Но на самом деле хотелось, чтоб подготовка затянулась, чтоб больше было времени присмотреться к нежданному гостю. Не очень-то ему понравилось, что стол накрывается больно уж по-праздничному. Не то Лада, не то жена вытащили сервиз, которым пользовались не чаще, чем раз в год, когда были особые гости или особо торжественный случай. Прежде он высмеивал припрятывание дорогих тарелок, супниц и соусников! На кой черт их тогда покупать! Чтоб пылились? А теперь так и подмывало поддеть жену: "А это зачем? Мало, что ли, будничных тарелок?" Но понимал, что такой вопрос встревожит Ольгу: неужели у него, такого некогда широкого, щедрого, появилась старческая скупость - еще одна пенсионерская черточка? Ольга боялась пенсионерской психологии. Саша сказал, перелистывая уже другую книгу - альбом "Эрмитаж":
- Василь собирает книги о море.
- Заворожило его море.
- Готовится в мореходное.
Укололо: ему, отцу, сын не сказал об этом. Вообще надо бы радоваться, но все-таки немножко больно, что это уже не догадка, не предчувствие, а уверенность: не отпустит сына море, не вернется он под отцовское крыло. Может быть, тоже пенсионная болезнь - это патриархальное желание, чтоб дети не разлетались далеко? И все-таки очень уж скоро накрыли великолепный стол! Кажется, прошло всего несколько минут! Перекинулся с парнем десятком фраз, ничего не прояснивших. На столе не было бутылки шампанского, не дававшей ему покоя. Она все еще замораживалась или, может быть, уже согревалась. Но высокие бокалы стояли. Иван Васильевич предложил:
- Не начать ли нам с шампанского?
- Это слишком уж по-интеллигентски, отец, - возразил Василь. - Мы хотим по-флотски.
За столом Василь был всех разговорчивей и шумней. Вел себя хозяином. Как будто не он приехал в гости, а к нему приехали. Но принимал он не родителей, а сестру и друга. Только их. И это усиливало отцовскую подозрительность. Лада, обычно такая шумная, неугомонная, притихла. Но вся сияла, светилась. И тоже, в свою очередь, держалась хозяйкой за столом - отдавая все внимание… нет, не одному Саше, пожалуй, больше брату. Но девичья дипломатия не больно хитра, даже у тех, кто изучает высшую математику и ядерную физику. Нетрудно было увидеть, что внимание ее, радушие через брата, как через трансформатор-усилитель, направлено на его друга.
Впервые в жизни Иван Васильевич чувствовал себя скованным за собственным столом. А мать любовалась сыном, остальное ее мало интересовало; к тому же она часто отлучалась, чтоб подать новое блюдо, сменить тарелки, и ей трудно было уследить за словами, улыбками, взглядами, обобщить их и осмыслить. У нее была еще одна забота: почему опаздывают Майя и зять? Раза четыре звонила. Ивана Васильевича это мало беспокоило, не очень-то хотелось встречаться с зятем после того разговора.
Когда наконец налили шампанское и ничего не произошло, ничего не было сказано, кроме шутливого грузинского тоста, который по просьбе Василя произнес Саша с очень похожим и поэтому смешным акцентом, Иван Васильевич повеселел. Не успокоился, но порадовался, что у детей хватило такта не взорвать над головами родителей бомбу.
Пришли Маня и Геннадий. Но теперь даже зять не мог испортить хорошего настроения. Наоборот. Глядя, как Геннадий жадно выцеживает из бутылок остатки вина, "выжимает по тридцать три капли", сетует, что опоздал, - "Все из-за Майи! Такая копуша!" - Иван Васильевич все больше веселел. Пригласил ребят завтра на охоту - на белячка, на лиса. Те сразу с энтузиазмом согласились. Но Лада решительно заявила:
- Никуда они не поедут! Вырвались в настоящий город со своей горы на семи морских ветрах - и снова в лес? Нет!
Слова ее для гордых, независимых, уже захмелевших моряков, что командирский приказ.
- Не поедем, Саша?
- Не поедем. Поймите, Иван Васильевич.
- Понимаю.
