- Так ты интересуешься работами профессора Руденко? - спросил он. - Запоздал, брат. Лет на десять запоздал! Лучше всего я тебя отошлю к его книжке "Горноалтайские скифы", из нее ты узнаешь все подробно. Там и иллюстрации отличные есть, и, коротко, дело в том, что на Алтае впервые удалось обнаружить трупы скифских родовых вождей - то есть сакков Геродота, а иначе говоря, - наших с тобой предков. Понимаешь, нетленные трупы их, а не скелеты! Две тысячи лет они пролежали в вечной мерзлоте, как в холодильнике. Поэтому сохранилось все! Буквально все. Даже лошади! Целая конюшня этих лошадей! Надо же на чем-то ездить на том свете покойнику. А на трупах уцелела даже татуировка. Сохранился и так называемый погребальный инвентарь. Не все, конечно! Ценные вещи были разграблены еще в древности, но и то, что досталось археологам, является находкой мирового значения. Очень много предметов, украшенных скифским орнаментом. Этот, так называемый, звериный стиль, о происхождении которого до сих пор идут споры. Так вот, находка Руденко пролила свет и на эту загадку. Ну, а самое-то важное другое: находка эта подтвердила абсолютную правдивость древнейшего из известных нам историков, отца истории Геродота. Он, правда, писал только о черноморских, так называемых "царственных скифах", но алтайские находки были бы совершенно нам непонятны, если бы не сохранилось то место из истории Геродота, где он описывает погребенье племенного вождя. Совпало все до последних мелочей. Оказывается, на дальнем Алтае скифы погребали своих покойников точно так же, как их родичи в черноморских степях. А это, в свою очередь, говорит об общности всех племенных групп этого народа - от Черного моря до алтайских гор. Понимаешь? - Даурен вошел в раж и говорил теперь складно, неторопливо, тем особенным академическим голосом, которым, наверно, читал лекции.
"Да, студенты, конечно, должны в нем души не чаять, - подумал Бекайдар, - он им на их любые вопросы готов ответить. Вот отец-то не такой, о геологии спрашивай его сколько угодно - все расскажет и все покажет, а об ином он и говорить не захочет. Да и меня учил тоже только правилам поведения. Как вести себя в обществе, как одеваться, как обращаться к старшему, как к младшему, как к сверстникам. Нет, ученые должны быть именно такими, как Даурен. А мой отец... Ну, конечно, он большой геолог, но этим все и кончается. Разные они люди, очень разные. Отсюда их неприязнь друг к другу".
В это время за палаткой послышался шум голосов, и затем девичий голос сказал: "Дома, дома, заходите, пожалуйста". И в палатку вошел сначала старый счетовод, а затем Жариков. Даурен встал и с неясным восклицанием пошел к ним навстречу.
- Ну, какие вы молодцы, что догадались приехать! - сказал он. - Вот сегодня у меня полный праздник.
- А у нас вечные будни, - сказал Никанор Григорьевич и заключил старика в свои объятия. - Как ты уехал, старик, словно свет погас. Все ходят унылые, скучные, не к кому на огонек забежать, не с кем душу отвести. Я - поверишь ли? - вчера ведомость трижды переписывал. Ну, Афанасий Семенович зашел, поглядел на меня да и говорит: "Вот что, дорогой! Я вижу, у тебя все равно все из рук валится. Берем сейчас мой вилик, две бутылки водки в портфель и катим к Даурену Ержановичу. Так, верно, лучше будет". Вот мы и прикатили. Примешь?
- Примет, примет, - засмеялся Жариков, - ты видишь и у него на глазах слезы. Он тоже по нас соскучился! Ну, здравствуй, здравствуй, старина, ты еще нас не совсем забыл? Ну вижу, вижу, что не забыл! Ладно, друзья, чем здесь, в палатке, сидеть да чаем пробавляться, давайте выйдем на простор. Ведь последние ясные дни стоят, потом и не погуляешь!
Вчетвером они вышли из палатки и пошли по степи. Закурили. Заговорили о работе, о последнем собрании и о том, что Нурке Ажимов сердится, а на что сердится - понять трудно, ведь он сам начинал эти работы - так кого же еще винить? Но об этом говорили сдержанно, не договаривая до конца. Скорее, не говорили, а намекали. Бекайдар чувствовал себя очень неловко. Ведь он понимал, почему люди так сдержанны, а разговоры их столь уклончивы. И вдруг Жариков воскликнул:
- Э, да к нам еще кто-то едет. Смотрите-ка, смотрите, прямо, как в ковбойском фильме.
