- Как-то вы странно об этом говорите, но это знаю.
- И не возражаете?
- А что тут возражать - если это правда?
Вскочил, покраснел, посинел.
- Как, правда?
- Ну так, железных самородков на земле почти не встречается, а в силу большого окисления... - Тут он, скотина, как трахнет по столу.
- А вы что тут мистику разводите! Это что же, аллах, что ли, с неба серпы да ножи послал? А что Энгельс говорит? Вы "Роль труда в очеловечении обезьяны" читали?.. Так как же она очеловечилась, если железо без всякого труда с неба падает! Да я вас вместе с этим агитатором...
Ну что тут будешь делать, молод я был, горяч, тоже как хвачу кулаком по столу.
- Молчи, - говорю! - Недоучившийся студент! И надо мне было тебе, болвану, тройку поставить!
Повернулся, хлопнул дверью и ушел. Вот и все.
- То есть как, все? - спросил Жариков. - А потом что? С этим археологом что? - Даурен вздохнул.
- Отозвали от меня, а потом в его судьбу вмешались более серьезные люди, и отпустили. Сейчас большой ученый. Письма мне пишет. В Ленинграде живет. Недавно на съезд ученых мира ездил.
- А с тобой так и обошлось?
Даурен вздохнул.
- Так и обошлось. Только брату моему он жить не дал и дочку чуть в гроб не вогнал, а вообще, так и обошлось.
- А фамилия его как? - спросил Жариков.
Даурен снова затянулся.
- Не знаю. То есть, забыл. Да к чему тебе его фамилия, если он умер. Давай спать, старик! Юбилей не юбилей, а завтра рано вставать, - он помолчал и вдруг окончил:
- Вот мы с тобой про неудачников начали говорить? Так я тебе сейчас про неудачника и рассказал. Про самого настоящего неудачника.
- Это того, чью фамилию ты забыл? - усмехнулся Жариков.
- Именно, именно! Редкий экземпляр. Ни фамилии у него, ни таланта, ни чести, ни стыда, ни совести - типичный вождь-неудачник, но злой, настойчивый, мстительный! Хорошо, что все же их были единицы, а не тысячи...
- А ты знаешь, в чем тут еще беда, - вздохнул Жариков. - Посредственность ведь и ищет себе подобных. Ей талант - это самая настоящая смерть. Ей обязательно нужны калеки от науки. Кто честен, трудолюбив, смел, сметлив, - с тем ей не по дороге. Нет, нет - она ищет, как бы его загнать и оклеветать. Вот корни твоего конфликта...
- Да! - сухо сказал Даурен. - Давай спать. Пора! - потом он все же не выдержал и глухо проговорил: - Вот так получился мой конфликт с этим... неудачником Харкиным.
- А я думал, ты о Еламане...
- Нет, Еламан просто его тень, правая рука, его злая воля... Он тогда работал начальником... нашего геологического управления!
- Понятно, - сказал Жариков. - И этому Еламану нужны были тоже послушные "калеки от науки" - Ажимовы, а не Ержановы...
- Да, - сердито вздохнул Даурен и отвернулся.
...А Нурке Ажимов тем временем пришел в свою квартиру.
Только что Ажимов повернул ключ в двери, как кто-то вышел из темноты и прямо пошел на него.
- Кто это? - спросил Ажимов и вытащил браунинг.
- Свои, свои, - раздался из темноты спокойный, насмешливый голос, - спрячь свой пугач, все равно он пустой! Что было - по бутылкам расстрелял!
- А это ты, - облегченно вздохнул Ажимов, но голос его все еще дрожал и, когда он стал прятать браунинг, то не сразу попал в карман. - Ну как, прошел припадочек? А знаешь, здорово это у тебя получается. Смотрю каждый раз и удивляюсь - откуда это у тебя? Может, отец был артистом? Или это тоже требовалось по вашей работе? Может быть, может быть!
Они уже стояли в прихожей.
Еламан покачал головой.
- Вы сегодня такой веселый, что даже на радостях забыли, что припадки-то у меня настоящие и притом очень тяжелые. Вот ведь! - и он показал на свой рубец.
