- Подпевай, Иван. Чего нос повесил?
"Ненавижу этот пьяный рев. А зять как старается! Ты гляди. Никогда как будто не пел. Шефу своему новому демонстрирует ловкость и таланты. Глазами ест Будыку. Как же осчастливил Валентин Адамович - на тридцать рублей больше дал. Начхать ему теперь на тестя, который учил, кормил, одевал, квартиру помог получить… Но черт с ним, с зятем! Лада, Лада… - Боль пронзила сердце. Ты была надеждой и радостью. Куда же ты теперь полетишь? Кем станешь? Женой моряка? Лесовода? А твоя физика?"
Охватила такая тоска, что хотелось завыть. Будто хоронил дочку, а не выдавал замуж. И Ольга невеселая. Примостилась на краю стола, как дальняя родственница. Он больше не злился на жену. Жалел. Бедная мать.
"Подойди, сядь рядом. Я обниму тебя. И мы вместе поплачем, как плакали родители на крестьянских свадьбах в давние времена. И никого это не удивляло").
Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Течет моя Волга,
А мне семнадцать лет.
Мужской бас перекрыл визгуху:
Гляжу в тебя, Волга,
Седьмой десяток лет.
- Кто-нибудь белорусскую знает? - спросил поэт. Тут же доказали, что знают, - несколько голосов затянуло:
Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…
- О боже! Если б так мусолили мою песню, я бросил бы писать. Есть песни в народе…
- Ша!
- Внимание!
- Поет поэт!
Хвалилася калиночка за рекой,
Хвалилася калиночка за рекой:
Никто меня не вырубит за водой…
- Не надо, - тихо попросил Иван Васильевич. Услышал и сразу понял поэт. Умолк. Предложил:
- Выпьем за отцовскую печаль.
Вскочила и вышла на кухню Ольга Устиновна. "Иди, излей свою печаль в одиночестве". Ничего только не пеняла разжиревшая, всегда довольная собой визгуха - заголосила:
У моря, у синего моря
Со мною ты рядом, со мною.
И нельзя ее попросить: не надо.
Не поймет.
За песней, подхваченной еще двумя-тремя женщинами, Иван Васильевич не слышал звонка, не заметил, кто открыл дверь. - кто-то из молодежи. И вдруг увидел в коридоре… Виталию. Она стояла в пальто, в белом платке, с чемоданчиком и… виновато улыбалась.
- Пропустите меня, - сказал Иван Васильевич удивленным гостям, которые не сразу поняли, что случилось, почему хозяин так внезапно вскочил. Не все даже сразу поднялись. Он протиснулся между столом и стульями, наступая гостям на ноги.
- Вита! Добрый вечер! - не обнял, не протянул руки, а взял чемодан и… растерялся, как мальчишка, не зная, что делать дальше, что говорить. - А у нас - свадьба. Лада выходит замуж.
- Поздравляю вас, - сказала Виталия сдержанно, почти официально.
Иван Васильевич увидел жену, она выглянула из кухни и с удивлением смотрела на незнакомку.
- Ольга, это - Виталия. - Понимал нелепость такого представления, потому что так и не выбрал времени, не отважился рассказать жене о девушке, которая неожиданно может приехать.
Ольга Устиновна привыкла к тому, что к мужу приезжали разные люди. Но, увидев, как он смутился, догадалась, что девушка эта не просто знакомая по прежней работе, не какая-нибудь льноводка или агроном, что она имеет отношение к его партизанской славе, боевой и еще кое-какой. Нехорошо сжалось сердце. Но хозяйка протянула гостье руку и любезно пригласила:
- Раздевайтесь, пожалуйста. И - за стол. Вася!
- Что, мама?
- Возьми Виталию к себе в компанию.
Сын появился в дверях и весело, даже несколько скептически оглядел девушку: откуда такая?
- Это наш сын, - обрадовавшись, сказал Иван Васильевич.
Молодежь шумела, смеялась, кто-то играл на гитаре, и никто не обращал внимания на то, что происходит в коридоре: мало ли какие гости, близкие и далекие, могут приехать или прийти на свадьбу! А те, кого хозяин так внезапно поднял с места, с любопытством заглядывали в коридор: кто же она, если сдержанный Антонюк так бросился встречать? Иван Васильевич увидел, как любопытно поглядывают гости, вспомнил, кто у него там, и возбужденно крикнул:
- Валя! Начштаба! Это же Вита, наша Вита!
