Не было ответа на это "кто". И непонятно было, почему? Почему поклеп возник теперь, когда он так мало встречается с людьми? Кому он мешает? Чем? Несомненно, есть связь между анонимкой в ЦК и этой. Одна рука. Кто-то боится, что он вернется на работу, на старое место? Кто? Преемник? Но откуда ему знать о Марине и вообще всю эту давнюю трагическую историю? Все до мелочей знает только один человек - Будыка. Валька? Нет! Нет! Нет! Невозможно! Ведь он знает правду лучше, чем Марина.
И сквозь пелену огромного горя мать сумела тогда понять все правильно. Не поверила и теперь, хотя боль многих лет могла сделать ее подозрительной. Никто из партизан слова не сказал в осуждение того, что было сделано. Спасли раненых, детей, женщин. Они с начштаба, в сущности, поровну делили ответственность за все операции. Со своей военной вышки Валентин считал удачей и рейд за Днепр, и вывод людей из лагеря, и бой после фашистской провокации с обменом немцев на Петю. По его логике все это обыкновенно, буднично: война не бывает без жертв. Смерть братьев Казюр для начштаба - один из не очень значительных эпизодов. В бою за спасение одного из них погибли десятки людей, комиссар отряда погиб. Переболел этим один человек - он, Антонюк. Он один чувствовал вину, о которой написал теперь неведомый недоброжелатель. Не перед отрядом чувствовал себя виноватым. Не перед партизанами. Перед ней - Мариной. И перед теми, кто погиб в бою. Теперь своей сердечностью, своей заботой о его спокойствии, о его добром имени старая измученная женщина вновь пробудила эту боль.
- Марина Алексеевна, я берег ваших сыновей, держал при себе. На глазах. Я мог и в ту ночь оставить их рядом. Но вы знаете, немцы и полицаи прижали нас к Днепру, надо было прорываться с боем. В той группе, которую послали для охраны лагеря, я думал, хлопцы будут в большей безопасности. Вышло наоборот.
Марина остановила его:
- Не казните себя, Иван Васильевич. Кто знает на войне, где кого смерть стережет. Рассказывали вы, видно, кому-то так, как сейчас мне, а поганец этот, - она взяла письмо, стала не спеша складывать его, как будто собираясь разорвать, - враг этот ваш перевернул все против вас. - Протянула письмо: - Нате спрячьте или сожгите. Зачем тревожить Установку?
Все были за то, чтоб продолжать проверку института, - секретарь горкома, председатель комитета. А комиссия распадалась. "Заболело" двое пенсионеров; один из них, отставной полковник, "безнадежно" захворал в возрасте сорока пяти лет. Неизвестно по чьему приказу отозвали на другую проверку, более срочную, штатного сотрудника комитета. К самому Антонюку стали проявлять невиданное раньше внимание, давая ответственные поручения, не формальные, интересные, от которых трудно было отказаться. Поручали дела по разным линиям - через обком, горком, комитет контроля, комитет по охране природы.
Но старого воробья на мякине не проведешь. Все это - он знал - неспроста. Кто-то где-то тешил себя мыслью, что дело с институтом можно будет "спустить на тормозах" и без того затянувшаяся проверка еще больше затянется, а Будыка не дурак, за это время наведет порядок в своем большом и сложном хозяйстве. И тогда на бюро горкома или на заседании комитета, если обсуждение состоится, о всех ошибках можно будет говорить в прошедшем времени. А это имеет большое значение для выводов: руководитель понял, выправил.
Одного не мог взять в толк этот "кто-то где-то", что Антонюк согласился проверять и настойчиво продолжает работу совсем не для того, чтоб утопить директора или еще кого-нибудь, а именно для того, чтобы Валентин, старый друг, действительно неплохой человек, способный конструктор, понял свои ошибки, навел порядок в институте и не увязал глубже в трясине, куда тащили его разные жуки и клепни - слепни.
