"Помню. Но было там неумех сколько хочешь. Разве так надо обучать медиков, как мы учили?"
Раскусить ее было невозможно. Еще раза два она выразила недовольство нашими довоенными порядками: и это худо, и то не так. Будыка не удержался, хотя я и толкал его, и язвительно спросил:
"Под властью соотечественников вам живется лучше?"
"Не закидывайте удочки, товарищ офицер. Не клюнет. Я думала, вы умнее. Вас война радует? А я - женщина. Врач. Кроме зова крови, есть зов разума".
Понимайте, мол, как хотите. Странно, что Будыке она говорила "вы", а нам с Васей "ты". Пол конец завтрака, когда немного подвыпили, я попытался было расспросить ее о некоторых знакомых. В том числе и о Свояцком. Тоже не клюнула старушка. Отрезала:
"Не вздумалось ли вам сделать меня своей шпионкой? Вы хитры, но и я не дура… Да и мало меня интересуют эти люди. Я с ними не встречаюсь".
Заплатили мы ей щедро. Рощиха ужаснулась, когда узнала, хотя, чтоб спасти Надю и ребенка, ей ничего не было жалко. Просила не говорить партизанам, как дорого нам обошелся этот вынужденный визит немки-акушерки. Будыка тоже ворчал. Провожая Буммель, порывался предупредить, что если партизан, который ее повезет, не вернется… Но я разгадал его намерение. Остановил: никаких предупреждений! Будем верить до конца. Партизан вернулся. И привез полный чемодан бинтов и лекарств разных - как раз того, чего у нас не хватало. Золотая бабуля. Ругала на чем свет стоит. Однако оказалась человеком. За наше доверие и щедрость так же щедро отплатила. И потом выручала не раз. Медикаментами. Только медикаментами. Мол, выполняю долг врача - и не более. А нам от нее больше ничего и не надо было. Связных у нас хватало.
Будыка тогда сказал, когда мы рассматривали присланные Анной Оттовной медикаменты:
"На этот раз, командир, интуиция тебя не подвела. Но когда-нибудь ты погоришь из-за своей доверчивости".
Горел. Однако не сгорел. Не сгорел, Валентин Адамович! А людей, случалось, выручал. Может быть, и Надю спас этим немецким антибиотиком. И Виту.
Спят мать и дочь на одной кровати. Нет, мать не спит. Я слышу по твоему дыханию, Надя. О чем ты думаешь? Почему тебе не спится? Спи. Добрых снов тебе, мой хороший друг. Пора и тебе уснуть, неугомонный пенсионер. Завтра - в путь.
Глава IX
Жалуются на вас, Иван Васильевич.
- Лично на меня?
- На вашу комиссию.
- Будыка?
- Догадливы. Разве комиссия занималась только институтом?
- Однако теперь - институтом.
- Сколько тянется это "теперь"? Не слишком ли долго?
- Вы хотите от пенсионеров такой же прыти, как от штатных работников?
Секретарь горкома, начавший разговор как будто строго и неприветливо, вдруг рассмеялся.
- У таких пенсионеров, как вы, иной раз больше прыти, чем у наших… Я своих инструкторов пока не подстегну… Не скажу, что горят на работе…
Антонюк насторожился: не подсмеивается ли секретарь над прытью пенсионеров? Болезненная подозрительность, не свойственная ему раньше, появилась в последнее время. Но то, что говорил секретарь, как он это говорил, успокоило. Порой шутливое слово всего серьезнее и всего красноречивее. Смех, как ничто, раскрывает человека.
Евгений Павлович - новый работник, год, не больше, на этом посту. В официальной обстановке Антонюк встречался с ним не раз. Тогда почему-то больше занимало: какой ты руководитель, что знаешь и умеешь. А сегодня, пока обменивались общими фразами о зиме, о том, как много она отнимает человеческой энергии - такие снежные заносы! - Ивану Васильевичу все хотелось спросить у секретаря, сколько ему лет; раньше это его не интересовало, и он не узнал. У Евгения Павловича больше седины, чем у него, хотя тот, безусловно, моложе лет на пятнадцать. По сути, молодой еще человек, в расцвете сил. Но удивительно изменчивое лицо: иногда кажется совсем старым, суровым, а иногда юношески молодым и добрым, как сейчас, когда оно освещено улыбкой. Антонюк сказал:
- Что до прыти в работе, так ее, верно, было мало, если так рано попросили уступить место более молодому.