Будыка мигом очутился возле девушки.
- Вита? Неужто Вита? Наша партизанская дочка? Боже мой! Какая ты выросла! Помнишь, как мы тебя носили на руках? Нет, не помнишь. Дай подниму сейчас.
Обнял. Расцеловал в щеки, в лоб. Шутливо попытался поднять. Кричал на всю квартиру:
- Товарищи! Это же наша партизанская дочка! Нет, вы поглядите, какая выросла! Вот так сюрприз! Молодчина, Иван, что пригласил! Миля! Эдуард! Знакомьтесь!
Тогда и молодежь притихла, заинтересовалась, потянулась в коридор. А Клепкев уже увивался вокруг Виталии, первым догадался помочь девушке снять пальто.
Выскочила Лада. Хотя не было на ней традиционного свадебного наряда, Виталия почему-то догадалась, что это она.
- Вы - невеста? - И шагнула к ней, может быть, хотела обнять сестру.
Но Лада холодновато, настороженно протянула руку:
- Я - невеста.
- Поздравляю, Лада. - И засмеялась, стала рассказывать: - А я подошла - шум, гам. Вот, думаю, попала незвана-непрошена. Постояла у двери - и вниз.
- Откуда ты, прелестное дитя? - как старый знакомый, говорил Клепнев. - Давно не встречал такой невинности!
- Откуда? Из лесу. Ведь вам говорят - партизанская дочка. Но куда же мне деваться в большом городе? Топала, топала по двору, озябла, мороз… и снова к двери. Все равно уже приехала, надо заходить. Но, думаете, так легко нажать эту маленькую кнопочку, когда за дверью такой галдеж? Дядя какой-то помог. Спускался сверху. "Громче, говорит, звоните, а то они так разгулялись, что ничего не слышат". Тут уж хочешь не хочешь, а нажимай.
Своим откровенным признанием она сразу завоевала симпатии гостей. И Василя. Одна Лада нахмурилась: ей представилась задача со многими неизвестными.
Будыка удивился: "Выходит, о свадьбе она не знала? По какому же случаю приехала?"
Все неизвестные в той задаче, что решала Лада, ему были известны; во всяком случае, он так считал. Не хватало только ответа. Однако Валентин Адамович совсем не собирался ломать голову даже над самым элементарным уравнением, он давно привык получать решения в готовом виде. И тут тоже был уверен, что все откроется само собой. Ольга Устиновна подумала с горечью и болью:
"Иван ведет себя, как мальчишка. Стыдно. Надо сказать. Нельзя так".
Но почувствовала, что для искреннего возмущения не хватает злости, а разыгрывать запоздалую ревность и все прочее неуместно, не к лицу ей - не те годы. От этого стало еще более горько и грустно. Раздевшись, Виталия, может быть, не без хитрости - чтобы скорее сблизиться, попросила Ладу показать, где можно причесаться, помыть руки, "навести красоту". Лада повела ее в ванную комнату. Мужчины вышли на лестницу покурить, Клепнев и кое-кто из женщин помогали Ольге Устиновне восстановить порядок на столе.
- То ли шляхта пировала, то ли свиньи паслись, - демонстрировал свое остроумие Клепнев.
- Вы циник, Эдуард, - сказала ему Милана Феликсовна, расставляя чистые тарелки; она всегда помогала Ольге, считая себя самой близкой ее подругой, но не собирала, не относила и тем более не мыла грязную посуду - брезговала.
- Все мы циники, - глубокомысленно заключил Клепнев.
Ольга Устиновна вдруг страшно разозлилась на этого толстого прощелыгу, который подхалимничает, прислуживается и в то же время, должно быть, презирает всех, ненавидит. Захотелось, чтоб когда-нибудь открылось, что Клепнев - любовник Миланы. Пусть бы съел довольный собой Будыка! Но тут же устыдилась своих недобрых мыслей. Что это ей вздумалось желать людям зла?