Антонюка не так уж возмущали люди, которые незаметно, тихо, хитро нажимали на разные тайные рычаги и кнопки. У них не хватало решимости действовать открыто. Не то время - нет былой уверенности в своей непогрешимости. Он смотрел на их действия с юмором. Возмущал Будыка: все идет от его нажима, от его неколебимого убеждения в своей незыблемости. Нет, мелкие недочеты, ошибки Валентин Адамович признавал - все то, что не задевало его славы ученого, что можно свалить на подчиненных: за всем, мол, не углядишь. Но именно эта снисходительная уступка - "на тебе косточку и отцепись!" - методы Будыки, применяемые им приемы, вроде истории с Геннадием, больше всего злили Ивана Васильевича, поддерживали его упорство и настойчивость. Выполнял поручение по охране природы и снова шел в институт. Случалось, что из шести членов комиссии являлся он один.
Видел: сотрудники над ним подсмеиваются. А Валентин снова стал добрым и приветливым.
- На кой тебе сдался мой зять? - спросил ого Антонюк.
Будыка победно хохотнул.
- Думаешь, тебя хочу улестить? Нет. Отлично знаю: такого дьявола, как ты, ничем не улестишь. А ты это подумал? Признавайся. Преувеличиваешь, Иван, свою роль. Взял я твоего зятя из эгоистических соображений. Можешь записать в акт. Понадобился инженер в секретную лабораторию. Зачем мне искать неведомо кого, брать по рекомендации Жука или Клепнева? Чтоб ты еще один факт записал? Я взял человека, которого хорошо знал, члена партии с чистенькой биографией, сына колхозника, зятя персонального пенсионера. Хитер Будыка? Хитер. Осторожен. Но и смел! Не боюсь ответственности! Не боюсь сплетен! Даже твоей комиссии не боюсь. Съел?
После этого разговора появились-таки у Антонюка сомнения: может быть, и правда, все факты, которые они выявили и которые кажутся ему важными, для Будыки как ученого, для развития автоматизации - мелочь. В большом деле и большие промахи можно простить. Пускай последние автоматы не оригинальны по конструкции, но, по-видимому, пользу промышленности они принесут немалую - тут Валентин, наверное, прав.
Но от сомнений ничего не осталось после того, как Иван Васильевич побывал на партийном собрании в институте. Обсуждали итоги научной работы минувшего года. Вообще-то собрание как собрание. Инструктор райкома записал его в актив работы парткома и своей собственной. Было много выступающих. Была критика и самокритика. Но что поразило Антонюка - чуть не в каждом выступлении открыто или в подтексте звучало: под руководством Валентина Адамовича, благодаря Валентину Адамовичу, только Валентин Адамович мог добиться…
Антонюк сидел в сторонке, вглядывался в лица коммунистов и видел: есть люди, которые придерживаются другого мнения, хотя, может быть, не отрицают авторитета Будыки - скептических улыбок не видно. Но эти молчат. Почему? Странно, что сам директор принимает все выступления как совершенно естественные. Не похоже, что он организовал их специально для райкома, для комиссии. Нет, скорее всего такие выступления здесь явление обычное. С ними свыклись. На них, вероятно, смотрят как на пропаганду достижений всего института. Мало кто думает, как это опасно. Для Будыки. Для коллектива. Нет, эту болезнь пилюлями не вылечишь. Нужна операция. А на операцию не согласны ни сам пациент, ни близкие и далекие. Как переубедить? Кого нужно в первую очередь переубеждать? После собрания Будыка стал, кажется, еще более самоуверен. Узнал, что Антонюк в институте, специально, видно, пришел в плановый отдел, начал подтрунивать при сотрудниках:
- Один? Расползается что-то твоя комиссия. Вожжей нет. Нету. Слаб ты стал, Иван. У нас в буфете выявлена растрата. Вот козырь! Займись. Очень может быть, что это ученые, обжоры и пьянчуги, обсчитали несчастную буфетчицу. Доктор наук Будыка… видишь, как раскормился? - похлопал себя по животу. - Кандидат Борецкая… она по две курицы съедала… Какой буфет выдержит!
