- Извините, - сказал Еламан, вставая, - мне отсюда сподручнее. Так вот, товарищи: я, конечно, не специалист, специалисты скажут после - по-умному, по-ученому, а я простой человек, и скажу вот что: что там голову дурить? Нету меди тут - и все. По-всякому мы разведку вели: и по методу Ажимова, и по методу Ержанова, и шурфы копали, и канавы прокладывали, и скважины бурили - не простые, а глубинные, и ровно ничего не нашли. По науке, конечно, то есть, по предположению Ержанова, медь должна быть, а ее нет и нет. Видно, не все предположения, даже самые ученые, сбываются. Вот капиталисты, те тоже предполагали, что нам придет крах и в 1917 году, предполагали и в 1919 году, когда на нас шла Антанта, предполагали и в 1921, когда был голод, и в 1929, когда мы начали проводить коллективизацию, и в 1941, когда на нас попер Гитлер, - видите, сколько было у них предположений? А в результате пропадаем не мы, а эти самые предсказатели. Так ведь, товарищи? Кто это сказал: "Если жизнь не соответствует моей теории, то тем хуже для жизни?.." - он оглянулся, кто-то смеялся. - Нет-нет, - заторопился он, словно отвечая на чей-то вопрос, - это не Ержанов сказал, это какой-то другой мудрец, не то греческий, не то римский, не помню. Наш. Дауке так не скажет. Он идет вперед и жизнь тащит за собой. Вот только одна беда - жизнь-то не баран. Нет, не баран. Барана тащишь - он идет. А жизнь штука упрямая: она сопротивляется, головой мотает, в землю всеми ногами упирается - не хочет идти за Ержановым. Нет, не хочет. Вот и получается: предположения-то предположениями, а деньги деньгами.
В зале опять засмеялись, а Еламан вдруг прикусил губу и сделался совершенно серьезным, все шутовское, глумливое исчезло с его лица, губы поджались, глаза смотрели холодно, строго и отчужденно.
- А смеяться здесь нечего, дорогие товарищи, - отчеканил он. - Взяты сотни тысяч из государственного кармана, то есть из нашего с вами, а сколько их еще потребует товарищ Ержанов - неизвестно, так что, если над этим смеяться, то, пожалуй, и просмеешься. Вот что я хотел сказать. Если что не так - извините.
И он сел. Наступила тишина. Было видно, что речь Еламана произвела впечатление.
- Да-а, - сказал кто-то значительно. - Да-а! - И тут вдруг раздался звонкий голос Бекайдара:
- Товарищ председательствующий, могу я задать один вопрос только что выступившему товарищу?
- Пожалуйста, - кивнул головой председатель.
- Товарищ Еламан, какое вы имеете отношение к геологии? - спросил Бекайдар. - Вот вы сказали - скважины бурим не простые, а какие-то глубинные - так что это такое? Так все-таки, какие же они? Ведь вы против них как будто возражаете? Так против чего вы возражаете? Вот вы говорите: "предположения Ержанова"? А что за предположения, в чем их суть? Насколько они обоснованы? Вы это знаете?
- Ой, да тут, моя душа, не один вопрос, а целых четыре, пощадите несчастного завхоза, - комически замахал рукой Еламан.
Раздался снова смех.
- А если вы сами себя не считаете специалистом... - крикнул Бекайдар вскакивая.
И тут раздался спокойный голос Ажимова:
- Товарищ председатель, разрешите мне слово.
Тот кивнул головой.
Ажимов встал и прошел к трибуне.
- Видите ли, я сейчас выступать не хотел, - сказал он, - но этот последний выкрик побудил меня попросить слова. Вот мой сын... К большому сожалению, этот недисциплинированный и бойкий юноша - мой сын. Вот он спрашивает: какое имеет отношение товарищ Еламан к геологии? Отвечаю ему: самое прямое и близкое. Он работает со мной здесь уже третий год, тогда как Бекайдар здесь всего первый сезон. Так, пожалуй, и не годилось ему задавать такие вопросы, а? И еще одно: зайдя в дом в первый раз, не лезут на хозяйское место, а ждут, когда и куда тебя посадят. Вот так-то. Теперь по существу вопроса. Тут я полностью поддерживаю мнение товарища Курманова. Существо дела он уловил правильно. Мы таскаем воду решетом, ловим щуку в лесу. Сотни тысяч рублей - считаю с начала экспедиции - мы потратили на то, чтоб иметь право сказать: меди в Саяте нет. Это очень печально, но это так. Ну и все. Пора и честь знать, перестать государственные деньги зарывать в землю. Вот что сказал завхозяйством, товарищ Еламан. И я, профессор, тоже подтверждаю это. Счастье, что мы живем в нашей стране, а любой бы предприниматель на Западе давным-давно засадил нас за решетку. Доходит ли все это, хотя бы в слабой степени, до моего сына?
