Галина Артемьевна, привлекательная женщина, из тех, чей возраст никак не угадаешь, понимающе улыбнулась: мол, все знаю, объяснять не надо. Неприятно как-то кольнула ее улыбка Ивана Васильевича. Понял: против комиссии восстановлен весь аппарат института, от самого Будыки, его заместителей до секретарш и машинисток. Пришел сюда, намереваясь поговорить с Валентином сердечно, откровенно, по-дружески. Даже если тот вскипит - покорить, обезоружить его своим спокойствием. А тут вдруг море всколыхнулось, ударило первой волной, и через мгновение душевного штиля и в помине не осталось. Дурацкие нервы! На черта ему эти волнения? И из-за чего?
- Сядем туда, удобней будет.
Из особой тумбочки, стоявшей у круглого стола, Будыка достал початую бутылку коньяку, рюмки. Антонюк попытался "разрядить" себя шуткой:
- Ого! Шикарно живешь! Можно позавидовать.
- Не мало таких, которых ест, как ржавчина, этот пережиток. Ну, будьмо!
- Говорят, жалуешься?
- На кого? - Будыка отдернул, точно обжегшись, поднесенную ко рту рюмку, поставил обратно на стол. - Жалуюсь? Нет. Просто хочу вежливо указать твоим пенсионерам на дверь.
- Да что ты! Такой ученый, такой деятель - и испугался народного контроля? Что-то с тобой неладно, Валентин. Не от уверенности такая нервозность.
- Все со мной ладно. Не бойся. Уверенности в работе, в своих людях мне не занимать. Но я не позволю, чтоб у меня путались под ногами, заводили тут мышиную возню… собирали обывательские сплетни. Вы три месяца сквозь лупу разглядывали диссертацию моего сына.
- Диссертация твоего сына - одна из лучших. Будыка вскочил с места, обрадованный и негодующий.
- Ага! Что? Не вышло? Осечка? Поверяльщики! - И тут же пошел на мировую: - Сам читал?
- Читал. Не все, правда, понял - сложные расчеты. Но специалисты дали высокую оценку.
О, великая сила - отцовская гордость! Засиял человек. Однако продолжал возмущаться:
- А ты думал, Будыка тащит в науку сына по блату, протаскивает бездарность?
- Я так не думал.
- Ты не думал, другие подумали. А ты поверил. Комиссию возглавил. Никто тебя не вынуждал. Зачем это тебе, скажи, пожалуйста? Пенсию тебе повысят, что ли?
Тяжело, с гулом ударила волна обиды и возмущения. Опять пенсия! Ударила в сердце, погнала кровь к вискам. Но снова выстояла дамба спокойствия, не обвалилась, не прорвалась.
- Хотел тебе помочь.
- Мне помочь? - ошеломленно переспросил Будыка и остановился рядом, разглядывая друга, как чудо заморское.
Антонюк глотнул коньяка, запил кофе. Это еще, видно, больше поразило хозяина. И взорвало. Спросил придушенным шепотом:
- Таким способом? - И тут же грохнул хохотом: - Спасибо тебе! Ты меня спас. Только от чего?
- Хочу спасти. От тебя самого.
Валентин Адамович так же внезапно и резко перешел на важный и серьезный тон:
- Прости, я забыл. Теперь у тебя единственное занятие - помогать друзьям… Высочайшая миссия!
Это было тоже оскорбление, более тонкое, а потому более злое. Но - странно - оно почти не задело; волна отхлынула, с шумом унеся с собой гальку прежней обиды. Теперь можно наступать, не боясь сорваться.
- Ты порадовался за сына. Я тоже рад за Феликса. Он идет в науку. А рядом ползут, лезут в каждую щель разные жуки, слизняки и… клепни. А ты им покровительствуешь. Клепнев - будущий кандидат! Смеха достойно!
Будыка сел. Выплеснул в широко раскрытый рот коньяк, вытер платком руки: видно, они вспотели. Сказал спокойно, запросто:
- Ничего у вас и тут не выйдет, Иван. Каждый имеет право сдать минимум, писать на любую тему. У Клепнева тема неплановая. Зарплату он получает не за то, что пишет диссертацию. Защищать будет не у нас, если тебе известно положение. Не я его научный руководитель. За одного из жуков я несу известную моральную ответственность. Да, у жуков есть Жук, - Будыка засмеялся. - Я не без греха, Иван. Но спасать меня не от чего. И не от кого. Нет. Напрасно тратишь время, командир. Пей. Кофе стынет.