- Да, саданули тебя, саданули, брат, - засмеялся Ажимов, - что говорить, - от души саданули. Это чем же, графином, кажется? Наверное, графином, если бы пресс-папье, пожалуй, были бы ровные края, а у тебя, и правда, похоже на осколочное ранение, так что... - он остановился, не зная, что сказать еще. А сказать хотелось что-то грубое и насмешливое.
- Так что, - сухо сказал Еламан, - мой припадок пришелся очень к месту. Если бы не он, то вы бы услышали о себе что-то очень хорошее. И не только вы бы, а и все остальные.
Наступила снова пауза.
- Так! - сказал Ажимов. - А пришел зачем? Да еще ночью! Я же просил, если что нужно, - приходи в контору.
- Разрешите, я сяду, - сказал Еламан примирительно. - В конторе неудобно разговаривать, люди, да постоянно это еще генеральское пугало торчит.
- Ну и нахал же ты, братец, - покачал головой Ажимов, - многих нахалов видел, но такого... Жариков не пугало, а твой начальник, и не торчит он, а руководит той экспедицией, где ты работаешь завхозом! Дошло наконец?
- Дошло, дошло, давно дошло, - добродушно ответил Еламан. - Дошло, что раньше экспедицию возглавляли вы, а теперь ее возглавляют Жариков и Ержанов. Раньше люди вас слушались, а теперь слушают их. Почему же не дошло? - Дошло, дошло.
- Эх, был ты завхозом, завхозом и остался, - вздохнул Ажимов, - тебе бы только, чтоб слушались. "Рад стараться" - и все! Много ты понимаешь! А люди работают. Ищут медь. Вот как ты ищешь в своих сараях лопату или кирку.
- И найдут, а? - спросил Еламан.
- Да какое это имеет... - начал было Ажимов, но Еламан перебил его сухо и деловито.
- Очень большое! Так найдут или нет?
Ажимов вздохнул и прошелся по комнате.
- Ну нет, нет, - сказал он, - не найдут. Нет ее здесь. Ну что, тебе легче оттого, что ее нет?
- Ну мне-то, положим, все равно, а вот вам, наверное, будет легче, если они ничего не найдут, - уже не скрывая насмешку, сказал Еламан. - Потому что, если ее нет, то и доброго десятка тысяч государственных денег тоже нет. А вот, если она все-таки есть и найдет ее Даурен Ержанов после того как вы, Нурке Ажимов, приказали прекратить поиски... Вот тогда что вы запоете?
- Слушай, ты!.. - Завхоз!.. Я запрещаю говорить со мной таким тоном! - застучал кулаком и забрызгал слюной Ажимов. - Забрал себе волю! Только и делаешь, что сеешь свару между людьми, проклятый! И когда ты только сдохнешь?!
Еламан улыбался все благодушнее и благодушнее. Он даже развалился в кресле.
- И что ты тогда будешь без меня делать? - спросил он добродушно. - Оставшись наедине с Дауреном и Жариковым? А? Ты хоть раз об этом подумал, а? Ведь это я, я тебя поднял. Я вывел тебя в люди! Я надавал тебе чинов и званий! И пока меня не съели, я все время отстаивал твой авторитет. Ну, а теперь тебя и отстаивать не надо, ты сам с усами и вот желаешь мне смерти. Что ж? Иного я от тебя и ждать не мог! Да и не ждал, конечно! Но я все-таки думал, что ты умнее! Честное слово - думал. Желать смерти такому человеку, как я... Нет, ты просто выпил лишнее или сошел с ума! Ты что, забыл, кто ты такой? Ты же посредственность! Самая обыкновенная посредственность! Даурен ошибся в тебе! Так же, как и я, впрочем...
Ажимов несколько раз прошелся по комнате, поднес руку к раскаленной щеке и охладил ее. Затем закурил и подошел к окну. Еламан молчал. Наконец Ажимов подошел к Еламану, положил ему руку на плечо и сказал:
- Ну, прости, пожалуйста, я действительно, наверно, перебрал, но только и ты тоже...