Действительно, два всадника скакали к ним во весь опор. Один впереди, другой сзади. У первого всадника была легкая и какая-то очень вольная посадка - он словно играл с конем.
- Гогошвили! - засмеялся Ержанов.
- Он самый! - Да горца за десять верст распознаешь, - подтвердил Афанасий Семенович. - Как он сидит, подлец!
- А сзади Васильев, - сказал счетовод, - тоже научился держаться в седле. Но до Гогошвили ему все-таки далеко.
- Подождем, - сказал Даурен, и все остановились.
- Ну, друзья, вот что значит, метишь в ворону, а попадешь в корову, - закричал Гогошвили, подскакав и осадив лошадь, - вы смотрите-те, что мы привезли: целого киика! Как моя лошадь выдержала - не знаю, ведь в нем пуда два не меньше.
- Зато в тебе вес мухи, - засмеялся Жариков.
Действительно, целый небольшой киик был приторочен к седлу Гогошвили. Проделали это несомненно умелые руки - киика привязали с обеих сторон так, что голова и ноги приходились под живот лошади.
- Э брат, хорошо, что не попал инспектор, - сказал Жариков, подходя и рассматривая добычу, - за это, знаешь, вашему брату полагается?
- Да ведь случайно вышло.
- Ты мне сказки-то не рассказывай, - отмахнулся Жариков. - Знаем мы эти случайности! У меня так же бойцы то козу подстрелят, то парочку фазанов принесут, и все случайно. Товарищ Васильев, от этого кавказского человека всего можно ожидать, а вот на вас я никак не надеялся.
- Да нет, правда, правда, - подтвердил Васильев, рассмеявшись и слезая с седла. - Привет, дорогие товарищи! Даурен Ержанович, давайте я вас обниму! Тут что вышло? Мы возвращались с дальних шурфов и вдруг видим мчится стайка кииков, а за ними два матерых волка бегут!
И так не торопясь, сволочи, бегут, вразвалочку. Сразу видно, что в засаду их гонят. А там небось еще штук пять этих зверей сидит. Я знаю волчьи повадки. Сам в степях вырос. Ну, я и говорю Гогошвили: "Пали в волков". Но разве на всем ходу хорошо прицелишься? - Вот и вышло: стреляли в разбойника, а попали в безвинную тварь.
- Ну, хоть она безвинная, да вкусная, - сказал Даурен, осматривая киика. - А волки, значит, целы остались?
- Убежали, сволочи, - выругался Гогошвили.
- Сволочи чаще всего убегают вовремя, а вот невинные-то... - покачал головой Даурен. - Ну, ладно, снимайте вашу жертву и идем ко мне. Я кое-что вам хочу показать. А из этого отличный шашлык выйдет. Что ж, загуляем на просторе, друзья, раз уж день такой.
Через пять минут киик был в походной кухне, а гости сидели в палатке и рассматривали образцы пород.
- Да, интересно, очень интересно, - сказал Гогошвили, вертя в руках то серые, то зеленоватые, то бурые камни. - Ну, конечно, все это надо в Алма-Ату отослать. Здесь, в нашей лаборатории, мы можем провести только самые примитивные полевые анализы, но на глаз сразу могу сказать: стоящие образцы. Недаром вы, Дауке, побродили по горам.
Гогошвили, несмотря на свою молодость, был уже опытным геологом, а главное - у него были здорово развиты воображение и интуиция. За это его Даурен уважал особенно.
- Так вы что, так и думаете здесь оставлять Даурена Ержановича? - вдруг возмутился молчавший до сих пор Никанор Григорьевич. - Мы ведь и приехали узнать, как тебе тут живется, Дауке. Смотри, если что не так - мы такой шум поднимем. Я хоть молчалив, молчалив, но за тебя любому глотку порву.
- А я давно уже жду к себе Даурена Ержановича, - сказал Васильев.