- За твою уверенность. Но мне хочется понять. Зачем ученому Клепнев?
Будыка скривился, как от зубной боли.
- А-а, черт! Дался тебе этот Клепнев. Да пойми ты наконец. Он нужен не ученому, он нужен директору, который отвечает за все. Да не могу я день и ночь заниматься административной работой. Я - ученый, конструктор. Для тебя Клепнев - пройдоха, для меня - делец, выбивала, доставала, как хочешь называй. И мне нужен такой человек. Он работает за пятерых. Он освобождает меня от мелких забот. Он один может раздобыть и сортовую сталь и этот вот коньяк, который тоже иногда нужен. Я не крохобор и не ханжа. Мне приходится жить и работать с людьми… Ты начинаешь меня удивлять, Иван. Никогда раньше ты не был оторванным от жизни моралистом. Ты человек конкретного дела. И грехов у тебя не меньше, чем у меня. Не строй из себя теперь святого. Знаем…
Это была почти угроза. Но странно, и она мало тронула Антонюка. Он только подумал, что правильно сделал, не рассказав о Наде и Вите.
- Если я и строю из себя святого, на меня все равно никто не молится. А ты хочешь, чтоб на тебя молились. Есть разница.
Снова хозяин развеселился, и на этот раз, кажется, искренне, без игры: жонглировал ложечкой, по-мальчишески улыбался.
- Ты только сейчас открыл, что на меня молятся? Молятся давно. Но кто? И за что? Кто разбирается в моей работе, в моих станках… Мои заслуги перед промышленностью… Не может быть ни политики, ни науки без авторитетов. А ты поставил себе целью сбросить с пьедестала всех святых. Попробовали недавно. Но тут же водрузили новых, против которых ты сам выступил. Природа не любит пустоты. Основное - выяснить, за что молятся и как… по доброй воле или… по приказу… В науке не прикажешь. У нас истины конкретные.
Иван Васильевич смотрел на друга и… любовался, без иронии, от души, его самоуверенностью, победоносным наступлением на позиции противника. Его жаждой и в этом споре с глазу на глаз оказаться на белом коне. Но Антонюк, как хороший тактик, видел все его промашки и выбирал момент, чтоб нанести решительный удар. По-партизански. Больше, пожалуй, не стоит завлекать противника в трясину рассуждений, в которых он может увязнуть сам. Очень соблазнительно дать бой в чистом поле. Чтоб удар был элементарно прост.
- Ты решил воздвигнуть себе "памятник нерукотворный" автоматами, скопированными с чужих… И, между прочим, не самых лучших, уже устарелых… Книгой, где формулы теоретических расчетов списаны с чужой книги…
Будыка вдруг посинел. Антонюк не часто видел его таким. Подумал, что так можно довести немолодого уже человека до гипертонического криза. Однако не отступил. Не смог. Сунул руку в карман за записной книжкой.
- Могу назвать фамилию автора… название тех автоматов и, для примера, несколько формул из той книги и из твоей… Желаешь послушать?
Нет, не желал Валентин Будыка слушать. Тяжело поднялся, как буйвол. Зацепил столик. Если бы Иван Васильевич не придержал, перевернул бы. Грубо выругался.
- Поймали блоху? Ни хрена вы не смыслите, а лезете! Законы Ньютона, Ома, Эйнштейна используют все! Кто когда считал это плагиатом? И математические формулы! Что я, украл патент? Я взял идею. И сэкономил государству миллионы рублей. Миллионы! Кто из вас, поверяльщиков, дал их народу? Вы умеете только брать!
- Но не выдавай это за изобретение, достойное высшей награды.
- Ах, вот оно что! Врагам моим поперек горла стало выдвижение работы на премию. Это я знал. Но никогда не думал, что среди них и ты. - И вдруг совсем другим голосом, с жалостью - Иван! Кто тебя купил? Куда ты лезешь? Книжечку завел, формулы выписываешь… Счет ведешь. Давно?