- Правильно, - охотно согласился Еламан, - я тоже. Я завожу тебя. Потому что ты трусишь и делаешь не то, что нужно. Мечешься от одного края к другому. Пойми: мы связаны с тобой одной веревочкой. Мы не то, что Даурен или Жариков. Даурен талант, работяга, первый казах геолог, Жариков боевой генерал, чуть-чуть не Герой Союза. А мы что? Мы ничто! И вот я теперь тебя второй раз спрашиваю, что будет, если Ажимов заверил правительство, что меди нет и десятки тысяч потрачены зря, а Ержанов медь найдет? Что тогда будет с нами? Я говорю с нами, потому что, если тебя ославят и снимут, то и меня держать не захотят. Но от авторитета твоего что тогда останется? Да ровно ничего! И сейчас народ валит к Даурену, а не к тебе! И сын твой тоже от этого Даурена не отходит ни на шаг. Что это, приятно тебе? А найдет он эту окаянную медь...
- Да нет меди, нет! - крикнул чуть не в истерике Ажимов. - Понял, нет ее!
- А вот говорят, что есть, - тихо сказал, словно прошипел Еламан, - говорят, что есть. И Даурен с Жариковым ее обязательно найдут, тогда что?
- Хорошо, что ты предлагаешь? - резко спросил Ажимов, уже изнемогая от этого спора.
И тут лицо Еламана вдруг сразу поглупело.
- А что мне предлагать? - сказать он смиренно. - Вы же сами сказали - я завхоз, мое дело - кирка да лопата. А вы профессор, в атом проникли. Без вас и ледоколы не ходят и станции не работают, так что решайте сами. Если есть медь, то вам здесь делать нечего, ее Даурен отыщет. Если же нет меди - то какой толк Саяту от Даурена? Он тогда только казенные деньги на ветер расходует.
Ажимов отошел от Еламана и вышел из комнаты. Там он что-то делал или искал, потом, очевидно, мочил голову, было слышно, как звенело ведро и лилась вода, а когда наконец возвратился, то сказал:
- Надо подождать снега! Тогда все кончится само собой.
- Э, - сказал Еламан, - до снега еще знаете сколько? Он до снега все свои дела провернет. Нет, действовать надо сейчас же, немедленно.
- Да как, как? - крикнул Ажимов. - Что ты каркаешь, как ворона, а по-человечески не говоришь. Если не хочешь говорить, то...
- Ладно, - смилостивился Еламан. - Скажу. Вот-вот начнутся заморозки - копать будет трудно, зимней одежды у нас нет, или во всяком случае недостаточно. Но, скажем: совсем нет. Значит, выпускать людей на земляные работы не в чем. Ну, в общем, это уж мое дело, а ваше - дать телеграмму в центр. Пусть выезжает комиссия. Может быть, и акт составить о неоправданном распылении государственных средств... Хотя нет, акт рано, да и вас может это тоже коснуться. Ладно, посмотрим! Тут только слушайтесь меня.
- А что ты хочешь делать? Если уголовное дело подымать...
- Ну, уж выдумал! Против кого уголовное дело? Против тебя, что ли? Я же говорю: посмотрим! И только одного я от тебя требую, слышишь, требую! Держись крепко, не пугайся, не сдавайся, не колеблись - стой на своем. Слышишь!
- Слышу, - уныло ответил Ажимов, - слышу!
Подошел к шкафу и вытащил почти полную бутылку и две рюмки.
- Слышу, товарищ Еламан, слышу! - повторил он.
И невесело улыбнулся.
12
- Пропади все пропадом, пропади все пропадом! Все - пропадом! - бормотал Бекайдар себе под нос, пока не дошел до дома отца. В окнах горел свет. Он приник к стеклу и увидел: отец сидит перед столом задумавшись, а на столе бутылка из-под коньяка и два пустых стакана. "Неужели опять Еламан приходил? - остро подумал Бекайдар. - Да нет, ведь с ним припадок был, разве после припадка можно коньяк пить? Впрочем, разве поймешь, что ему можно, что нельзя. Ему все можно!"
Он продолжал смотреть.
Отец встал и пошел по комнате, подошел к зеркалу, постоял, машинально провел рукой по волосам, приглаживая их, подошел к радио и включил его. Раздалась какая-то залихватская русская мелодия, потом всхлип гармоники, - он нахмурился и переключил приемник на новую волну.
"Расстроен чем-то сильно, - подумал Бекайдар, присматриваясь к его лицу: "Эх, опять попал не вовремя! Ну, да была не была", - он отошел от окна, подошел к двери и постучался.
- Да, - раздраженно ответили ему из комнаты. Он открыл дверь. Отец стоял посередине комнаты и смотрел на него.
