Схватка - Ильяс Есенберлин 18 стр.


- А так, дорогой! - очень просто, ласково и ядовито ответил Ажимов. - Натравлять отца на сына - это одно из самых тяжелых преступлений на свете! Ты, надеюсь, хоть этого-то не станешь отрицать, а! И кто же идет на такие преступления? Да вот такие старые неудачники, причем и ему обидно, что другим повезло. Ведь они как рассуждают? Раз мне плохо, так и всем пусть будет плохо! Раз у меня нет, то отними, боже, это же и у другого. И отнимают чужую славу, чужое открытие, чужого сына. - Голос Ажимова вдруг обрел силу. - А ты, друг мой, надо тебе сказать, ведешь себя далеко не как мужчина, а тем более, не как джигит. Собираешь сплетни, ввязываешься в интриги против отца! Врываешься ночью в его дом с какими-то глупыми подозрениями! Требуешь ответа на какие-то чрезвычайные вопросы! Разве так поступают мужчины?! И кто тебя толкает на все это?! Девчонка, которая тебя же публично отхлестала по физиономии! При доброй сотне друзей отхлестала! Уйти со свадьбы! Боже мой! Да такого в казахской степи не слышали триста лет! И ты не только простил, ты допускаешь, что эта красивенькая стерва вконец ссорит тебя с отцом. Да что ссорит! Прикажи она меня зарезать - ты зарежешь! Уверен, зарежешь и не задумаешься! А этот старый прохвост, эта колымская лиса, сволочь эта...

И Ажимов вдруг так ударил кулаком по столу, что задребезжала посуда.

- Ложь это! - крикнул Бекайдар и вдруг расплакался. - Ложь, ложь, ложь... и как вы можете!.. - И он бросился из комнаты, хлопнув дверью.

А Ажимов вздохнул, покачал головой и зашагал по комнате. Он чувствовал себя очень твердым. Жив Даурен или нет, будет ли он молчать или не будет, но единственный первооткрыватель Жаркынской меди - Нурке Ажимов, и переиграть этого никому не удастся! В этом он был уверен.

13

Но точно ли, что так уж никому? Через три дня после юбилея Жариков выехал в Алма-Ату. Как прекрасна столица Казахстана ранней осенью! Солнце по-прежнему сияет с голубейшего прозрачного неба, но уж нет той тяжелой иссушающей жары, которая нависает над городом в июле и августе. Легкий ветерок гуляет по просторным улицам, и кажется - это кто-то шелковым платком провел по твоему лицу. А кругом багрянец и золото. Деревьев много - они все высокие и стройные. Разноцветные листья их - лимонно-желтые, карминно-красные, насыщенного винного цвета - так и горят на солнце. Но особенно хороша Алма-Ата утром. Солнце еще не встало, и длинные прямые улицы как бы наполнены легчайшим голубым туманом. И как через прозрачное стекло встают высокие, багровые канны, золотисто-кровавые листья винограда, алые и белые розы, кремовые, лиловые, желтые астры.

Взглянешь на эту роскошь цветов, оттенков и форм - и сразу становится радостно на душе. Город еще спит, магазины закрыты, но все богатство осени рдеет на его витринах. Огромный расписной апорт, весь в кровеносных жилках, пятнах и подтеках, кисти желтого, зеленого и лилового винограда, горы арбузов - полосатых, как зеленые зебры. Кажется, идешь не по городу, а по сказочному царству, где все дома пряничные и карамельные.

"Хорош, хорош мой родной город ранней осенью! - После саятских пронизывающих ветров и мертвенно-серых безжизненных пустынь Алма-Ата показалась Жарикову чудесным садом. - Да, вот какие еще места бывают на свете, - подумал он, - я то..."