- Нет, вы только, пожалуйста, не обижайтесь. Нам лучше по музеям, в театр…
- Давайте по музеям, давайте в театр. А я поеду, поброжу по лесу. Зайчатиной вас попотчую.
Укладываясь спать в приподнятом настроении, Иван Васильевич сказал жене:
- Готовься к свадьбе, мать.
- Какой свадьбе? Ведь все затихло.
- Ты так думаешь? И не видишь, что приехал настоящий жених?
- Этот? Лада не такая глупая, ей не восемнадцать лет. В ее возрасте так не бывает - бух, как в прорубь. Парень еще служит. Потом учиться будет. Не такой ей муж нужен.
- Очень уж ты рассудительная стала!
- Да уж не ребячусь, как ты. Постоянные фантазии.
- Увидим.
Она помолчала, вздохнула, видно, посеял тревогу в ее душе.
- Хотя от твоей дочери всего можно ждать.
- От моей?
- Твой характер.
- Такой уж он дурной? Ольга ответила ласково:
- Ваня, не дурной, но и не легкий. Ой, нелегкий! - И поцеловала мужа в лоб, как ребенка.
То, чего Антонюк ждал и, не случись это, был бы, верно, разочарован, - значит, плохой он психолог! - произошло на четвертый день пребывания гостей. Произошло очень просто, обыденно, за будничным обедом, на столе не было даже бутылки вина. Лада постучала ложкой по тарелке.
- Внимание! - И заговорила напыщенно-трагическим голосом: - Господа, я должна сообщить вам пренеприятное известие…
Иван Васильевич сразу понял: вот оно! Нетрудно было понять, сидя напротив гостя: Саша покраснел, как девочка, виновато захлопал глазами. Василь с неестественно серьезным выражением лица, по-армейски вытянулся, как при оглашении торжественного приказа. Только мать не догадалась, она думала, что Лада, как всегда, хочет пошутить, и заранее улыбалась, одновременно одобряя и укоряя дочку, собираясь сказать: "Когда ты, наконец, повзрослеешь, Лада! Такой серьезной наукой занимаешься!". Может быть, эта неуместная улыбка матери заставила Ладу отбросить всякую театральность и сказать просто и задушевно:
- Милые мои родители, я выхожу замуж.
Улыбка застыла на губах Ольги Устиновны. Василь тихо провозгласил:
- Ура! Ура! Ура!
- Мама! Никаких сцен, никаких слез. Все решено. Даже записано. Только к тебе, папа, одна просьба. По каким-то там, хорошим или плохим - не знаю, - законам загс регистрирует брак через две недели после того, как подано заявление. Мы подали сегодня. И у нас - вы знаете - нет этих двух недель. Если ты пойдешь, папа, и поручишься за нас - запишут раньше. Мы тебя очень просим.
Поднялся Саша, лицо его было уже не красным, а в буро-лиловых пятнах.
- Ольга Васильевна… Василь… Иван Васильевич. Простите, Ольга Устиновна… Я… я прошу простить, что так… мы люди военные… Я полюбил Ладу тогда, летом… Я… я прошу ее руки…
- О боже! Как старомодно! - схватилась за голову Лада с притворным возмущением.
Василь захохотал.
- Руби концы. Саша!
- А шампанское где, черти? Шампанское где? - закричал Иван Васильевич. - Не стыдно вам? Эх, вы!
Дети смущенно переглянулись. Он встал из-за стола, ушел в кабинет, напугав молодежь: неужто обиделся отец? Вернулся с бутылкой шампанского, которую тайком купил на всякий случай. Василь снова крикнул:
- Вива! Полундра! Свистать всех наверх.
А мать вдруг разрыдалась, упала лицом на стол, судорожно забилась. Возможно, ей показалось, что все они - дети, отец - были в сговоре между собой, одна она ни чего не знала. Все смутились, растерялись, стали утешать кто как умел. Лада обняла мать, поцеловала в ухо.
- Мамочка, милая, почему ты? Ну, что случилось? Не огорчай нас в такую минуту.
- Ольга Устиновна, не обижайтесь, пожалуйста.
- Мама, это моя выдумка. Меня вини. Саша тут ни при чем! Саша хотел поговорить с тобой, с отцом…
- Ольга, успокойся, пожалуйста. Я ведь тебя предупреждал. Зачем теперь эта нетерпка? Скажите, пожалуйста, какая трагедия! Дай лучше бокалы. Выпьем за их счастье.
По широте своей натуры, по неопытности или, может быть, нарочно - от радости - Лада спутала все расчеты отца и матери - сколько гостей пригласить, где кого посадить? Пришло, должно быть, полкурса физиков - простых, подстриженных под бокс парней и бородатых юношей, девушек в сверхмодных платьях и в вовсе простеньких, дешевых (одни из желания выразить пренебрежете к обывательскому поклонению моде, другие, верно, оттого, что на моду не хватает студенческой стипендии). Пришли два малийца. Принесли искусно вырезанную из черного дерева статуэтку молодой негритянки - символ матери. Особенно любовно художник вырезал грудь - необычайной красоты. Юные шутники стали молиться черной богине, касаясь статуи, как святыни.
Молодежь до того, как пригласили к столу, вела себя независимо, шумно, на пожилых гостей не обращала внимания, казалось - полностью игнорировала присутствие дедов и отцов. Кое-кто из ребят не постеснялся без приглашения, без тостов дегустировать поставленные на стол напитки, правда, только в комнате, отведенной для молодых гостей.
Женщины подпенсионного возраста качали головой, вздыхали, перешептывались: вот, мол, какие дети пошли! Ивана Васильевича и Ольгу Устиновну ничто в поведении Ладиных гостей не задевало, они хорошо знали этих юношей и девушек, таких угловатых в жизни, иногда несдержанных в проявлении чувств, но упорных в учебе, в завоевании глубин и тайн, до которых еще совсем недавно добирались лишь гении, и то ощупью.
Родители удивились, когда пришел Феликс Будыка - длинный сутулый мужчина в очках, в дорогом, но мешковатом новом костюме. Он передал невесте тяжелый пакет, неловко поцеловал руку, сказал: "Поздравляю". Забыл поздравить жениха пли, может быть, не сразу разобрал, кто жених. Саша надел Васин штатский костюм, чуть короткий и тесноватый, и как-то сразу слился со студенческой компанией. Один Василь выделялся своей флотской формой. Феликс мигал, протирал запотевшие очки, пока Василь относил к соседям его пальто, шапку. Долго не мог решить, куда ему двинуться: направо, где в Ладиной комнате группировалась молодежь, или налево, в большую комнату, где расположились остальные гости. Направился к молодежи. Но те не очень-то его приняли - даже притихли на какое-то время. Иван Васильевич тайком спросил у дочки:
- Ты пригласила?
- Я.
- Это жестоко.
- Но интересно. Пускай учится, как люди женятся, - засмеялась Лада.
Поджидали Будык-старших. Они были первыми в списке гостей, составленном Ольгой Устиновной и обсужденном всей семьей. Но раньше, чем передали приглашение - их Лада печатала на машинке целый вечер, - Валентин Адамович позвонил сам, видно, узнав от сына. Лада нарочно ошеломила Феликса неожиданной новостью - позвонила ему даже раньше, чем сказала на курсе.
- Иван? - прогудел в трубку бас Будыки, хотя баса у него не было. - Не Васильев, а чертов сын! От тебя всего ожидал, любой гадости. Но этого!.. Ну, знаешь!.. Смертельно ты нас с Милей обидел.
- Чем?
- Еще спрашиваешь - чем! Выдаешь замуж Ладу - и ни слова. Мою любимицу и крестницу!
- Валентин, сын Адамов. Становишься подозрителен, теряешь веру в друзей. И я, и Ольга, и Лада считаем тебя на свадебном вечере гостем номер один. Тебя и Милану, разумеется.
- Правда? - Голос перешел на собственный тембр. - Только не гость номер одни, а друг номер один! Друг! Не забывай, пожалуйста.
- Я не забываю.
- Хочешь сказать, что я забываю? Нет, врешь! Я могу полезть с тобой в драку из-за своей или твоей работы. Но, как видишь, остаюсь человеком во всем прочем. Мой высший принцип!
…Общие знакомые знали, кого ждут хозяева. Поэт, глотавший слюнки, глядя на пития и закуски, от которых ломились столы, не выдержал этикета:
- Иван Васильевич, давай команду. Семеро одного не ждут.
- Позвони этому светилу, - посоветовал бывший командир отряда Тихон Косач. - Начштаба еще тогда любил, чтоб его ждали.
Косач сказал неправду: там, в лесу, Будыка был самым аккуратным. По-военному. Однако, выходит, теперь, чтоб осудить, можно приписать человеку любые качества, любые пороки в прошлом, и оспаривать их почти невозможно. Так некогда приписали ему, Антонюку, ошибки в работе, которых он не совершал. Иван Васильевич не стал возражать Косачу - кому из гостей интересно, каким когда-то был Будыка? Но, очевидно, именно потому, что не возразил, мелкое это, казалось бы, совсем безобидное замечание вызвало множество ассоциаций и навело на невеселые мысли.
Звонить он не стал, потому что такой звонок мог бы обидеть других гостей. Поэт и бывший партизанский командир - люди простые, не зараженные бациллами спеси. Но у некоторых приглашенных, особенно женщин, спесь эта была раздута до шляхетских размеров. Дай по неосторожности понять, к примеру, Клавдии Ивановне, жене коллеги по бывшей работе, что кто-то из гостей важнее, чем она, - ославит на полгорода. Хотя он относился совершенно равнодушно к тому, что о нем могут сказать, однако бестактным никогда не был. А тем более что это неверно, будто Будыка - самый желанный гость. Раньше, может быть, так и было, а теперь все-таки появилась трещина. Опоздание Будыкп злило. Обыкновенное хамство! Он давно начал бы свадебный пир, если бы не Ольга Устиновна. Она хитро брала вину на себя: не все. мол, готово, не успела, не рассчитала. Хозяйке в такой день все прощают. Когда Иван Васильевич сказал жене на кухне, что надо начинать, она взмолилась:
- Куда я их потом посажу? Ты знаешь Милю! Глупая наша девчонка притащила своих в три раза больше, чем рассчитывала. Не хватает ни приборов, ни мест.
Наконец Будыки явились. Не одни. Валентин Адамович привел с собой… Клепнева. Подбросил другу в торжественный вечер жабу, которую тот должен проглотить. А что поделаешь? Не выставишь же этого толстого нахала за дверь. Троица произвела фурор. Валентин Адамович едва протиснулся в дом, держа перед собой огромную корзину… роз. Посреди зимы - розы! Белые, красные, живые, пахучие! Женщины ахнули. Откуда? Где такие выросли? Даже бородатые скептики умолкли и потянулись в коридор поглядеть на это чудо.
Лада, насмешливо-равнодушная к подаркам, онемела, растерялась. Может быть, только при виде этих цветов она поняла всю торжественность и серьезность того, на что так легко отважилась, почувствовала себя настоящей невестой. Почему-то вспомнилась Кити, ее венчание, слова священника: "Расстоящиеси собравый в соединение и союз любве положивый", которые она, Лада, в школе никак не могла понять и никто ей как следует не умел их растолковать. Валентин Адамович протянул Ладе корзину. Она сразу взяла ее. Потом схватила, прижала к груди, уткнулась лицом в розы. Казалось - вот-вот заплачет. Но кто-то засмеялся, кто-то сказал:
- У розы есть шипы.
Лада передала корзину жениху. Горячо, в душевном порыве обняла Будыку, крепко поцеловала.
- Спасибо вам, Валентин Адамович.
- Ну, поздравляю, поздравляю. - И, подняв под мышки, как маленькую, передал жене, ожидавшей своей очереди.
Милана чмокнула Ладу в щеку и тут же протянула маленький пакетик.
- Это, Ладочка, от меня.
- Но есть кое-что и от меня, - прогудел Будыка, оглядываясь на Клепнева, который держал два больших свертка.
Саша передал корзину с цветами другу и шурину, Василь - еще кому-то, и лето поплыло над головами гостей к серванту. Будыка жал руку жениху.
- Поздравляю. Саша. И завидую. Получил сокровище. Величайшее сокровище. Лада - золото.
- Лада - атом, - пошутил кто-то из молодежи.
- Заряженная частица, - подхватил другой.
- От старого партизанского друга твоего тестя тебе лично, - протянул Будыка один пакет смущенному Саше. - Чтоб в крымских горах веселей было скучать по жене. Чтоб не забывал о нашем Минске.
По словам Будыки и объему пакета молодежь догадалась.
- "Спидола"! - крикнули почти хором.
- Ух, черт! - восторженно воскликнул низкорослый, как мальчик, бедно одетый, нестриженый, кудлатый "гениальный физик" Витя Дзюба - Ладин однокурсник, парень, которого Иван Васильевич особенно любил. Витя иногда приходил и говорил просто: "А я сегодня голодный. Накормите".
Физик этот, как никто другой, был равнодушен к житейским благам - одежде, вещам. И вдруг такое восхищение подарком! Иван Васильевич, поначалу глядевший на Будыкино представление с усмешкой - любит человек показать себя! - вдруг почему-то почувствовал себя униженным. Но не злость охватила, а какая-то боль и грусть сжали сердце. Милана поцеловалась с Ольгой, и та повела гостью в спальню, снять енотовую шубу. Клепнев, дождавшись, наконец, своей очереди, прилип губами к Ладиной руке. Не желая принимать поздравлений от Клепнева, да и от Будыки тоже, Иван Васильевич крикнул:
- Гости! Прошу к столу! - И первый прошел за стол на свое место у окна.
Поэт сказал:
- Давно пора. В горле пересохло.
Командир отряда укорял бывшего начштаба бригады:
- Ох, любишь, Валентин Адамович, чтоб тебя ждали. Зазнался!
Тогда Будыка крикнул через головы гостей, протискивавшихся за столы.
- Иван! Прошу простить за опоздание. Женщины, блюстительницы ритуала, зашумели: - Молодых - к родителям! Пропустите молодых!
- Молодых - на кожух, - сказал поэт.
Гости прижались к серванту, к стене, чтоб пропустить молодых. Лада шла уверенно, радостно-возбужденная, Саша - застенчиво, извиняясь перед каждым, кого коснулся; парню, должно быть, казалось, что он здесь самый неуклюжий, может быть, отвык от штатской одежды и потому чувствовал себя в Васином костюме неловко.
Но пока они пробрались на свое место, там сидел уже Стасик - пролез под столом. Малыш вел себя очень странно. Он вдруг загорелся любовью к Ладе, хотя обычно воевал с ней из-за телевизора, желал сидеть только рядом с невестой и… ревновал к Саше; еще днем заявил ему: "Уходи, ты - чужой". Покуда Милана в спальне причесывалась, лучшие места заняли другие гости, и Будыкам поневоле пришлось поместиться на краю стола. А Клепнев все-таки пролез вперед, втиснулся между молодых женщин и уже обвораживал - шептал на ухо то соседке справа, то соседке слева что-то смешное.
Человек энергичный, Иван Васильевич был весь день особенно оживлен, деятелен, весел. А тут вдруг, неведомо почему, овладело им странное безразличие. Не хотелось ни пить, ни есть, ни тем более говорить. Как будто застолье это уже шумело целые сутки и он, хозяин, обессилел, изнемог. Но первому, кажется, надлежит говорить отцу. Он попросил наполнить бокалы и поднялся с рюмкой в руке. За столом притихли. Даже молодые гости в комнате через коридор, когда увидели, что отец невесты встал, зашикали Друг на друга, хотели услышать, что он скажет. Но ничего не услышали. Сказал Иван Васильевич тихо, устало и коротко:
- Что вам пожелать, дети? Как всегда в таких случаях - счастья, согласия. Еще чего же? Поблагодарим гостей, что пришли порадоваться вместе с нами. И… выпьем. А что еще? - спросил как будто растерянно, как будто и в самом деле не зная, что еще можно сказать пли сделать, и вышло это хорошо - наивно и забавно.
Гости сдержанно засмеялись. Зашевелились те, что поближе, потянулись чокаться.
- Поздравляем, Лада!