- Ах, это ты! - сказал он с облегчением. - А я-то думал... - Он не окончил.
"Думал, что это Еламан", - понял Бекайдар и сказал:
- Вот увидел, что вы ушли, и решил пойти за вами! Здравствуйте, отец.
- Здравствуй, здравствуй, дорогой, - ласково ответил Ажимов, и лицо его разгладилось. - А молодежь все еще танцует?
- Кое-кто домой пошел, ну, а холостые, конечно...
- Беда с вами, с холостыми! - лукаво прищурился отец. - Ну просто беда. Ты куда это, между прочим, свою Дамели увел? Да еще при отце! Не отрекайся, я заметил: вы оба исчезли одновременно. Эх, молодежь!..
- Да, это всегда виноватая во всем молодежь, - вздохнул Бекайдар. - Ну, а вы опять пили с этим Еламаном?
- Выпил, старик, немного выпил, - ответил Ажимов, стараясь не замечать настроения сына. - Что поделаешь? В такие дни начальство пьет с подчиненными! Традиция, старик! Демократия!
- Так, значит, вы только из демократии пьете с этой сволочью!
- Эй ты, придержи язычок! - Ажимов сразу вспыхнул до корней волос. - Как ты разговариваешь с отцом?
Бекайдар развел руками.
- В том-то и беда, что я не знаю, как мне разговаривать с отцом, - сказал он задумчиво и просто. - Скажите, хотели бы вы, чтоб я походил на вас?
- Ну, дорогой мой, каждый отец хочет, чтоб сын походил на него, - сказал Ажимов смягчаясь. - Ну, конечно, чтоб был еще талантливее, умнее, красивее и...
- Порядочнее, - тем же тоном окончил Бекайдар.
Ажимов вздрогнул и дико посмотрел на сына. И тот повторил тем же тоном - кротким и беспощадным:
- Порядочнее? Да, отец?!
- Сейчас же убирайся вон! Сейчас же! - загремел Ажимов задыхаясь.
Бекайдар повернулся и молча пошел к двери.
- Стой, - опять крикнул ему Ажимов, когда тот уже переступил порог, - стой, тебе говорят! Ты можешь мне по-человечески объяснить, в чем дело? Что тебе надо. Во-первых, иди сюда! Так! Так в чем дело? Говори! Все!
Не отрывая глаз от пола, Бекайдар тихо ответил:
- После того, как пошли эти подлые слухи о Дауке...
- Ах, вот в чем дело? - язвительно засмеялся Ажимов. - Ты наслушался этого сумасшедшего Хасена! Хорош, хорош сынок! Ничего не скажешь. - Хорош! Вместо того, чтобы прийти к отцу и спросить его, как было дело в действительности...
- Значит, в действительности-то дело-то все-таки было? - грустно усмехнулся Бекайдар. - Хорошо! Теперь второй вопрос: что у вас произошло с Дауке? - Стойте, я сразу скажу, что знаю: когда Ержанов пропал без вести, а тут распустили слух, что он перешел на сторону врага, - у него остались труды. К ним имели доступ только вы... Вот, начните с этого места. Что было дальше?
- Дальше-то, - начал Нурке, но в это время резко и оглушительно захохотало и закричало радио. - Ах, дьявол! - радуясь отсрочке, он подошел и начал возиться с приемником, раздался пронзительный вой, он рос, заполнял комнату и словно закручивал и уносил на своих крыльях двух собеседников - отца и сына куда-то в бесконечные просторы.
Ажимов все поворачивал и поворачивал винт, и вот словно голоса всей планеты хлынули в эту комнату и заполнили ее до потолка. Наконец все потонуло в каком-то торжествующем дьявольском взвизге. Он заглушил все звуки и был таким пронзительным, что Бекайдар даже поморщился. Ажимов выключил приемник.
- Меня вызвал начальник и я сказал ему: "Нет, я отказываюсь категорически", - сказал он тупо.
- От чего вы отказались категорически, коке? - спросил Бекайдар.
- Дело было так. Когда некоторые официальные и высокоавторитетные органы ("Харкин, Харкин! Подлец и дурак Харкин!" - крикнул ему кто-то в уши) известили, что Даурен Ержанов является чуть ли не изменником родины, наше тогдашнее руководство потребовало, чтоб записка о Жаркыне была подписана только мной. А писали мы ее, конечно, вдвоем. Вот этого требования я и не выполнил. Мы расстались рассорившись. Тогда меня вызвали вторично.