- Или, может быть, слишком много? - прищурился секретарь.
- А вот в лесу, на охоте, не догоните, могу похвастать. По любому снегу. На лыжах и без лыж.
- Вы, охотники, крепыши.
- Мы как законсервированные. Не стареем. Не сгибаемся. Помираем на ходу. Вы что-то рано поседели, Евгении Павлович. Простите, сколько вам лет?
На лицо сразу легла тень строгости, усталости.
- Подошел возраст, когда я начинаю вас догонять.
- Не торопитесь. - пошутил Антонюк. Но, увидев, что не склонен человек говорить о своих годах, вернулся к делу, по которому его пригласили.
- На что жалуется Валентин Адамович?
- Говорит - из-за вашей проверки институт лихорадит. Мешает творческой работе.
- Творец!..
Секретарь внимательно посмотрел на Антонюка.
- Что вы так… пренебрежительно? Крупнейший наш ученый.
- Я не посягаю на его научный авторитет. Но чем мы ему мешаем? Лично с ним, кажется, никто из нас еще не говорил.
- Вот это и худо. Это людей нервирует. И вы не говорили?
- Я говорю с Будыкой почти каждый день. Но я не специалист. А общих выводов у нас пока еще нет.
- Кстати, он ставит вопрос о некомпетентности комиссии. Не специалисты.
- Неверно. В комиссии есть инженер-машиностроитель. Между прочим, не пенсионер еще. Есть экономист-плановик. А в таких областях, как партийная работа, кадры, полагаю, можем и мы, пенсионеры, разобраться.
- Думаю, что можете, - согласился секретарь и помолчал, искусно вертя в пальцах толстый синий карандаш. - Какие у вас отношения с Будыкой?
Антонюк удивился.
- Он говорил что-нибудь о наших отношениях?
- Нет. Но говорили другие. Еще тогда, когда комиссия начинала работу.
- Мы вместе партизанили. Вместе хлебали и беду в радость. Два десятка лет друзья, дружим семьями. Вам говорили другое?
- Да нет. Это же. Потому, признаюсь, мне тогда не понравилось, что группу возглавляете вы. И вас не понимал - зачем согласились? В конце концов, никто вас не заставлял. Добрая воля.
- Не подкапываться под Будыку или под кого-нибудь я шел. За многие годы работы я привык понимать партийную проверку как способ помочь организации, людям. За исключением, разумеется, чрезвычайных случаев, когда требуются срочные оргвыводы. Валентин Адамович - хороший инженер, ученый, человек с головой. Но и у него есть свои слабые места. Я их знаю лучше, чем кто бы то ни было. Мне хотелось помочь старому товарищу… Со стороны всегда виднее.
- Он это понял иначе.
- Жаль. Но он человек настроения. Пошуметь, показать себя любит, но и переубедить его можно. А делу было бы на пользу.
Секретарь тайком вздохнул.
- Жаловался он не в горкоме. Выше. Оттуда был звонок. И в довольно категорической форме. Ваша ошибка, что вы слишком затянули проверку. Это действительно, как там сказали, пенсионерские темпы.
Опять пенсионерские! Иван Васильевич разозлился. Секретарь, этот молодой поседевший человек, вдруг поблек в его глазах. "Неужто и ты испугался? Ох, до чего ж мы боимся, чтоб не вытащили из-под нас кресло! Кто-то там позвонил, не разобравшись, и ты готов бить отбой, тоже не вникнув в суть дела".
Сказал грубо, со злостью:
- Все ясно, товарищ секретарь. Пенсионерскую лавочку закрыть! Работу комиссии - на свалку. Не мешать ученым! Так?
Евгений Павлович чуть заметно улыбнулся и с укором покачал головой:
- Горячий вы человек, Антонюк.
- Да уж какой есть. Переделываться поздно.
- Так вот что. Не так! Вовсе не с такими намерениями я вас пригласил. Тут вы явно поторопились с выводами. Скажите, может уже быть серьезный разговор по результатам работы комиссии? Чтоб не по мелочам. Не только о том, что Будыка взял на работу своего сына.
- Сын его - из лучших работников.
- Даже так? - удивился секретарь.
- Настоящим ученым будет. Для разговора хватит других тем. Более серьезных. Например, насколько автоматы, спроектированные институтом, находятся на уровне достижений мировой конструкторской мысли. Выше или ниже?
- Комиссия сумеет в этом разобраться?
- Попробуем.
- Последняя их автоматическая линия выдвинута на Ленинскую премию.
- Быть выдвинутым - еще не значит получить. Покрасоваться, правда, можно. В списках. Поднять себе цену. Кое-кто удовлетворяется этим.
- Думаю, Валентин Адамович рассчитывает на большее.
Ивану Васильевичу вдруг стало весело. Наверное, потому, что представил разговоры со старым другом, или потому, что понял, как нелегко было секретарю сделать выбор: и после того, как высказал свое принципиальное решение, все еще взвешивает, примеряет, тянет разговор, будто бы оспаривает собственное решение или хочет предупредить Антонюка, с кем тот имеет дело.
- Ученые института когда-нибудь получат премию. Но им надо помочь.
- Им или их директору? Антонюк засмеялся.
- Евгений Павлович, скажите Будыке, что работа комиссии ему помогает получить премию. Эх, выдаст мне Валентин! Но ничего. Бывало, что мы за пистолеты хватались. Однако ничто не разрушило нашей дружбы.
- Прошу об одном: кончайте скорее. Нельзя тянуть, когда такие жалобы.
- Спешить не будем, чтоб не наломать дров. Но постараемся не затягивать.
День был серенький. Оттепель. На тротуарах скользко. Здесь, на боковых улицах, их не очень-то чистят. Полагаются на совесть дворников. Если пройти на рассвете, можно увидеть, как лопатами, доисторическим способом. Скребут их старые женщины-дворничихи. Где тротуар нечищеный, так и знай: тут дворник мужчина, ему после вечерней попойки не подняться на рассвете. Иван Васильевич пробовал проверять: из четырех случаев ошибся только раз. За два года он изучил эти улицы лучше, чем за двадцать предыдущих. Каждую заплату на асфальте, трещину в стене, каждую витрину (их тут немного), каждую липу и каштан. И - странно! - не надоело. Он любил этот уголок. Любил здесь гулять, медленно, по-пенсионерски, потому что спешить было некуда.
Ольгу Устиновну прямо пугала такая медлительность человека, за которым раньше приходилось мчаться чуть ли не бегом, когда выходили погулять, в гости или в театр. Иначе он ходить не умел. Она, верно, обрадовалась бы или еще больше испугалась, если б увидела, как Иван Васильевич вышел из горкома, как шел по скверу к проспекту на троллейбусную остановку. В коридоре горкома, шагая по мягкой ковровой дорожке, подумал:
"Будыка жалуется на такую скромную комиссию? Дрянь твое дело, Валька! Дрянь. Надо тебе помочь. Веселенький у нас будет разговор. Но я не отступлю - ты меня знаешь".
Не было ни капли иронии или язвительности в этой мысли, во внезапном желании поскорее встретиться со старым другом, поговорить с ним. Искренний порыв души. Он не стал даже звонить по телефону, чтоб узнать, в институте ли Валентин Адамович. Не хотел размагничиваться, тушить свой душевный порыв. Разозлился на студентов, которые бесцеремонно оттеснили его от входа в троллейбус. Пришлось одну машину пропустить. Не заметил дороги в три километра - таким горел нетерпением, хотя сознавал, что это, наверное, будет нелегкая беседа, что они могут немало испортить друг другу крови, как случалось уже не раз.
- Здесь шеф?
Секретарша всегда встречала приветливо, любила перекинуться словцом, пошутить. А тут как будто испугалась.
- У Валентина Адамовича люди. Но - пожалуйста, пожалуйста, - и сама отворила красиво отполированную дубовую дверь, объявила, как на дипломатическом приеме: - Иван Васильевич Антонюк!
- Заходи. Что ты там зацепился за Галину? - прогудел в глубине огромного кабинета голос Будыки.
Валентин Адамович не встал из-за своего овального модерного стола с особыми полочками по бокам, не поднялся навстречу гостю. Он даже не бросил работы - чтения бумаг. Не из пренебрежения. Наоборот, подчеркивая этим, что зашел очень близкий, свой человек. С одной стороны лежал грудью на столе, коленями на кресле, Клепнев, выставив прямо против двери свой широченный бабий зад, засаленные штаны на котором натянулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Он тоже не обернулся. Его поза возмутила Ивана Васильевича.
"Толстая свинья".
У другого конца стола скромно сидел главбух, высокий, хорошо одетый, красивый старик. Бывает же красивая старость! За спиной у Будыки стоял его заместитель по материально-техническому снабжению и тыкал пальцем в бумаги.
- Да разберусь без тебя. Гудишь, как шмель над ухом. Здорово, Иван, - Валентин Адамович бегло взглянул, протянул руку. - Посиди, пока я расправлюсь с этими кукурузниками… злодеями… мучителями моими. - Слова эти он произносил округло и вкусно, с шутливым добродушием.
Бухгалтер и снабженец довольно ухмылялись: вот, мол, какой у нас директор, душа человек. Клепнев хохотнул так, что, казалось, забулькало где-то в его бездонной утробе. Он наконец сполз со стола, жестом сопляка-мальчишки подтянул штаны и после этого энергично выбросил руку навстречу Антонюку.
- Здоровеньки булы, персианальный.
Будыка недобро блеснул глазами на своего верного слугу. Не отрываясь от бумаг, спросил у гостя:
- Куда ты удрал так внезапно? - И продекламировал - "Иван бежал быстрее лани".
- "Быстрей, чем заяц от орла", - продолжил Клепнев опять наваливаясь на стол и суя нос в директорские бумаги.
- Дорогой Эдуард Язепович, дирекция и партком были бы вам глубоко признательны, если бы вы поприсутствовали на лабораторном испытании БВ-65.
Хотя сказал это Валентин Адамович все тем же шутливо-дурашливым тоном, но Клепнев понял, что его вежливо просят выметаться из кабинета, да только не сразу до него дошло - за что? Почему вдруг так изменился директор? Клепнев не сполз, как раньше, а соскочил со стола, подтянул штаны, которые никак не хотели держаться на его круглом животе, покраснел.
- Сейчас ехать?
- Ласкач звонил полчаса назад, Я обещал сам приехать, но видишь: дела, люди… Одна нога здесь, другая там. Скажи - пускай начинают. Передай Ласкачу, чтоб потом показал мне режимный график.
Эдик, шутовски отсалютовав всем сразу, покатился к двери.
- У тебя надолго, дед? - спросил Будыка у бухгалтера, подписывая бумаги снабженца.
- Пять минут.
- Знаю я твои пять минут! Вон какую папку приволок! До тебя партгосконтроль уже добрался? Нет? Странно, что они не начали с поисков финансовых махинаций, наших с тобой. Ведь ты, дед, известный растратчик. А я аферист-рецидивист. Белянков - наш агент. Пожондная (почтенная) компания. Бухгалтер укоризненно, с мягкой улыбкой на красивом лице покачал головой, глядя при этом на Антонюка: полюбуйтесь, мол, что за шутник наш директор, иногда пересаливает, но чего не простишь остроумному человеку!
- Зайти попозже, Валентин Адамович?
- Зайди попозже, дед.