- Что давно?
- Давно тебе захотелось поставить крест на нашей дружбе?
- Мне жаль тебя, Валентин. Ты опьянел от славы.
- Пожалей себя. Себя пожалей, Иван! В кого ты превращаешься? В старого завистника и злопыхателя. Ты мстишь близким за свои неудачи. Был человеком, а становишься… - Бросил грязное слово.
Антонюк почувствовал, как снова ударила сильная, горячая волна. Поднималась буря. Он страшился этого. Не к месту. И не ко времени. А потому медленно встал и… направился к двери, не попрощавшись.
Глава X
О его партизанской любви Ольга, конечно, знала. Тогда, сразу после войны, случалось, без причины плакала по ночам. А подчас язвила. Когда однажды в компании зашел разговор на эту тему, она сказала мужчинам, бывшим партизанам: "Хоть сто раз клянитесь - ни одному не поверю, что он безгрешен".
Будыка выскочил тогда:
"Мне, Ольга, можешь верить. Командир подтвердит". Да, может подтвердить. Случалось, что, выпив, он целовал женщинам руку, но даже отрядные бабы не имели случая посплетничать, что, дескать, начальник штаба приголубил какую-нибудь. Будыка, очевидно, ожидал этого подтверждения при жене. Антонюк ответил шуткой:
"Валя! Не лезь вперед и не занимай первых мест, они - для инвалидов и детей".
За столом захохотали. Валентин Адамович покраснел. У Миланы в глазах сверкнула молния. Иван Васильевич догадывался, что Ольга многое знает - о Наде, об их отношениях. От Миланы. Будыка не мог не рассказать жене, не мог не похвастаться, каким он сам был чистеньким и как вел себя командир. Но Ольга ни разу не попрекнула его конкретно, как говорится, с указанием адреса, ни разу по-бабьи не оскорбила соперницу. Видно, зная ее драму, по-женски сочувствовала п. может быть, благодарна была Наде за ее благородство, за то, что никаких напоминаний, никаких требований, все в прошлом. И вот надо признаться, что не все в прошлом. Что он, по сути, удочерил дочь той женщины. Легко ли сказать такую вещь? Если б знать, как Ольга отнесется. Но душа даже близкого человека - потемки.
Антонюк сидел в кресле перед телевизором, и о смотрел не на экран - в окно. Там, за стеклом, в вечернем полумраке, шел снег. Мело. Над снежными козырьками, что свисали с крыши дома напротив, вихрились синие смерчи, вздымались белыми прядями. Снежная зима. Она волнует, как не волновала, кажется, ни одна из прежних. Пробуждает воспоминания. Зовет в лес. До боли в сердце хочется в лес. Но не бросишься ведь туда на ночь глядя. А стихнет завтра, прояснится - и уйдет это желание. Опять будешь сидеть, прикованный к телевизору. Хорошая игрушка для детей и пенсионеров!
Думать мешает внук. Малыш без конца лепечет над ухом - ему надо объяснять, что там происходит на экране. А как ты объяснишь трехлетнему ребенку скучный телевизионный спектакль? Да и трудно оторваться от мыслей и… от снега. Скоро стемнеет, включат свет, и исчезнет эта чудесная сказка на крыше соседнего дома. Мальчик мой, если б я умел, я придумал бы сказку про снег и про лес. Но я не умею придумывать для таких, как ты. Это очень трудно. У меня есть сказка про лес, да тебе ее еще не понять. Как обычно, в комнату вошла Лада, постояла минутку, сразу определила, чего стоит передача; если что-нибудь интересное, она задерживается подольше, а иногда совсем отрывается от формул.
- Дорогие мои мужчины, наука и человечество были бы вам глубоко признательны, если б вы хоть немного приглушили эту шарманку.
- С величайшим удовольствием я выключил бы совсем, но тогда будет еще больше шуму.
- Не хочу выключать! - заверещал мальчик.
- Вот видишь…
- Наказание божье на мою голову - такой племянничек. Он у вас доглядится до психического расстройства. Уже кричит по ночам. Если человечеству суждено от чего-нибудь погибнуть, так это от телевизора.
После его приезда жена с тревогой рассказала, что Лада стала плохо спать, блуждает ночью по квартире, непривычно молчалива, грустна. Просила его поговорить. "Тебе она больше доверяет". Не отрывая взгляда от окна, Иван Васильевич остановил дочку:
- Лада!
- Я, папа.
- У тебя неприятности?
- Нет.
- Ты нездорова?
- Мамины выдумки.
- Ты становишься не такой, к какой мы привыкли.
- Все течет, все изменяется - сказал философ.
- Но ничто не происходит без причины.
- Если я скажу, что влюбилась, это вас успокоит?
- От любви веселеют.
- Как кто. И смотря от какой. И смотря на каком этапе.
- Интересная теория. У тебя какой этап?
- Последний.
- Что значит последний?
- Не знаю, что значит, но знаю, что последний.
- Василь рассказал мне о том, что ты скрывала. О Саше.
Очень хотелось обернуться, чтобы видеть ее лицо, глаза в этот момент. Но уже сумерки, и вряд ли можно разглядеть, что сейчас в ее глазах - радость или грусть. Он не шевельнулся. Лада ответила не сразу.
- Я рада, что у вас наладился такой контакт… Вы поговорили даже о моей любви. Но я не поручала брату…
- Василь и не говорил, что поручала. Проговорился случайно. Но скажу откровенно, меня немножко обидело, что ты от меня таилась.
- Разве любовь - для выставки?
- Нет. Но зачем темнить: негр, Феликс? Лада рассмеялась.
- Защитная маскировка.
- Что и от чего надо защищать? Почему все-таки последний этап?
- Не волнуйся. Могу превратить его в первый.
- Ты загадываешь загадки. Отгадывание их не для моей старой головы.
- Это не загадка - задача, которую должна решить я сама. Если решу - сразу сообщу тебе результат. А сейчас у меня на столе задача на измерение критической энергии каскадных ливней, поэтому я приглушаю вашу шумилку.
Лада крутнула регулятор громкости и отправилась решать свои задачи, космическую и душевную. Иван Васильевич остался с внуком, который не мог оторваться от телевизора. Синих смерчей над карнизом крыши уже не видно, только танец снежинок на фоне освещенных окон соседнего дома. Все сложно в этом мире. И у каждого своп проблемы. Даже у этого малыша. Но самые сложные из них те, что связаны с взаимоотношениями людей. В тот же вечер жена прямо-таки ошеломила его последними новостями. Опять приходила Миля, жаловалась на него Ольге! Растревожил мужа, выбил из творческой колеи, нервничает человек, не ест, не пьет.
- Ничего - похудеет, это ему на пользу, - довольно равнодушно поначалу ответил Иван Васильевич.
Но жена стала укорять:
- Ну чего ты задираешься со всеми? Вот ведь человек! Не научили еще тебя. Ну там, в сельском хозяйстве, воевал, так там ты хоть специалист. А в Будыковы станки зачем ты лезешь? Что ты понимаешь в них?
- Ничего. Но в группе есть инженер-станкостроитель. А лично я немножко разбираюсь в людях, в кадрах, в организационной работе, в партийной. Вам с Будыкой хочется полной бесконтрольности? Я никогда не поднимал шума, когда проверяли мою работу. А проверяли почаще.
- Во-первых, ты не на службе и мог отказаться.
- Из партии на пенсию не выходят, Ольга!
- А если уж взялся, то неужто нельзя было сделать так, чтоб не погубить нашей дружбы. Столько лет дружили!
- Если она за столько лет не закалилась, наша дружба, значит, не та сталь.
- Ох, Иван, Иван! Тебе хочется потерять друга, который всегда может помочь, поддержать?
- Я не падаю, Ольга.
- Когда будешь падать, поздно поддерживать. Я не меньше тебя не люблю блата, но такова жизнь. Ты вдруг уехал к Васе - у меня замерло сердце. Кто мог бы дозвониться до части? Валентин смог. Теперь он пригласил к себе на работу Геннадия.
Вот это и ошеломило.
- Будыка пригласил нашего зятя? Сам? Когда? Через кого?
- Вчера от его имени позвонили Геннадию на работу.
- И ты молчала?