- А виноват кто? - крикнули из задних рядов.
- Я! Только я! - Ажимов даже ударил себя в грудь кулаком. Ни товарищ Ержанов, ни Жариков не ответственны за это - один я несу ответственность. Я должен был понять, что Даурен Ержанов все еще находится в плену своей старой теории тридцатых годов - принципу соответствия и сопутствий - и не давать ему тратить государственные средства. А я дал! Увидел дорогого человека, которого уже давным давно похоронил, потерял голову и разрешил делать ему все, что он захочет, - и вот видите результат!
- Извините, профессор, - поднялся Жариков. - Если вы и сделали это, то отнюдь не из любви к своему учителю, а потому что сами думали так же, как он. Я же прочел выдержки из вашего труда. Правда, не из последнего издания его, заметьте! Так что, Ержанов, пожалуй, ни при чем.
- А я и говорю: он ни при чем, - отпарировал Ажимов. - А насчет моей книги вот что: к геологии, как к любой науке, следует подходить не метафизически, а диалектически. Если вы поймете это, то поймете все. Мое предположение насчет Жаркына оправдалось полностью. Мы ждали того же от Саята, но переносить метафизически геологические признаки сопутствия с одного объекта на другой, конечно, невозможно. Подобие совсем не есть тождество. Мы это позабыли и за это наказаны. Очевидно, за познанными нами закономерностями соответствия таятся другие закономерности - отрицательные; вот их-то мы еще не только не познали, но и не увидели. Отсюда и ошибки в нашей прогностике. Конечно, наука эта появилась еще совсем недавно и даже не сумела сформироваться в особую отрасль, поэтому пока просчеты очень возможны. Вот и все.
- Так это не наука, а лото, - сердито усмехнулся со своего места Ержанов. - Если не так, то иначе, если не иначе, то так, если не так и не иначе - то никак. Что-то не о том мы писали в своем труде.
- Как раз о том, - добродушно засмеялся Ажимов. - Только вы его не прочли. Но хоть заглавие-то вы помните? Первое слово подзаголовка "Опыты". А раз опыты, то никаких целиком законченных и научно апробированных теорий от меня вы ждать не в праве. Я закладываю основы и экспериментирую. Да и писалась она двадцать лет тому назад. А диалектика не лото, а алгебра всякой революции. В том числе и научной. Когда ею пренебрегают, то происходят пренеприятные истории. Вот вроде той, что произошла сейчас. А произошла вот что: приехал к нам наш уважаемый профессор Ержанов, мой учитель и, в свое время, один из самых даровитых геологов. Я говорю: в свое время. Так вот, первая моя ошибка была в том, что я оценки того времени автоматически перенес на сегодня, не внеся в них никакого поправочного коэффициента. Это было, конечно, в корне неправильно. За этой ошибкой последовала другая - уже чисто деловая. Мы, поговорив между собой, сразу же назначили Даурена Ержановича начальником отряда. Мало того: отправляясь в длительную командировку, я оставил его за себя, то есть сделал главным геологом экспедиции. С этого все и началось. Я хорошо знал прежнего Ержанова, но совершенно не разбирался в настоящем. А ведь все течет, все меняется, товарищи. А человек-то больше всего! А я об этом не подумал. "Бытие определяет сознание" - эту истину мы твердим все, но только что твердим, а делать из нее выводы еще не умеем. Мужества, наверное, не всегда хватает! Даурен Ержанович последние годы провел в тайге, в условиях вечной мерзлоты, в устьях колымских рек. Как он там жил, ну, об этом мы можем только догадываться. Во всяком случае - славы он там не добился, а ему ее хотелось. Ох, как хотелось! И вот старый геолог - один из самых скромных и доброжелательных людей на свете - ожесточился. Он стал считать себя несправедливо обиженным и, конечно, непризнанным талантом. Поверьте, я полностью понимаю его чувства, но разве от этого легче? И встретив меня, своего ученика, который ему очень многим обязан...
- А вы часом еще не забыли этого? - крикнул кто-то из зала.