Будыка собирал вокруг себя слушателей; ему явно хотелось первому и как можно эффектнее рассказать о Виталии, о ее матери. Но Иван Васильевич не спускал с него глаз. Оттягивать предупреждение нельзя было: охмелевшего начштаба могло прорвать в любой момент.
- Валентин, можно тебя на два слова?
Они зашли в спальню, где пахло мехом и духами.
- Что за сенсацию ты мне приготовил?
- Маленькое предупреждение. Виталия до сих пор не знает, кто ее отец. Никогда не слышала про Свояцкого.
- Да что ты! Ай да Надя! Какая воля! Однако для взрослой дочери нужна какая-то легенда. Какая?
- Ее отец - я.
- Ты? Я таки догадывался, что будет сенсация. Что ж, можно понять, но подумала ли она…
- Нет. У Нади была легенда о партизане, который погиб. Я сам сказал это Вите. Недавно. Она приехала посмотреть на своих сестер.
- Узнаю Нехлюдова нашего времени. Замаливаешь грехи?
- Не надо, Валя, о моих грехах.
- Ох, Иван. Усложняешь ты себе жизнь. Надя создала самую разумную легенду. Она мудрая женщина.
- Кто-кто, а ты знаешь: я никогда не жалею о том, что уже сделал…
- Все-таки это толстовство какое-то. Столько проблем взвалить на себя! Зачем?
- Я должен сказать своим. Но не сказал пока что…
- Иван! - Будыка прочувственно сжал руку друга. - Понимаю. Можешь не предупреждать. Тайна друга для меня то же, что государственная.
- Тайной останется одно - о Свояцком.
- Любишь ты романтические истории. Слушай. А дед не помнит?
- До него, кажется, не дошло, кто такая Виталия. Когда он к нам присоединился! Тогда уже был семейный лагерь - столько женщин, детей! Партизанских сынов и дочек!
- Все, Иван. Могила. Но удивлен. Признаюсь. Хотя и знаю, что удивлять ты умеешь. Пошли. И молча выпьем за Надю. Кто знает: если б не ты, мог бы не устоять я. Перед такой женщиной! Все мы человеки. Как она? Постарела?
- Да уж не помолодела. Дочь вон какая!
- Да, неумолимое время, - тяжело вздохнул Будыка. Когда они вышли из спальни, Ольга Устиновна сказала им укоризненно, но беззлобно:
- Заговорщики старые.
Они не забыли молча выпить за Надю. Возможно, Ольга догадалась, за кого они пьют, потому что иронически спросила:
- Можно с вами?
Тут же присоединилась Милана:
- Я тоже хочу с вами выпить.
Не совсем тактично получилось по отношению к другим гостям. Но никто об этом не подумал. Налили, что попалось под руку, стоя у чистого, меньше, чем вначале, загроможденного посудой стола.
- За что? - должно быть, не без хитрости спросила Ольга.
- За них. За наших мужей, - сказала Милана.
- За нашу молодость, - предложил Иван Васильевич, Будыка вздохнул.
- За вашу молодость, - согласилась Ольга.
- За нашу, - поправила Милана. Каждый вкладывал в тост свой смысл.
Глава XII
Продолжение вечера совсем было непохоже на его первую половину. Разошлись по домам гости солидные, любящие подолгу сидеть за столом, пить, есть, иногда тянуть старые песни. Власть захватила "нижняя палата". Молодежь выставила столы на площадку и начала свою свадьбу. Веселье захватило и стариков, тех, кто остался. Возможно, в том душевном состоянии, которое овладело Иваном Васильевичем вначале, многие из модных танцев и песен ему не понравились бы: даже самые большие вольнодумцы в таком возрасте становятся моралистами. Но удивительно изменилось его настроение, внезапно, в какой-то неуловимый момент. Почему? Огорчило неожиданное замужество Лады и обрадовал приезд Виталии? Однако же приезд ее принесет немало забот - столько проблем взвалить на себя, как говорит Будыка. Уже насторожились Ольга, Лада, даже флегматичная Майя, хотя старшая дочь, пожалуй, недовольна только одним: из-за лишней гостьи ей негде будет лечь и придется тащиться по морозу домой, в свой микрорайон.
Элегантная пара - Ладины друзья-физики - танцевала твист. Выламывались, извивались, как без костей, распластывались, чуть не ложились на паркет и снова медленно, мягко, словно на невидимых пружинах, поднимались. Необычно, но, пожалуй, красиво. Им хлопали. Под ту же чужую музыку магнитофона Иван Васильевич ловко прошелся вприсядку, выбивая такт ладонями по паркету. А мы умели вот как! Где больше надо ловкости? А потом пародировал модный танец. Довольно удачно. Молодежь не подсмеивалась - подзадоривала. Только жене не понравилось. Ольга остановила:
- Отец, не ребячься. Не с твоим сердцем.
Клепнев, этакий прогрессист, всегда за молодежь, рассуждал вслух:
- Через два года все старушки будут отплясывать твист. Это - как узкие штаны. Давно ли дружинники хватали из-за них?
- Давно.
- А попробуйте вы. Вы! - Лада тащила толстого защитника моды за руку, но он упирался, потому что танцевать не умел и не любил выставлять себя в смешном виде, особенно перед женщинами.
Была у Лады запись для любимого - матросский танец, энергичный, как положено на флоте, с выкриками и присвистом. Она сама включила эту ленту и сама попросила ласково:
- Саша!
Хотела показать, что муж ее, который в течение всей свадьбы был удивительно молчалив и неприметен, не такой уж тихоня и недотепа. Саша не ломался. Только постоял немного, как бы выбирая удобный момент. И - бросился в круг, как в море с высокой палубы. Вертанулся на одной ноге и начал так выбивать каблуками, что, должно быть, зазвенели стекла и посуда во всем доме на семьдесят квартир. Но и флотский танец украшает девушка. Саша задержался перед одной, другой - приглашал. Вышла Виталия. Пошла легко, просто, сорвала с шеи косыночку, помахивала ею. Несмотря на залихватский бешеный ритм танца, движения ее были на диво плавны, почти медлительны. А Саша вертелся вокруг нее с космической быстротой. Но она вызывала другого, единственного человека во флотской форме - Василя: матросскому танцу не хватало матроса, Лада вытолкнула брата. Саша сошел с круга.
Василь плясал хуже товарища - спокойно, может, даже чуть лениво. Но он был в форме, а главное - они были пара: он и она. А потому появилась та гармония, тот внутренний ритм, который выше, теплее самого высокого уменья. С той минуты, как Виталия, причесавшись, чуть подкрасившись, сменив бурки на туфли, села за стол, Иван Васильевич заметил, как, не в пример сестрам, Василь потянулся к девушке. А она к нему. Да только по-разному. Виталия - к брату: она знала то, чего не знал он. Сперва Ивана Васильевича обрадовало их быстрое сближение, душевный контакт. А потом вдруг испугался. Страх пронзил внезапно, как приступ боли. Похолодело внутри, затем до пота стало жарко.
Не одной Виталии, многим близким людям должен он сказать… неправду. Нет, это почти правда! Это будет правдой! Но как ее встретят Ольга, дети? Конечно, по-разному. Но теперь его, в сущности, волновал только сын, больше никто. Как отнесется Василь? Разочаровала немножко Лада, ее холодная настороженность по отношению к Виталии - больше, чем у матери. Может быть, Ольга лучше умеет скрывать свои чувства? Во всяком случае. Лада никогда прежде, до свадьбы или до приезда жениха, не была такой. Она как-то хорошо умела подняться над бытом, над старыми, как мир, человеческпмп страстями в космические сферы науки, и это возвышало и ее и тех, кто был близок ей, - его, например. А теперь она - обыкновенная женщина. Но, может быть, вся мудрость жизни именно в этом возвращении назад, к обыкновенным страстям, на землю? Зазвучал вальс. Солистка пела:
- Вальс устарел,
- Говорит кое-кто, смеясь,
- Век усмотрел,
В нем отсталость и старость.
Составились пары. Будыка всех опередил - подхватил Виталию. Они кружились среди молодежи. Валентин Адамович что-то шептал девушке. Виталия весело смеялась. Ревниво краснела Милана, стоя с хозяйкой в дверях. Клепнев, не без злого умысла, разжигал страсти - громко восхищался шефом:
- Вот кому завидую. Больше никому. Ни молодости, ни гению. Нет, вы поглядите, какая фигура! Какая грация! Молодые перед ним, что глисты…
Иван Васильевич не сводил с этой пары глаз, не замечая, что за ним, в свою очередь, следит жена; он боялся, что опьяневший, возбужденный Валентин может сболтнуть лишнее. Не выдержал. Галантно остановил их, извинился и забрал у друга его партнершу. Клепнев вознегодовал:
- Куда лезет! Пигмеи…
Ольга Устиновна обиделась за мужа, но смолчала. Как нарочно, Васпль увеличил громкость, и музыка заглушала слова, смех. Виталия не смеялась теперь, стала серьезна, задумчива.
- Тебе нравится? - спросил Иван Васильевич.
- Я счастлива… - Но тут же объяснила - Я счастлива, что попала на свадьбу… Все так просто… сразу со всеми познакомилась… и я уже - как своя… и больше мне ничего не надо. Только увидеть всех, познакомиться. Какой у меня брат! Чудо!
- Как мама?
- О, мама остается мамой! Она так не хотела, чтоб я ехала. Так не хотела. Не понимаю - почему? Чем она напугана, почему живет в постоянном страхе?
- Твоя мать - мужественная женщина.
- Видно, мужество партизанское и мужество… обыкновенное… житейское или материнское, не знаю, как сказать, - разные вещи. Многие из вас стали не теми, что были тогда.
- Твоя мама не стала другой.
- Вы редко ее видите.
Завальсировал Василь, один, склонился перед ними в низком поклоне. И Виталия сразу перекинула руки с плеч отца на плечи сына. Удовлетворенно прорычал Клепнев!
- Правильно! В отставку старье!
Иван Васильевич это услышал, но нисколько не обиделся на Клепнева. Было весело, все принималось легко - любые шутки, любые слова. Василь почти все время танцевал с Виталией. Он не скрывал своего увлечения. Наклонялся к девушке, шептал что-то на ухо, влюбленно вдыхал запах ее волос, иногда пристойно и деликатно касался губами прядки на виске. Виталия, охмелевшая от вина, от радости, смеялась, может быть, громче, чем надо. Но смеялись все, и на нее никто не обращал внимания. Кроме Лады. Иван Васильевич видел, какие взгляды бросала дочь, и это было единственное, что тревожило и немножко огорчало. Неужто и Лада может разочаровать? Как Маня. Как зять. Как Валентин. Да, и Валентин - веселый, довольный, не пропускающий ни одного танца. Как некоторые другие старые друзья. За последние годы слишком много было разочарований. Пожалуй, хватит. Радовал сын - вернулся в его отцовское сердце таким, о каком он мечтал. Всегда радовала Лада. И должна радовать по-прежнему! Надо бороться за эту радость! Вологодский парень, как с неба свалившийся, не должен - не имеет права! - так приземлить ее, чтоб она лишила отца счастья следить за ее взлетом, видеть, как эта родная черненькая головка проникает в недосягаемые для многих глубины строения Вселенной.
Витька Дзюба был влюблен в Ладу. Теперь страдал. Еще более всклокоченный и измятый, ходил с двумя бокалами вина и каждому предлагал выпить с ним. Но физик был пьян, и никто его не поддерживал. Мужчинам он говорил:
- Черт с тобой! Ты бездарный тип.
Это обидело тоже опьяневшего и огорченного Феликса Будыку, и они чуть не сцепились. Дзюба залил кандидату портвейном новый костюм. Клепнев сказал Дзюбе:
- Подонок!
- Сам ты подонок! - огрызнулся студент на толстого опекуна.
Ивану Васильевичу вдруг захотелось, чтоб маленький Дзюба устроил большой дебош - дал Клепневу по физиономии. Но вмешалась Лада:
- Витя, ты позоришь физиков.
- Пардон, мадам, - сказал Дзюба и осушил невыпитый бокал. - Я пью за ваше счастье, мадам.
Милана пошла замывать сыну костюм. В столовой, за пустыми столами, сидели поэт и командир и вели бесконечный спор о партизанской стратегии и тактике.
Обиженный физик пошел к ним. Пожаловался.
- Я не умею танцевать.