Плановики и экономисты весело смеялись. Любили директора, особенно женщины, - за простоту, остроумие. Да и внешность: мужчина что надо! Антонюк не поддержал его фиглярства. Сказал серьезно: - Посоветуй, Валентин Адамович, на каком заводе лучше проверить экономическую выгодность замены старого оборудования вашими автоматами.
- На каком? Можешь поехать в Иркутск. Далеко? В Каир. Не дадут разрешения? В Ереван. Нет командировочных? Я могу выдать из своих средств. Нам такие данные тоже понадобятся. Идет?
- Идет. Давай в Иркутск. Пошли, выписывай! - взял Будыку за локоть и повел в коридор.
Валентин Адамович несколько растерялся.
- Ты что, серьезно вознамерился ехать?
- Я ведь не такой шутник, как ты. Идем, идем.
- Не будь идеалистом, Иван. Как я могу дать командировку человеку, не имеющему отношения к институту?
- Тогда, так твою… не паясничай перед людьми! А то дам по морде - иди тогда жалуйся на меня куда хочешь, - Антонюк развернулся, как для удара.
Будыка испуганно отступил - знал характер своего командира. Укоризненно покачал головой:
- Стареешь, Иван. Шутку перестаешь понимать. Плохой симптом. Дружбой не дорожишь.
Опять хотелось сказать, что дорожит дружбой, очень дорожит и все, что делает, делает для его же, Валентина, пользы, из дружбы. Но чувствовал, что нет у него нужных слов, а над обычными Будыка посмеется: "пионерский идеализм". Поэтому не стал больше разговаривать на эту тему. Хватит, один раз поговорили. Но потом, уйдя, несколько дней чувствовал себя нехорошо, словно виноватым или побежденным.
Глава XI
Лада сообщила родителям:
- Один гжечный кавалер предлагает свое сердце и просит моей руки.
Лада имела привычку разговаривать шутливым тоном. Даже близкие не всегда понимали, когда она серьезна, а когда дурачится. Сидели за столом. Ужинали. Мать не придала ее словам значения. Улыбнулась ласково, как над маленькой шалуньей, укоризненно покачала головой: мол, когда ты станешь, наконец, взрослым человеком! А Иван Васильевич насторожился, почувствовал, что дочь говорит не шутя, даже волнуется и хочет скрыть это под иронией. Лада пытливо посмотрела отцу в глаза, спросила с некоторым раздражением:
- Почему вы не спрашиваете - кто? Вас это мало интересует?
- Ждем, что сообщишь сама. Кто сказал "а", тот должен сказать и "б".
- Да "б"! Жених крепко стоит на ногах. Имеет твердую основу. В лице родителей. И свою собственную - ученую степень. Правда, первую покуда. Однако можно не сомневаться: будет иметь и вторую. Все будет иметь!
Антонюк понял, о ком идет речь. Особой неожиданности здесь не было.
- Феликс?
- Ты удивительно догадлив, папа.
- Это серьезно?
- Насколько я понимаю, с его стороны - весьма серьезно.
- Будыка? - ошеломленно переспросила мать, уразумев наконец, что Лада не шутит.
- Похоже, дорогие родители, что вы очень удивлены. Почему? Вот что интересно. Мне двадцать три года. Я что переспелая вишня: вот-вот сорвусь, и неведомо, в чей рот попаду. А мне хочется попасть в надежные руки. Ни высшая математика, ни ядерная физика не освобождают от биологических законов. Они действуют равно для всех. Не стоит забывать об этом. Наконец, что вы можете возразить против такого союза? Я - дитя города, дитя относительной роскоши. Привыкла жить на уровне современной цивилизации. Я получу для этого все: квартиру, дачу, машину.