- Будьте уверены, не забыл, иначе и не каялся бы, - ответил Ажимов. - Так вот, встретив меня, он подумал по старой памяти: "Э, мальчишка, что ты знаешь, что ты умеешь, мальчишка? Медь есть, да ты ее не достал, а вот я, Даурен Ержанов, достану! И все увидят, что знаменитый геолог я, а не ты!" И как только я уехал, Ержанов отдал приказ: бурить глубинные скважины. Ну, что ж? Он научный руководитель, его послушались, в результате улетели еще десятки тысяч! Кто виноват? Я виноват.
- Нурке Ажимович, - перебил оратора академик, - нам от этого "виноват, виноват" толку мало. Вот вы два месяца как вернулись, а глубинные скважины, которые вы признаете порочным методом, закладывались вплоть до заморозков. В чем дело? Почему вы не прекратили этот род работ, раз он бессмыслен?
- А как тут прекратишь, когда вся экспедиция только и кричит об этих скважинах, а санкция дана из Алма-Аты? - зло повернулся к нему Ажимов. - Я написал докладную записку в центр, вот и все, что я мог сделать.
- Итак, меди нет? - в упор спросил академик. - Работы надо сворачивать?
- В западном направлении Саят - безусловно, - твердо кивнул головой Ажимов, - в других можно еще подождать.
- Отлично, так и запишем, - кивнул головой академик. - Ну с вами разговор ясен. Теперь вы, Дауке, может быть, что-нибудь скажете?!
- Скажу! - ответил Даурен, пошел через зал, подошел к столу президиума и, всходя на трибуну, повторил: - Скажу! Так вот, товарищи, я тоже начну со своих ошибок. Они по сути те же, что и ошибки моего коллеги профессора Ажимова. Он правильно сказал: я пришел сюда не тем, что был. Был я горячим, нетерпеливым, строгим к людям, а потом узнал много горя, увидел много трудностей и научился прощать. Товарищ Курманов, чтоб эти слова не оставались просто словами, я обращаюсь к вам. Ведь вы тоже говорили обо мне, ну да так будет мне позволено ответить тем же. Да и когда же говорить друг о друге, как не сейчас, при людях, но я верил и верю, что человек может что-то осознать и измениться к лучшему. В отношении вас этого, к сожалению, однако, не случилось, - каким вы были, таким вы и остались. Да, совершенно таким же... - Даурен говорил медленно, спокойно, как бы раздумывая, и когда он остановился, Бекайдар вскочил с места и крикнул:
- Говорите, говорите, Дауке, пусть они знают, пусть они все знают, кого здесь пригрели.
- А ну, помолчи, молокосос! - крикнул бешено Еламан. - Я не спал ночами, чтобы ты спокойно спал в своей кроватке! Я чекистом был, щенок ты эдакий!
- Вы были чекистом! - вдруг взорвался Даурен с трибуны. - Постыдились бы говорить такое! Чекисты уходили в драных шинелях на кронштадский лед, получали по двести граммов хлеба, работали день и ночь в нетопленых конурах! Я красноармейцем дежурил в комендатуре ЧК и помню это. А вы? Что сделали вы...
Еламан что-то хотел сказать и стал было подниматься.
- Замолчите! - крикнул Даурен и махнул рукой так, что тот, словно сраженный, не сел, а упал на свое место. - Если бы вы были чекистом, и разговора такого бы не было. Вот сидит ваша жертва. Да какого состояния вы его довели! Ведь он мог быть настоящим ученым, а вы лишили его всего - мужества, веры в себя, радости творчества. Вы растоптали его волю и честь! Вы его превратили в слепое орудие ваших же махинаций. Вы и вы!
- Товарищ председатель, я прошу, - вскочил Ажимов... - Что же это такое!
- Это разговор начистоту, Нурке Ажимович, - сказал строго председатель. - Сейчас Даурен кончит, и я дам слово вам.
- А, что там, - махнул рукой Даурен, - я кончил! Вся беда в том, что я запоздал: приди я к Нурке раньше, в первый год открытия Жаркынских приисков, возможно, все было бы иначе, и Нурке был другим человеком. И сейчас я тоже вел себя неправильно, недостойно: все отмалчивался - просто язык не поворачивался бросить в лицо своего ученика то, что он заслужил. А сейчас, наверное, и говорить уже поздно. В этом тоже моя вина. Почет, уважение, довольство - они же затягивают, как болото. Двадцать пять лет славы не прошли даром. Сейчас мой ученик готов любому сломать шею, кто посягнет на его место в жизни.
- Товарищ председатель, я же прошу вас наконец... Это черт знает что такое! - крикнул Ажимов в полном неистовстве.
- Э, да что там! Я же говорю, что кончил! Все! - Ержанов уже хотел сходить с трибуны, когда его взгляд снова упал на Еламана. - А вас я ненавижу, - сказал он негромко, - ненавижу за то, что я растил этого человека, а вы его погубили. Я не мог вмешаться в борьбу, иначе вместо одного врага, вы имели бы двух и никогда бы здесь не работали. Ведь, чтоб работать в науке, надо иметь чистую совесть. А вы? Бездарный чиновник, руководитель посредственностей, выгнанный со всех мест и лишенный всех чинов, что вы из себя представляете?! Вы вор, укравший мои бумаги, разбойник, задумавший похитить мое честное имя, убийца честных патриотов, вот кто вы такой и чем еще держитесь вы на земле...
И тут кто-то крикнул:
- А его уж и в зале давно нет! Сел на свой мотоцикл и укатил!
В зале зашумели.
- Нет, правда?
- Вот что значит совесть нечиста!
- Куда же он теперь?
И тут поднялся академик.
- Товарищи! - сказал он негромко, и сразу все смолкли. - Мне вас не перекричать, - продолжал он со слабой улыбкой, - поэтому будьте уж потише! Так вот какое дело, товарищи. Наука, которая изучает закономерности распределения месторождений и дает оценку перспектив, носит название металлогения. Мы можем гордиться. Родилась металлогения в Казахстане, и одним из первых, кто стоял у ее колыбели, был Даурен Ержанович. А первым практическим испытанием этой науки было открытие геологом Ержановым Жаркынских медных руд. - В зале произошло какое-то неясное движение, кто-то воскликнул: "Даурен!", кто-то начал: "Да как же тогда..." - да и не кончил вопроса, а кто-то твердо сказал: "Понятно!"
- Да, да, товарищи, я не ошибся. Даурен Ержанов, сидящий тут между нами, открыл Жаркын. Скоро об этом вы получите информацию, а пока разрешите перейти ко второй теме. Вот спор двух этих геологов, ведь это только с внешней стороны кажется, что дело идет о меди - есть она или нет ее. Окончательно это покажет дальнейшая работа, свертывать мы ее пока не собираемся. Есть все основания утверждать, что медь есть, а идет она действительно к югу, как и предполагал Даурен Ержанович. Вся беда в том, что порядок залегания пластов резко изменен. Когда-то здесь очень давно произошел - утверждают сейсмики - уникальный грандиозный сброс и сдвиг пород. Медь буквально ушла под землю. Еще глубже ее закрыл толстый слой сдвинутых коренных пород. Сейчас мы имеем довольно ясную и точную картину этого. Так вот, дело идет никак не о меди. Вернее, никак не об одной только меди. Нет, дело идет о столкновении двух мировоззрений, двух взглядов на науку, успех, славу и свой долг перед человечеством. Кто вышел победителем? Тот, у кого сердце чище и выше! Что побеждено в этой схватке? Корысть, спекулятивное отношение к науке. Не удивляйтесь, Даурен Ержанович, и не спрашивайте меня, откуда я это взял, если до сих пор об этом вы не говорили ни слова. Две недели в Министерстве заседала комиссия, и предварительные итоги ее работы готовы. Доклад у меня в кармане. Все остальное займет некоторое время, но трудностей уже не представит. Теперь о вас, Нурке Ажимович. Вы сделали один неверный шаг, - сначала только один! - и видите, куда он вас привел. Нельзя, никак нельзя истины касаться грязными руками. Не дается она в такие руки. Любую истину - научную, моральную, политическую, художественную - не взять грязными руками... А вы...
И тут Ажимов вдруг вскочил с места. Он увидел, как Бекайдар опустил голову, стремясь спрятать раскаленное от стыда лицо, увидел потупленный взгляд Даурена, и поток небывалой ярости ослепил его. Он вскочил и закричал:
- Лжете! Лжете, уважаемый! И вы клеветник! Я знаю, кто вас послал сюда! Знаю, знаю, знаю!!! Все вы враги, завистники, подхалимы! Нет! Мое честное имя вам не запятнать! Не выйдет! Вот он истинный преступник, - он ткнул пальцем в Даурена. - Ну что ты притворялся овечкой, смиренник? Посмотри мне в глаза! Не отводи лицо, перебежчик! Уже к сыну моему подобрался! Вставай, вставай - нечего сидеть да помалкивать!
Даурен медленно поднялся, провел рукой по лицу, кашлянул, встал и спокойно пошел к Ажимову. Он шел медленно и твердо - не побледнел, не изменился в лице, прошел один ряд скамеек, остановился, пожевал губами, изумленно поглядел вокруг и вдруг пошатнулся и хотел схватиться за спинку скамейки, но рука соскользнула, и он рухнул плашмя на пол.