- Иван! Ты и в этом готов увидеть бог знает что. Надо же парню расти.
- На заводе расти нельзя? Для хорошего инженера завод - лучшая школа. А он без году неделя инженер - и уже в институт лезет. Небось с радостью согласился?
- Почему же не согласиться, если предлагают лучшее?
- Значит, со мной можно и не советоваться? Я - нуль. Пенсионер. Так?
- Он самостоятельный человек.
- Когда сидел на моем горбу, тогда вы молчали о самостоятельности! Самостоятельные!
Антонюк выругался. Ольга знала: Иван при ней отпускал крепкое слово в три года раз, когда возмущение его, как говорится, поднималось до колокольни; вот тогда и бил этот большой колокол. По-женски мудрая, она тут же спешила погасить. гнев мужа - уступкой, мягкостью. Ольга и сейчас постаралась восстановить мир и лад, но меж ласковых слов вздохнула, призналась:
- Ах, Иван! Перестаю я тебя понимать.
Ему тоже стоило немалых усилий погасить злость; осталось только удивление и даже своеобразное восхищение другом: "Ну, ты и Остап Бендер, Валька! Однако все больше и больше выдаешь свою неуверенность".
Можно довести спокойствие до равнодушия: делайте что хотите, мне все равно. Но Антонюк знал, что тогда, по сути, наступает гражданская смерть человека, коммуниста. Он до этого опуститься не мог. Когда Ольга уже забыла про разговор о зяте, довольная, что муж стал таким добрым, уступчивым, он вдруг попросил:
- Позвони ты этому будущему великому конструктору, попроси приехать.
Она не поняла, удивилась и обрадовалась.
- Валентину Адамовичу? Иван Васильевич улыбнулся.
- По-твоему, он еще будущий? Боюсь, что бывший. Я о зяте твоем говорю.
- Он такой же и твой, - обиделась Ольга. - Чтоб сейчас приехал? Поздно уже.
- Пусть хоть па сына посмотрит! Поздно! По неделе не видит сына!
Ольга почувствовала, что Иван опять "заводится" - так она это называла, - и опять начала "спускать на тормозах" (его определение).
- Я позвоню. Но прошу тебя: говори с ним спокойно. Обещаешь?
- Разве я когда-нибудь кричал?
- Нет. Но ты иногда говоришь так язвительно, что это обижает.
- Ах, как ты боишься зятя обидеть. А как он со мной разговаривает в последнее время, ты не слышишь?!
- Нет, слышу. И говорила ему.
- Представляю, как ты говорила. Уверен, что ты больше извинялась.
Сверхделикатность жены в иных случаях трогала, а в иных злила. Он слышал через дверь, как она говорила по телефону, сперва с дочерью, потом с зятем, долго уговаривала ее и его приехать. Отрываться от телевизора, ехать по морозу в метель им не хотелось. Зять, видимо, выпытывал, зачем он так срочно понадобился. Ольга Устиновна отвечала приглушенным голосом. Иван Васильевич понимал ее положение. Нельзя сказать правду, потому что тогда Геннадий может не приехать, и врать Ольга - не умела, так что приходилось говорить какую-то полуправду, малоубедительную для упрямого и самоуверенного инженера. В сущности, старая женщина вынуждена была унижаться перед детьми.
Антонюк долго сдерживался, шелестел газетой, чтобы не слышать переговоров жены, но в конце концов не стерпел. Сейчас он скажет этому сопляку несколько слов, после которых тот долго не уснет. Наглец! Но Ольга угадывала настроение мужа по шагам, по тому, как он отворяет дверь. Она догадалась о его намерении, как только он вышел в коридор. Сказала громко, сердито, решительно:
- Можешь не приезжать! - и повесила трубку.
Зять доехал из поселка тракторного завода в центр за несколько минут. Антонюк не ждал его так быстро. Позвонил воинственно, агрессивно. Иван Васильевич вскочил с дивана, приблизился к двери, чтоб послушать: будет ли Ольга извиняться перед зятем, инструктировать его? Неужто пойдут на кухню шептаться? Он не простил бы жене такого позорного поведения. Нет, у Ольги необыкновенно тонкое чутье и такт.
Зять. Какая муха его укусила?