Теперь уже и отец не понимал: издевается ли Лада над своим возможным замужеством или убеждает самое себя? Если убеждает, то это еще одно его поражение, еще одно разочарование, может быть, самое тяжелое. Даже в том случае, если замуж она за Будыку не выйдет. Пусть выходит за кого хочет, но только без таких рассуждений, без такой философии.
- Кроме всего того, что ты перечислила, нужно еще одно - любовь. И она, между прочим, не делится ни на какие этапы и периоды, - перефразировал недавние ее слова, чтоб осторожно, не в лоб, напомнить о моряке.
- А может быть, это пережиток, от которого человечество должно избавиться?
Нет, она, кажется, шутит. Если так, то можно, пожалуй, переходить на такой же тон.
- Ты что, решила задачу?
- Не знаю, правильно ли, но решила. Ольга Устиновна всплеснула руками.
- Дала согласие?
Лада в ответ на испуг матери подарила ей бодрую улыбку, а на отца посмотрела все так же пытливо, как бы стараясь догадаться, чего он ждет.
- Нет. Я сказала, что поговорю с вами. Что вы посоветуете?
- Феликс будет хорошим мужем, - не задумываясь, сказала Ольга Устиновна и тяжело вздохнула: - Перестарок, правда. И нудный.
Лада захохотала.
- Чудесно, мамочка! Великолепная аттестация! После нее нельзя не выйти за него замуж!
Что ей посоветовать, что сказать? Нелепо думать, что это со стороны Будыки какой-то подвох, что он хочет женитьбой сына смягчить его, Антонюка, или поставить в неловкое положение, заставить отказаться от участия в комиссии. Почему Будыке бояться какой-то, в сущности, полуофициальной, самодеятельной проверки? Так, несколько блошиных укусов; неприятно, но опасности никакой. Сейчас можно скорей подумать, что все как раз наоборот: Будыкам давно хотелось породниться с ними, закрепить долгую дружбу родством, потому Валентина и нервировало его участие в комиссии. Приглашение Геннадия на работу тоже могло быть от души - из желания сделать семье что-нибудь приятное. Нет, это вряд ли. Не так Будыка наивен. Хорошо зная его, Валентин не мог не догадаться, как Антонюк примет историю с зятем. Там, безусловно, был расчет, двойной пли тройной. Но какой расчет может быть у него здесь, в женитьбе сына? Что ответить Ладе? А зачем ломать голову? Он может ответить только одно!
- Я старомодный человек и повторяю то, что уже сказал. Я признаю только один мотив для замужества или женитьбы - любовь. Но я полагаю, что к Феликсу у тебя ее не было, нет и…
- Да откуда ты знаешь, Иван? - попыталась смягчить категоричность его слов жена.
Лада спросила у матери:
- Ты, мама, за то, чтоб я дала согласие?
Ольга Устиновна смешалась. Всегда спокойная, уверенная, что для детей она высший авторитет и судья, мать вдруг почувствовала себя беспомощной, как бы лишней здесь, и потому рассердилась:
- Не мне с ним жить. И машина его мне не нужна!
А через несколько дней после этого разговора вдруг, без телеграммы, прилетели на побывку Василь и товарищ его Саша Павельев - тот самый веселый часовой, который первый задержал Антонюка в горах. Что мать расплакалась от радости - вполне естественно, женщина есть женщина. Но и сам Иван Васильевич обрадовался приезду сына необычайно - до непривычной, несвойственной ему чувствительности, так что потом даже было ему немножко неловко. Нет, он не прослезился. Но тискал ребят в объятиях, тыкал кулаками в плечи, живот, без причины смеялся. Лады дома не было. Ребята сразу отправились ее разыскивать, даже отказались пообедать, только побрились. Тогда Ивана Васильевича вдруг осенило, и новый смысл приобрели Ладины слова об этапах любви. Он ничего не сказал жене, но ему очень захотелось посмотреть, каковы они вместе, Саша и Лада. С нетерпением ждал, когда они вернутся. Молодежь не спешила домой. Ольга Устиновна, озабоченная тем, что стынет обед, жаловалась:
- Приехал сын и даже не дал на себя поглядеть. Где можно бродить столько? В такой мороз!