Когда к нему подбежали, глаза у него были закрыты, едва-едва угадывался пульс.
Он умер в больнице через два дня, не приходя в сознание. Над ним стояли Бекайдар, дочь, Хасен, тетя Маша, Жариков, старый счетовод. Он никого не видел и ничего не слышал. И люди плакали громко, не скрываясь, зная, что ничего до него уже не дойдет.
...Похоронили Даурена посередине поселка на самой большой сопке. Пока тут стоит только столбик с фамилией покойного и датами рождения и смерти. Через год, когда земля осядет, из Алма-Аты привезут обелиск из белого мрамора, и будет на нем написано:
Даурену Ержанову
первооткрывателю Жаркынских месторождений, одному из созидателей науки металлогении
Весь поселок был на похоронах, только Ажимова не было. Хасен напрямик сказал комиссии по похоронам: "Если этот подлец явится, ждите скандала".
И вот Ажимов сидел один, ерошил волосы и все поглядывал и поглядывал на шкаф, где у него стояла бутылка коньяка. Но пить он не решался. Придут люди с кладбища, увидят его пьяного, подумают: запил с горя и унижения. Уж лучше было бы убежать, как Еламан, но он и на это, подумав, не решился, потому что, во-первых, куда бежать? А во-вторых, еще скажут - испугался, сбежал от позора.
К закату все прошли мимо его дома. Заплаканную, едва державшуюся на ногах Дамели поддерживали Бекайдар и Жариков. Хасен шел сзади. Он ни на кого не обращал внимания, шатался, бормотал что-то под нос, разводил руками. Был он страшный, почерневший, растрепанный, с красными слезящимися глазами: всю эту последнюю ночь он просидел над гробом, и теперь его шатало. Печальная процессия подходила к Красному уголку. Там был установлен поминальный стол и собрались все друзья покойного. И тут вдруг все увидели, что Хасена нет. Все время шел впереди и вдруг пропал с глаз.
И никто не заметил, как он направился к дому Ажимова.
...Они стояли в дверях и смотрели друг на друга, и Ажимов не мог отвести взгляда от этих страшных, мертвенно пустых и в то же время сверкающих глаз. От этих страдальчески запекшихся губ, от сильных хищных рук этих с длинными пальцами, по-наполеоновски сложенных на груди. Оба мучительно молчали. Наконец Ажимов выдохнул:
- Говори же!
И голос у него был страдальческий, сиплый.
Хасен шагнул вперед, взмахнул рукой, закусил губу.
- Я скажу... - начал он звонким от злости голосом, - я тебе скажу...
И замолчал, звучно дыша и раскачиваясь.
- Ну, - сказал Ажимов спокойно, - говори, я слушаю. Что ты мне можешь сказать такого, что я уже не сказал себе до тебя?
- Ты? - высокомерно удивился Хасен и даже поднял брови. - Ты что-то сумел сказать себе? Эх ты! - он презрительно махнул рукой. - Шел сюда, думал придушу тебя, как зайца, а увидел тебя... - он плюнул. - Вот и слов на тебя тратить не хочется! Живи, проклятый!
- Обожди, - вдруг сказал негромко Ажимов, когда Хасен был уже на пороге. - Постой, я тебе говорю. - Ковыляя, он подошел к письменному столу и взял какую-то бумагу. - На! Возьми, покажешь там! Пусть все прочтут! Телеграмма из центральной лаборатории! Во всех образцах медь! И какая медь! Очень высокого содержания! Саятская степь полна меди! Даурен прав!
- Что! - крикнул Хасен и подбежал к нему.
- Возьми, возьми, - уже почти автоматически повторил Ажимов. - Медь! Всюду медь! Саят полон меди! Возьми! А я...
Он сунул телеграмму в руки Хасена и слепо пошел мимо него, из поселка, в степь, в сопки и дальше - в горы. Он двигался безмолвный, прямой, автоматически быстрый. И глядя на него, Хасен сказал:
- Тень! Как есть тень!
Так с телеграммой в руке, сурового, строгого, его и нашли Жариков и Бекайдар. Он молча стоял и смотрел в ту сторону, куда надолго, а может быть, навсегда скрылся Нурке Ажимов.
Примечания
1
Сель - грязекаменный поток.
2
Куман - кувшин.
3
Ансаган - тоскующий.
4
Борибасар - задирающий волчонка.
5
Тилектес - единомышленник.
6
Умит - надежда.
7
ЦОО - зоологический сад.
8
В казахском старом понятии - земля покоится на кок-огызе: сивом быке.