- Ну и что...
И вдруг опять Ажимову, как и двадцать лет тому назад, стало нечем дышать. С пронзительной ясностью, доходящей почти до галлюцинации, он опять вспомнил все. Было ясное солнечное утро. Он вышел из квартиры. Твердый, несгибаемый, не способный на компромиссы. Шел по улице и повторял: "Ни за что, ни за что, ни за что!" Знал, твердо знал, что его не перешибешь, не переупрямишь, не запугаешь. Подошел к серому зданию, остановился, оправил галстук, строго кашлянул и вошел. Ох, какой каменный холод сразу объял его в подъезде, едва за ним только бесшумно закрылась стеклянная дверь. Как сразу стало тоскливо и одиноко! Это был поистине крестный путь - дорога на четвертый этаж. Он до сих пор помнит, как он поднимался и как все меньше и меньше у него оставалось решимости, как у него "бледнел румянец воли". Так обязательно бы словами Шекспира определил его состояние сын, если бы он мог ему рассказать все без утайки. Он помнит, как невольно задержался на первом этаже. Здесь было шумно и людно, как в любом советском учреждении тех лет. Много дверей, почти все они плотно закрыты - и на всех висят самые мирные обыденные дощечки: "Бухгалтерия", "Главный бухгалтер", "Учетно-статистический отдел", "Инженерный отдел". Двери то и дело распахивались и снова захлопывались с громким стуком. Без умолку звенели телефоны и стучали машинки. Жужжал арифмометр. На диванах, на табуретках, просто около дверей сидели и толпились люди.
Второй этаж уже был почти пустой. Только один человек встретился ему, но и он неподвижно сидел на стуле, крепко сцепив руки, и был так погружен во что-то свое, что никакого внимания на него не обратил. Двери тут были большие, обитые черной кожей. Единственный отдаленный звук, который доносился из-за плотно закрытой двери, - это стрекотанье машинок. Как будто строчил пулемет. Так! Так! Так! И все-таки было тихо-тихо, сиротливо-сиротливо.
Вот и четвертый этаж. "Войдите", - говорят ему в ответ на стук. Он входит в огромный кабинет, весь залитый солнцем. Окно во всю стену, и в нем тоже пустота - только небо и горящие облака, а глаза человека, сидящего за столом, холодны и неподвижны.
Ажимов вспоминает все это и говорит:
- Министр встал из-за стола и приветствовал меня стоя.
Ах, не был Еламан министром и не подумал он тогда встать из-за стола! Даже кивнул-то ему еле-еле и опять начал перебирать свои бумаги. Перебирал их, читал, что-то подчеркивал синим или красным карандашом и молчал, молчал насупившись - недоброжелательный и загадочный. Потом вдруг поднял глаза, посмотрел, поморщился, увидел нежданного посетителя и буркнул: "Садитесь, пожалуйста". Ажимов сел и в первый раз посмотрел на Еламана прямо и просто. У него с детства была привычка мысленно обрядить ненавистного ему человека в какую-нибудь странную или смешную одежду, представить его в каком-нибудь необычайном, унизительном виде.
Вот так и сейчас он смотрел на Еламана.
"А вот взять да вымазать бы тебя с головы до ног дегтем, как бы ты тогда выглядел?.. - подумал он. - А то надеть бы тебе на голову женский кимешек, и будешь ты баба - злая, ядовитая стерва. Бьет мужа, тиранит детей. Баба, баба!"
И он невольно улыбнулся. И тут же услышал голос, беспощадно насмешливый и холодный.
- Ну так что, надумали?
Ажимов вздрогнул.
- Слушайте, Ажимов, - продолжал Еламан тем же тоном, - и так враг берет нас за горло, а вы из своего упрямства, глупой принципиальности, а вернее, беспринципности - видите, я выбираю самые мягкие определения - не хотите помочь нам использовать Жаркынскую руду, так?
- Вы знаете - я всегда к вашим услугам, - пробормотал Ажимов.
Но сейчас, когда Бекайдар смотрел на него и ждал, он свой ответ передал так: