если назначат вас, вы отпускаете меня с завода.
- Отпускаю.
"Так, - подумал Коршунов, - бьет по мордасам".
- Прекрасно! - воскликнул Коршунов. - Второе условие: если назначат меня, вы становитесь главным инженером.
- Нет.
- Почему?
- А кто за вас будет работать?
- Вы не говорили, я не слышал. А если нам попробовать?
- Вы много лет тормозили дело.
- Вы отрицаете роль обстоятельств?
- И в обстоятельствах надо оставаться человеком.
- Бросьте, - поморщился Коршунов, - кричат те, кому на мозоли наступали. Вы говорите как пострадавший. Чем вас обидели?.. Знаете, "лес рубят…". Щепкам от этого не легче, согласен. Но отдельные ошибки возможны при любой концепции, даже самой сопливой.
- Пословицы и поговорки не руководство для человеческой жизни, - сказал Миронов, - и беззаконие - это не "ошибка". За беззаконие всегда приходится отвечать. Рано или поздно.
Коршунов поднял рюмку, улыбнулся. С кем хотел договориться! Он подозвал официантку, кивнул на графин:
- Еще двести грамм. - Повернулся к Миронову: - Бутылку коньяка на двоих, при таком приятном разговоре…
- Будет в самый раз, - сказал Миронов.
Официантка поворачивалась быстрее. Ресторан наполнялся посетителями, общее движение сообщило и ей некоторую скорость.
- Итак, - сказал Коршунов, - предвыборное соглашение не состоялось. Все же я надеюсь, мы еще вернемся к этому.
- Интересно, как сегодня сыграл наш "Химик" с московским "Локомотивом"? - спросил Миронов.