- Да что вы лезете с советами! - вдруг закричал Гогошвили и бросил камень, который он вертел в руках на стол. - Что он сам не знает, что делать, в какой отряд ему ехать? Что он глупее всех нас, что ли?
Жариков засмеялся.
- Не бойся, Гогошвили, никто у тебя не собирается отнимать Даурена. Твой, твой он будет! Не пустим мы его к Васильеву!
А Даурен слушал и думал:
"Вот люди! Хорошие вы, в сущности, создания, а почему-то редко стоите друг за друга. Поэтому и ходит в мире несправедливость. А если бы все мы пошли на нее скопом, от нее бы, проклятой, и следа бы не осталось. А вот такие, как Ажимов..."
И тут как раз Нурке Ажимов вместе с Ведерниковым вошли в палатку.
"Значит, и Еламан тут, - остро подумал Даурен, - они всегда ездят вместе. Значит, верно я почувствовал - первый визит главного геолога будет ко мне".
- Здравствуйте, Дауке, - сказал Ведерников, робко кланяясь, - вот подскочил к вам на мотоцикле.
- Да уж это понятно, - неприятно улыбнулся Нурке, - куда конь с копытом, туда и рак с клешней: куда начальник - туда и комсорг. Здравствуйте, друзья, - да у вас тут, я вижу, настоящий той готовится, проходил мимо столовой, заглянул, а там киика разделывают. В чем дело, спрашиваю, отчего "пальба и крик и эскадра на реке"? Говорят: Даурен Ержанович велел. Так верно - той?
Все молчали: всем вдруг стало отчего-то трудно дышать, всем казалось, что их накрыли за каким-то чуть ли не преступным делом. И тут вдруг заговорил обычно молчавший счетовод.
- Тоя нет, товарищ научный руководитель. А киик под пулю подвернулся случайно ("Да-да-да", - иронически покачал головой Нурке), совершенно, совершенно случайно! Стреляли в волка, который бежал за ним, а попали в него! Ну, а собрались мы затем, чтоб повидаться с Дауке и справиться о его здоровье.
- Так что, вы разве заболели, Даурен Ержанович? - обеспокоился Ажимов. - Ай-ай-ай! И наверно, все после того купанья? Вот моему сыну тоже что-то неможется. Лихорадит его! Бредит парень! Простудился, наверно! Так вы верно больны, Дауке? А что же не лежите?
- Чтоб справиться о здоровье друга - не обязательно, чтоб друг болел. Вы так хорошо знаете русские обычаи и пословицы, так что даже странно как-то... - не смутился Никанор Григорьевич.
- Понятно! И спасибо за консультацию насчет русских обычаев, - слегка поклонился Ажимов.
- А вам что, не нравится, что мы здесь? - вдруг очень прямо спросил Жариков.
- Ой, боже мой, - прижал руки к груди Ажимов. - Почему мне что-то должно не нравиться? - Да собирайтесь у кого угодно и когда угодно. Я так же, как вы, уважаю Даурена Ержановича! Он мой учитель, я посвятил ему свою книгу...
- И отослали его сюда - за сто верст от нас и за сорок верст от себя! - вдруг окончательно осмелел старый счетовод. - Знаете, это как-то даже нелогично. Все стремятся к нему, все хотят получить от него совет, а вы, который больше всех знаете, сколько он стоит, угоняете его бог знает куда.
- А что, в Колыму я его угнал? На край света? Да! Странные у вас, друзья, представления, о профессии геолога, странные! - усмехнулся Ажимов. - Ну, надеюсь, что хоть Даурен Ержанович иного мнения? - он поглядел на Ержанова, но тот молчал и смотрел на свои образцы. Тогда Ажимов резко повернулся к Гогошвили.
- Ну, так как день сегодня все-таки рабочий - суббота, я бы все-таки попросил вас познакомить меня с работой вашего отряда.
- Всегда готов, - улыбнулся Гогошвили, показывая сверкающие зубы. - Прикажете начать?
- Да, пожалуйста! Только выйдем отсюда. Не будем мешать веселью наших друзей. Афанасий Семенович, а вы не желаете пойти с нами, ведь это тоже вас отчасти касается?
- Да нет, пожалуй, не стоит, - вежливо ответил Жариков. - Я ознакомился довольно подробно со всей отчетностью отряда.
- Это что? Даурен Ержанович ознакомил? - спросил насмешливо Ажимов.