Когда Будыка наконец всех выставил из кабинета и они остались вдвоем, Иван Васильевич пересел в мягкое кресло на место бухгалтера. Очень удобное кресло. Вообще ему нравился этот просторный, со вкусом обставленный - ничего лишнего! - кабинет. Он даже немного завидовал Будыке - тогда, когда у него был еще свой кабинет, тесноватый, со старой мебелью. В таком кабинете, как у Будыки, появляются масштабные, широкого охвата мысли. И в то же время как-то легче отключиться от дел, от серьезных размышлений, чтоб несколько минут отдохнуть в таком вот мягком кресле. Выкурить хорошую сигарету, выпить чашку кофе. Между прочим, Будыка и это умел организовать: кабинет его чуть не единственное место во всем городе, где гостю быстро и красиво могут подать настоящий кофе. Иван Васильевич пожалел, что давно бросил курить, вдруг почему-то захотелось взять папиросу. И кофе захотелось. Валентин словно прочитал его мысли. В дверях уже стояла секретарша.
- Галина Артемьевна, нам кофе. По последнему рецепту.
- С коньяком?
- Ах, Галина Артемьевна! Выдаете меня с головой. И кому? Партгосконтролю!
- Не кривляйся, Валька, - просто сказал Иван Васильевич, когда секретарша закрыла за собой дверь. - Не такой уж ты талантливый комик!
- А может, мой талант только раскрывается? Почем ты знаешь?
- Поздно.
Будыка вышел из-за стола, сел в кресло напротив, лицом к лицу, спросил серьезно, с сердечностью и заботой близкого человека:
- Как там Вася?
Ивана Васильевича тронула его забота. Ольга права: что бы ни случалось, как бы там ни было, Валентин всегда оставался самым близким, самым верным другом семьи, никогда не отворачивался.
- Ничего. Несет службу, как говорят военные.
- Что-то очень уж неожиданно ты сорвался. Ольга назавтра позвонила Миле встревоженная. Не поверила тебе, что ничего не случилось. Я тоже обеспокоился. Попросил генерала Воднева по их линии связаться с Крымом, с частью. Он вечером мне позвонил, что все в порядке, Василий Иванович Антонюк жив, здоров, на прежнем месте, несет службу исправно и так далее.
- Напрасно ты беспокоил людей.
- Я же знаю тебя не хуже, чем Ольга. Не в твоем характере такие поездки.
- К сыну?
- Много раз ты ездил раньше?
- Не попрекай. Видно, старею. Больше стал думать о детях. Иногда чувствую, не все сделал, что мог. Для детей.
- А чего недоделал? Разве только с Василием поторопился…
В порыве дружеской откровенности захотелось рассказать о посещении Нади, о Виталии, о своем неожиданном признании. Посоветоваться, как держать себя дальше, например, в случае, если Вита приедет, а она, наверное, приедет… Что сказать Ольге, Ладе? С кем еще посоветуешься об этом? Главное - ничего объяснять не надо. Валентин все знает до мелочей… И все поймет… "А поймет ли?.." - остановило сомнение, возникающее уже не впервые. Показалось, что и тогда, в партизанской землянке, Будыка не все понимал. А теперь, когда взошел на вершину славы, стал хозяином этого великолепного кабинета, давно уже слушает и слышит в первую очередь самого себя. А может быть, это он, Антонюк, в последнее время замкнулся, стал подозрителен и недоверчив? Когда человека считаешь другом, надо идти к нему, как говорят, с сердцем на ладони. А он? Так он приходил к Валентину?
- Сын сказал тебе что-нибудь неприятное, что ты нахмурился?
- Нет. Мы хорошо поговорили. Вася не в обиде. И я убедился, что служба ему на пользу. Его море зачаровало. Единственное, что меня немножко огорчает: останется парень на море.
Будыка засмеялся.
- Теперь я вижу, что стареешь, хочется тебе собрать детей под свое крыло? Не выйдет, Ваня! Не те времена! Пускай летят! В море. В космос. Куда кого тянет.
Секретарша принесла кофе. Поставила поднос с чашками на круглый столик. Назвала фамилию человека, который ждет в приемной.
- Попросите его зайти через час. И тогда уже - прямо ко мне. Кто бы тут ни был. А сейчас - пусть извинит меня. Иван Васильевич редкий гость. Хотя по всем линиям ему надлежит наведываться чаще… Как другу…