Ртутный столбик на градуснике за окном опустился до двадцати пяти. Январь выдался снежный и морозный. Даже Антонюку, закаленному охотнику, не очень-то хотелось на мороз из теплой квартиры. Дети вернулись к ужину.
- Были в ресторане? - с обидой спросила Ольга Устиновна.
- Мама, не были, - отвечал Василь. - Мы же знали, сколько ты вкусностей наготовишь. Нагуливали аппетит. Теперь нам хоть вола подавай!
Лада и Василь помогали матери накрывать на стол, замораживали на балконе принесенную бутылку шампанского. Между прочим, шампанское это тоже заставило Ивана Васильевича насторожиться. Даже испугало: "Неужто так сразу, с ходу, не поговорив с матерью, со мной?" На некоторое время они остались вдвоем с Сашей. Парень, такой острый на язык там, в горах, был молчалив, смущен.
- Простите, что я вот так… не предупредив.
- Что вы, Саша. Друг нашего сына - наш друг. И желанный гость.
- У вас богатая библиотека. Можно поглядеть?
- Пожалуйста.
"Хочешь спрятать от меня лицо. Неужто тебе так неловко смотреть мне в глаза?" Моряк повернулся спиной, открыл дверцу шкафа, вытащил из тесной шеренги толстую книгу в кожаном переплете с непоблекшим золотым тиснением "Императорские охоты в Беловежской пуще".
- У вас много литературы о лесе.
- Я агроном и охотник. Член коллегии комитета по охране природы.
- Я вырос в лесу. Мой отец лесничий. Люблю лес. Хочу учиться, стать лесоводом. Если удастся. Один раз срезался.
- Почему не удастся? Тем, кто отслужил в армии, на флоте, двери широко открыты…
- И все-таки сколько нас спотыкается в этих дверях! - весело засмеялся Саша, повернувшись к хозяину с книгой в руках. И опять как будто смутился, раскрыл книгу.
Иван Васильевич сказал:
- Будет время, гроссбух этот советую полистать. Интересные есть факты. Слышали о наших зубрах?
- А как же!
- Так вот, во время одной императорской охоты гость царской семьи - племянничек кайзера - убил за неделю сорок зубров. И это выдается за доблесть! Прославляется бойня. Мясники!
Саша слушал, кивая головой, медленно перелистывая страницы.
- У нас, в вологодских лесах, лосей много. Бывало, что некоторые браконьеры тоже устраивали бойню. - И, словно испугавшись, что говорит не то, тут же заключил: - Теперь навели порядок.
- Нет, мало еще у нас порядка в лесах и на реках. Уничтожаем безжалостно зверя, птицу, рыбу. Вы охотились?
- Так… начинал… по-детски. Знаю, как держать ружье. Отец мой всю жизнь прожил в лесу, но не охотился. Не любит. Теленка зарезать или поросенка заколоть - лесника звал, а сам уходил из дому. Мать смеялась над ним. Мать все умеет.
Иван Васильевич любил такие беседы - обо всем, - в них малознакомый человек, сам не замечая, рассказывает о себе, обнаруживает свои вкусы, взгляды, раскрывает характер. Хотелось повернуть разговор и так, чтоб у парня прорвались юмор, ирония, смех. Чертики в глазах скачут, но он гонит их прочь. В шутке такая натура открылась бы, верно, полнее, и тогда легче было бы понять его намерения, да и спросить осторожненько проще. Шампанское не выходило из головы. С тревогой ждал, когда позовут к столу. Прислушивался к голосам Лады, жены и Василя. Заглянул в соседнюю комнату. Спросил:
- Скоро кормить будете?