- Да нет, Мне сам товарищ Гогошвили доложил. Так что я в курсе!
...Через час, мчась назад по степи, Ажимов сказал Еламану:
- Ну, кажется, на этот раз ты прав! Во всем прав! Если бы ты видел, как они перепугались, когда я вошел в палатку. И лица у них были, как у заговорщиков! А самое главное, и мой сын сидел там за столом. И его они, видно, чем-то купили.
И Еламан спокойно, не поворачиваясь, ответил:
- Да, это и был действительно штаб заговорщиков, Нурке. А собрались они для того, чтобы решить, как действовать против вас.
Серая сухая степь мчалась мимо них. И снова ни куста, ни тени, ни бабочки.
- Останови машину, я пересяду к тебе, поговорим, - сказал Ажимов. - Я вижу, что надо что-то действительно предпринять и немедленно.
10
Большой праздник в поселке Саят. Сегодня все его население справляет шестидесятилетие Даурена Ержанова - славнейшего и старейшего геолога Казахстана. Мысль об юбилее возникла совершенно случайно во время одной из очередных бесед Даурена. Тот говорил, говорил о несчетных богатствах этого края да и обронил ненароком: "Жаль, что мне через десять дней стукнет шестьдесят, а то бы я..."
Вот к этим-то его словам и прицепилась молодежь. Когда он встал со стула, его сразу обступили со всех сторон.
- Так что же, справим ваш юбилей, Даурен Ержанович? - сказал кто-то из самых юных и пылких.
И сразу вокруг все зашумело.
- Ну справим, справим, конечно, справим, что за разговор.
- Да как еще справим-то!
- Вот выпьем-то ребята!
- Спрашиваешь!
- Ого-го-го!
Но тут старик сказал сухо и четко:
- Никакого юбилея не будет. И я прошу вас, товарищи, ничего не выдумывать. Во имя хорошего отношения ко мне прошу.
И в наставшей тишине объяснил:
- Ничего, друзья мои, радостного в моих шестидесяти годах нет. Доживете - сами поймете. Когда Эйнштейна друзья уговаривали сходить на пьесу Бертольда Брехта - есть такой хороший немецкий драматург - он ответил: "У меня, друзья, ходить по театрам уже времени нет, и когда вам исполнится шестьдесят - вы это поймете". Вот так-то, дорогие мои юноши и девушки! Шестьдесят лет - это вам не тридцать.
И тут кто-то воскликнул:
- Именно, шестьдесят лет не тридцать! Второй раз уже не встретишь! Так что, хотите или не хотите, а через десять дней мы гульнем на славу.
Старый геолог только сердито махнул рукой и ушел к себе.
Торжество наметили провести в Красном уголке и в смежных с ним комнатах. Составили столы, накрыли их белейшими скатертями, расставили тарелки, рюмки, стаканы, граненые и тонкостенные, - таких оказалось очень немного, а рядом поставили алюминиевые фляжки, эмалированные кружки и еще что-то, уже совершенно не праздничное. Зато закусок и бутылок было точно много - стоял коньяк, московская, столичная и петровская старка. На видном месте сверкало серебряными горлышками пять бутылок шампанского. Угощение приготовили тут же, старался экспедиционный повар, поэтому от блюд валил пар, они шипели, дышали жаром, от них шел пленительный запах перца, лука, чеснока и других острых специй. Среди столов и табуреток - стульев нет - снуют озабоченные организаторы. То и дело то один, то другой залетает в кухню, и повар, маленький худой мужчина с красным распаренным лицом, свирепо машет на них ножом и кричит:
- Все будет сделано, все будет сделано. Заради бога молю - не мельтеши ты под ногами! Дай работать! Заради бога прошу! Ну куда, куда к котлу полез! Ах ты господи! Вот люди!
Дамели в кухню не входит; она распоряжается сервировкой. На ней шелковое небесно-голубое платье. Две тугие косы, отливающие черным смоляным блеском, свисают чуть не до пола. Около окна стоит Бекайдар и молитвенно смотрит на нее. На нем шелковая сорочка, тщательно выглаженный черный костюм, цветастый галстук.