Именно в этот ранний час он вышел из гостиницы "Казахстан" и пошел по городу. В учреждение ему надлежало явиться ровно в десять, но он решил прогуляться. Прошел оба парка, посидел в затененных аллеях, посмотрел на гигантские белые акации с огромными кроваво-бурыми лакированными иглами, дошел до резвой Алматинки и посмотрел, как она грохочет по камням и бьет фонтанами около порогов, послушал, как журчат арыки, посидел около памятника Абаю - он очень красив, когда на него смотришь несколько издали, тогда фоном ему служат горы - сизые, голубые и белые вершины Ала-Тау, поросшие горными лесами, а точно в назначенный час он взбирался по той самой лестнице, которая однажды в недоброе утро так запомнилась Нурке. Только теперь лестница эта была иная, и все вокруг нее было иным: ступени, покрытые ковром, стены небесно-голубого цвета, распахнутые в прохладное алма-атинское утро окна - все было иное. Людей было уже достаточно и они разбрелись по всем этажам. Около каждой двери стоял диван и на каждом диване сидели люди. Жариков легко взбежал по лестнице. Он генерал, но он очень редко делает что-нибудь солидно и медлительно - только когда знает, что на него смотрят со стороны, а так движения его быстры и раскованы - он легок и стремителен, как юноша. "А все-таки безобразие, что здесь нет лифта, - подумал он, останавливаясь на четвертом этаже, глядя наверх, - и лестница какая неудобная! Крутая с мелкими ступенями".

Нужную дверь он нашел сразу. Она была обита красным дерматином, и на ней висела дощечка "Управляющий трестом". Дощечка черная, а буквы легкие, голубые. Во времена Еламана дверь была черная и буквы черные. Еламан не любил легкомысленных тонов. Все в его кабинете должно было походить на хозяина: мебель, обои, надписи.

По кабинету гулял легкий утренний ветерок. Прямой луч солнца лежал на паркете и казался прозрачной лужицей света. Жариков поднял голову и встретился с глазами Ленина. Слегка прищурясь, вождь смотрел на посетителя и улыбался. Он был очень прост - этот вождь простых мужественных людей, и почти так же прост был и человек, сидящий за столом. Он поднялся и пошел навстречу Жарикову. На нем был легкий костюм из серого коверкота ("Не забыть спросить, где он покупал такой, - быстро подумал Жариков, - если в Москве или Ленинграде, напишу друзьям, пришлют") и голубая сорочка с расстегнутым воротом. И на ногах что-то очень, очень легкое, почти домашние туфли. А волосы у человека были густые, пышные, как их раньше называли - поэтические.

- Генерал Жариков? - спросил человек и ответил на его протестующий жест. - Ну как же не генерал? Если в форме, то генерал (Жариков, пожалуй, и сам не заметил, что для этого важного визита он надел форму и нацепил всю колодку орденов). Позвольте представиться - Есенин, и, заметив, как приоткрылся рот у Жарикова, добавил: - Даже больше: Сергей Есенин. Только вот не Александрович, а Петрович, - он засмеялся. - Вот такие глаза, как у вас, я вижу у всех, кому я назову свое имя и фамилию. Что делать? Отец пошутил. Видно, думал, что стану поэтом, а я вот, видите, в геологию ударился.

"В геологию-то в геологию, - подумал Жариков с опаской, - а стихи-то, верно, все равно пишешь", - и сказал: - Да стихи, это... конечно... Только вот специальности-то у нас не больно поэтические...

- Почему? - удивился Есенин. - А вот недавно ко мне приходил ваш молодой геолог. Так вот такие стихи пишет!

- Кто же это такой? - спросил Жариков.

- Да вы знаете его. Знаете. Он от вас в полном восторге. Бекайдар Ажимов, сын вашего научного руководителя. Что вы так на меня смотрите?.. Разве вы...

- Да-а, - сказал Жариков, садясь на придвинутое ему кресло, - правильно говорят: век живи - век учись. Знаю я этого парня. Очень даже хорошо знаю, но таких талантов за ним....

- Значит, он вам ничего не читал? А вы попросите - он прочтет. Одно, посвященное любимой, хоть сейчас в "Новый мир" или в "День поэзии" отсылай. А Шекспира наизусть по-английски шпарит! Вот как! Нет, геология наука поэтическая!

"Эх, опять забыл поговорить с ним насчет Дамели, - подумал Жариков, - я ведь обещал Даурену, обещал. А стихи ты, друг хороший, все равно пишешь! И не дури мне голову!"

- Что ж, запомним на будущее, - сказал он, - у меня первый завет изучать свои кадры - и вот, как видите, изучаю...

- Ну, не знать, что ваши работники пишут стихи, это еще не самое страшное, - засмеялся Есенин. - Геолог-то он, кажется, талантливый, свои мысли есть. Вот дошли с вами наконец и до геологии. Скажите, из разговора с ним я понял, что отношения в экспедиции между участниками складываются не совсем, как бы сказать, удачно?.. В чем тут дело?

- Дело в меди, Сергей Петрович, - просто ответил Жариков. - То есть она, окаянная, то нет ее. Вот и спорим и ругаемся. А кроме того...

И Жариков в нескольких словах рассказал о цели своего прихода. Есенин слушал и хмурился. Потом он пошел и сел на свое место за стол.

- Да, Афанасий Семенович, - сказал он наконец, - вопрос о Саяте - это очень трудный вопрос. Трудный и сложный, и тут мы с вами за столом его, конечно, не разрешим. Шла, шла медь с севера на юг и вдруг пропала. Как, почему - непонятно. Вот на днях к вам приедет специальная комиссия из Министерства - она и решит. А Даурена Ержанова я знаю хорошо. Еще по Дальнему Востоку знаю. Ну как же, мы же вместе работали. Он открыл несколько очень значительных месторождений и первого металла и второго. Это наши Дальстроевские термины. Читал и некоторые его статьи. У нас в библиотеке есть сброшюрованный экземпляр их. Видимо, кто-то специально этим занимался. Слышал я и то, что вы сейчас сказали: пропал без вести, и все его бумаги оказались у Нурке, а тот... Ну, и так далее. Но ведь это все слова, Афанасий Семенович. Фактов-то нет, следы утеряны...

- Неужели так-таки и утеряны?

- Так-таки и утеряны. Бумаги Даурена поступили, как это видно из журнала входящих, к некоему Курманову - кстати, мы разговариваем как раз в его кабинете, а того, конечно, и след простыл.

- Постойте, - чуть не вскочил с места Жариков. - Курманов? Еламан Курманов? Работает у нас такой!

- Да, совершенно правильно, - пораженный, кивнул головой Есенин. - Еламан Курманов. Значит, вот он где притаился... А ведь, знаете, мы его искали. Он у нас много чего накалечил, я наводил справки. Оказывается, отсюда, из этого кабинета, он сбежал на фронт. Буквально сбежал, иначе бы ему несдобровать. А на фронте он был... Ну да посмотрите вот сами, чем он там занимался. Как раз эти бумаги я сегодня собирался отправить в архив, - и он вынул небольшую синюю папку. В ней было всего около десятка документов, но, прочтя их, Жариков сказал:

- Значит, вон оно что!.. - и попросил разрешения закурить.

- Да, это самое, Афанасий Семенович, - сказал просто Есенин, - печально, но, как говорится, факт, и против него, видно, уже никуда не попрешь. Сам Курманов нам был недоступен - мы даже думали, что его нет в живых, а он вот где выплыл! Но дела мы его знали. Конечно, только в самых общих чертах, но и этого было предостаточно. С Ажимовым, конечно, дело много сложнее, и тут я пока ничего говорить не буду, но то, что честь открытия Жаркынского месторождения он по крайней мере пополам должен разделить с Дауреном Ержановым, - это представляется нам сейчас совершенно бесспорным. Разные разговоры об этом ходили и раньше, но... вы ведь знаете, как не любит шутить уважаемый профессор Ажимов.

- К тому же Харкин... - пробурчал Жариков. - Он слышал это имя и от Хасена и от самого Ержанова.

- А, и вы знаете эту фамилию, - засмеялся Есенин, - правильно, правильно, Афанасий Семенович, к тому же и Харкин, вернее харкины. Этих подлецов, к сожалению, всегда появляется предостаточно, как только начинает не доставать людей... Э, да что там говорить! - Есенин махнул рукой и целых полминуты просидел неподвижно. - Вы извините, я всегда завожусь, когда говорю об этих харкиных. Я ведь, знаете, воспитывался у дяди, брата матери... - Он еще помолчал, подумал, потом выдвинул ящик, вынул пачку сигарет и закурил.

- Да-а, - сказал Жариков, присматриваясь к его лицу. - Да, Сергей Петрович...

Есенин быстро и глубоко затянулся несколько раз, потом бросил папироску в пепельницу.

- Ладно! - сказал он. - Это все сентименты, но мы с вами администраторы, и давайте рассуждать административно. Даурен и Нурке работают в одной экспедиции. Даурен подчинен Нурке. А тут еще Курманов! Ничего доброго из этого, конечно, выйти не может. Это, кажется, ясно.

- Ясно, - сказал Жариков. - Ясно.

- Но чтоб вам совершенно было уже все ясно... - сказал молодой человек и нажал кнопку. Вошла секретарша.

- Пожалуйста, ту папку, что нам прислали по моему запросу из прокуратуры, - сказал он ей. - Ведь тут совсем недаром все время всплывает этот деятель Харкин. - Ох, недаром! Вот сейчас увидите, что он натворил!

...Еламан сидел бледный и растерянный. Жариков с ним говорил ровно, не повышая голоса, но ничего не спрашивал, а только утверждал. Так, он утверждал, что все бумаги Даурена Ержанова были в свое время переданы Курманову, и теперь он должен сказать, где они находятся. Далее он утверждал, что среди этих бумаг должна быть докладная записка о Жаркынских хребтах, пакет с фотографиями, папка со стереоспектрограммами и анализами образцов.

Еламан к этому разговору был подготовлен. То есть, теоретически он всегда допускал, что такой разговор может состояться, и поэтому отвечал спокойно, точно, и, как бы сказал Ажимов, - великий любитель истинно русских выражений - "не растекаясь мыслью по древу". Кроме того, у него было свое собственное золотое правило: "Знаю - это тысячи слов, не знаю - одно".

- Афанасий Семенович, - сказал он, - на том месте, о котором вы меня спрашиваете, я просидел около десяти лет и прочитывал иной раз до полсотни бумаг в день. Ну, судите сами, что я могу вспомнить через двадцать лет о какой-то одной бумаге? Могу только заверить, что все выходящее из ряда вон помню. Такие же документы, о которых вы говорите, мне в руки не попадали вообще.

- Это точно? - спросил Жариков.

- Это точнее точного, Афанасий Семенович.

- Значит, если бы вам в руки попали такие бумаги, вы бы их обязательно запомнили? Так? Ведь вы хотя бы по роду своей службы должны были бы обратить внимание на такого геолога, как Ержанов, правда?

Еламан сделал вид, что ему очень скучно.

- Вы что меня ловите, что ли, Афанасий Семенович? - спросил он с легкой насмешливой улыбкой. - Ребенком считаете? Ну к чему? Раз вы уж так подробно изучили мою биографию, то должны бы уж знать, в каких органах я работал.

- Знаю, - твердо кивнул головой Жариков, - но учитывайте, что я пограничник.

- И поэтому разговариваете со мной, как с задержанным шпионом? Не выйдет, Афанасий Семенович. Я не шпион и не перебежчик. Я такой же честный гражданин Советского Союза, как и вы. И если вы охраняли внешние границы республики от наших общих врагов, то я делал то же внутри страны. Вот и все. Партия мне доверяла.

- Так, - сказал Жариков и в глубине его глаз на мгновение вспыхнули и сейчас же угасли какие-то огоньки. - Так, значит, с неугодным Дауреном Ержановым вы справились. С его братом Хасеном тоже... "Почему твой брат не застрелился?" - это ваши слова или Харкина? Или вас обоих? Ну, что ж вы молчите?

Еламан сидел, опустив голову, потом вдруг поднялся и спросил:

- Вам что, генерал, угодно надо мной издеваться?

- Нет, только спрашивать и пытаться получить ответ. Ладно, вот еще один вопрос. Я смотрел некоторые ваши личные документы. Из года в год вас неизменно повышали. В чем дело? Какие такие особые качества имел Еламан Курманов, чтоб так скакать через ступеньку? Или опять Харкин, а?

Еламан злобно усмехнулся, и на мгновенье Жариков увидел перед собой не лицо, а звериную морду с волчьими складками около носа и оскаленными мелкими желтыми зубами. Это было почти страшно.

- А что вы меня спрашиваете? Вы спрашивайте тех, кто меня назначал. Они вам ответят.

- Спасибо за совет. Спрашивать мне уже не надо. Я сам все знаю.

- А раз знаете... - Еламан пожал плечами и поднялся со стула.

- Сиди! - крикнул вдруг Жариков и сразу побледнел. - Сиди... Ах ты... - он проглотил какое-то слово. - Ведь кроме зла от тебя никто ничего не видел. Разве ты по лестнице взбирался? Ты по чужим трупам лез. Свое счастье строил на несчастье других. Только ждал, когда над головой человека соберутся тучи, чтоб поджечь его дом. Не я, а молния, мол, сожгла! И весь разговор. Молния с неба. Ах ты черт! - дрожащими руками Жариков вынул трубку и стал ее набивать. - Вот уж верно говорят - гром не из тучи, а из навозной кучи! Ладно! Об этом пусть с тобой господа Харкины вспоминают! Говорят, что еще жив твой прохвост, где-то до сих пор с палочкой болтается, в преферансик играет и тоже о своих боевых заслугах, мерзавец, рассказывает! Есть, есть у него "боевые заслуги!" Сидел на фронте в одном хорошем месте, пока нас не осчастливил! Итак, я повторяю вопрос: Что вы знаете о бумагах Даурена Ержанова? Вспомните.

Еламан пожал плечами.

- А что мне вспоминать? Не знаю - и все.

- Не знаете?

- Нет.

- Хорошо. Вот вам заверенная выписка, ваша канцелярия получила докладную записку за подписью Даурена Ержанова и Нурке Ажимова. Смотрите, графа "содержание": "О геологической разведке в Жаркынском ущелье". Теперь вам ясно, что не все следы утеряны. Где эта докладная?

Еламан пожал плечами.

- Не знаю, не помню.

Наступило молчание.

- Слушайте, Еламан, - сказал наконец Жариков, - я ведь думал, что вы умнее. Вы понимаете, что происходит? Следы привели нас к вам вплотную, и мы вас уже не оставим. Вы будете отвечать, и не по закону тех времен, а по нашему сегодняшнему закону. Вы и ваш проклятый Харкин. Я даю вам последний шанс, покайтесь, загладьте свою вину хотя бы частично. Расскажите все честно. Вы уничтожили эти бумаги?

- Я уже вам сказал, - ответил Еламан, - я ничего не знаю и ничего не трогал. Что ж касается всего остального, то, дорогой генерал, я работал на победу, и страна победила. С меня хватит. Больше я ничего не хотел и не хочу.

- Ой господи, страна победила! - вздохнул Жариков. - Из-за вас она пришла, победа? Сколько лишней крови вы, харкины и курмановы, прибавили к неизбежной. Насколько легче было бы победить, если бы не вы. Ладно, не об этом разговор. Разговор идет о том, что вы до сих пор еще стараетесь пакостить, что вы так ничего и не поняли за эти десятки лет?! До сих пор вы все двери предпочитаете открывать воровскими отмычками, а не ключами. Ну ладно, тут вы скажете, что, во-первых, вы были только орудием, а действовали совсем другие люди, и, во-вторых, что тогда вы были убеждены в том-то и в том-то, и если делали зло, то не ведая, что творите, так? Я бы мог вам на это, конечно, ответить, что не только вы были орудием, но и сами других людей превращали в свои слепые орудия.

- Вы можете привести примеры? - спросил Еламан. Ему страстно хотелось, чтобы Жариков назвал сейчас Ажимова. Вот тогда бы разговор сразу принял другой оборот, но Жариков спокойно ответил:

- Пока воздержусь. Я только хочу спросить:- хотите вы перейти на настоящий человеческий путь или нет?

- Я на нем и стою, - усмехнулся Еламан.

- Тогда кончим, - сказал Жариков и поднялся, - но помните: вы оттолкнули руку, которую я вам протягивал.

...Осенние заморозки ударили внезапно. Вслед за холодными дождями вдруг выпал пушистый обильный снег. Работы прекратились. Сезонники получили расчет. Остались только специалисты. И Нурке и Даурен понимали, что настала пора полного открытия расчета. И Ажимов затаился перед последней схваткой. Она должна была вот-вот наступить.

Как раз в это время Еламан выехал в Алма-Ату. Ему крайне необходимо было посоветоваться с давнишним другом и покровителем и решить, как следует вести себя в дальнейшем.

Назад Дальше