А рядом, в комнате, где помещается убогая экспедиционная передвижка и лежат ящики, набитые образцами, сидят старики: Даурен, Жариков, Нурке, Еламан. На виновнике торжества светлый костюм с фиолетовой искоркой, белая сорочка и строгий черный бантик-бабочка. Так он больше похож на старого артиста, чем на геолога. А руки безостановочно бегают; хватают то блокнот, то карандаш, что-то чертят, жестикулируют.
- Между прочим, я остался еще потому, что там была очень хорошая рентгенометрическая лаборатория, - говорит Даурен. - Так что я наконец мог заняться рентгеноструктурным анализом, расшифровкой кристаллической постройки по методу профессора Болдырева. Замечательная это штука - рентгеноскопия! Воочию видишь кристаллическую решетку вещества. И вот тут мне в голову пришла идея, - и карандаш его опять побежал по бумаге. - Вот, предположим, кварц, и в нем заключено золото... Тогда картина будет, примерно, такая... вот смотрите.
Нурке улыбнулся и покачал головой.
- Ах Дауке-ай, Дауке-ай, - произнес он каким-то странным тоном, не то соболезнующим, не то насмешливым, - вы совсем, ну, ни капельки не изменились за эти годы. Все такой же страстный, нетерпеливый и так же, - он вздохнул, - ничего, ну ничегошеньки не принимаете во внимание.
Даурен в изумлении поглядел на него и хотел что-то сказать, но в комнату влетела Дамели. Она вся так и светилась от радости.
- Папа, отец идет! - крикнула она, и сразу же в окне промелькнула костлявая, похожая чем-то на хищную птицу фигура Хасена. Он сегодня выглядел - кто его знал - совершенным франтом. На нем был хотя старый, но образцово вычищенный и выутюженный черный бостоновый костюм, на голове академическая черная шапочка, черные, доведенные до блеска, но, конечно, видевшие всякие виды штиблеты. Ко всему этому - белоснежный воротник, фрачная рубашка и красный в крапинку галстук! "На свадьбу-то ты пришел не так, - зло подумал Ажимов, - и опять посмотрел в окно: не идет, а бежит, скотина, и лицо все время кривится - не поймешь - плачет он или улыбается".
Даурен вскочил и бросился из комнаты.
- Ну, послал бог дурачку праздничек, - зло усмехнулся Еламан.
- А ну! - рявкнул вдруг Ажимов. - Чем тут сидеть и болтать глупости, иди помоги Бекайдару.
Когда на Еламана кричали, он как бы растворялся в воздухе, так и сейчас никто не заметил, как он исчез.
Ажимов вышел из комнаты, он увидел: стоят в красном уголке двое мужчин, обнимаются и плачут. Он хмуро и молча прошел мимо.
- Да милый ты мой, да соколик ты мой! - причитал Хасен. - Я ведь совсем недавно узнал, что ты приехал. Хотел сразу же лететь к тебе, да подумал - нет! Сердце не выдержит. Я ведь и не чаял тебя видеть живым. Да и сейчас не верю, точно ли это ты!
- Я! Я! Я! - отвечал Даурен, тоже плача и не вытирая слез. - Э, брат, я самый! И видишь - живой и невредимый. Ну дай же, дай же и мне посмотреть на тебя.
- Аллах, аллах. Значит, и на самом деле есть ты, аллах, если мог послать мне такую радость, - плакал старый охотник.
И вдруг чистый девичий голос сзади выкрикнул:
- Вы обнимаетесь, а я то что? Вы меня-то забыли, отцы мои!
И тут Хасен вдруг отпустил Даурена, кинулся к Дамели и заключил ее в крепкие медвежьи объятья.
- Айналайын, зрачок мой! Только и была у меня одна мечта: вручить тебя Даурену. Дауке, на! Бери! Вот тебе память о Кунсары.
Вокруг Даурена, дочери и брата собрались уже люди, и некоторые тоже, особенно девушки, вытирали глаза. В это время через круг пробился Жариков.
- Друзья, друзья, - сказал он, наклоняясь и обнимая всех троих, - вам всем троим досталось редкое счастье встретиться через двадцать лет. Скольким моим товарищам не довелось дожить до этого дня. Ну, такую, встречу надо достойно отметить. Прошу к столу. Дамели, командуй парадом - веди своих отцов на их места.
Первый тост провозгласил Жариков, он сказал: