Собольку не забывай, Клавдея, припаривай ногу почаще. Эка ведь, пятнай его, напасть па кобеля свалилась! Тоже, поди, душа изнывает, в тайгу просится. Семь лет с ним отпромышлял, спасибо ему… Ну, поехал я, Клавдея, - и поцеловал ее в губы. - Давай оставайся, - махнул он рукой.
Иленька, - робко остановила его Клавдея, - ты же через Рубахину поедешь. За Егоршей заезжать будешь.
Ну?
Спроси его… как Лизутка… с Порфирием живет… Наверно, Егорша знает. Пусть и мне с кем перескажут. Ведь более как полгода, с самого сретения, я у нее не была. А теперь Порфирий дома, поди, и Лизапька должна быть с ребеночком…
Слушай, Клавдея, - глухо сказал Ильча, - ты мне об этом не напоминай, не трави душу.
Ильча, - потупившись, тихо вымолвила Клавдея, - дочь ведь она паша, родная. Ты ж ее сам за Порфирия отдавал.
Отдавал, чтоб мне со стыда не сгореть, чтоб не видели глаза мои ворот, мазанных дегтем. Обманул Порфирия, за человека его не посчитал. Думал: только бы позор не нести! Так с какими глазами я про дочь у него теперь буду спрашивать?
Ты через людей спроси.
Будто легче это для меня! Спросишь - и скажут тебе… Очень, мол, доволен Порфирий, не нарадуется. Провалиться мне тогда сквозь землю? Или просто плевок утереть?
Да как же, Ильча? Вот и меня ты к ним не пускаешь…
А не все равно, мне или тебе в глаза плюнет Порфирий? Сходила раз, пока рубил Порфирий лес в тайге, хватит! А теперь, когда с ребенком она… когда Порфирий…
все понял… Да мпе в тысячу раз стыдпее теперь, чем год назад было!..
- Лиза-то в чем виновата, что нельзя к ней ни отцу,
ни матери?
Не спорь! Знаю! Грызет меня вот здесь, - ткпул он в грудь, - грызет совесть, все нутро выела: зачем обманул Порфирия? Только… пусть лучше совесть грызет, а позор свой на люди сам я не понесу. И тебе не дозволю.
Хлопнув дверью так, что задребезжала на столе посуда, Ильча вышел во двор*?распахнул ворота, вскочил на коня и, злобно хлестнув его поводом по морде, поскакал вдоль деревни. Каурка, тяжело нагруженный вьюками, хрипел, перебрасывая мохнатые ноги. Пестреньким комочком сзади катилась Дамка.
Навстречу попался Петруха Сиренев, сын кулака Иннокентия, у которого прежде жил Ильча в работниках. Петруха вез сено на двухколесном одре. Красивый, с высоким, чистым лбом, густыми, нависшими бровями и пристальным взглядом, он не пропускал случая, чтобы не задраться с любым встречным. Сидя на спине раскормленного чалого жеребца, Петруха ядовито взглянул на Ильчу.
Куда поскакал, хозяин, больно хлестко?
На кудыкину гору! - отплюнулся Ильча. - Пятнай тебя, под руку бормочет… Не видишь, куда?
Вижу. Либо от черта бежишь, либо за счастьем гонишься. - И засвистал вдогонку ему: - Эй, хозяин! Подвяжи веревочкой своего рысака, не то на бегу развалится: ноги - на дороге, голова - в кустах…
20
Вперекрест нападавшие, лежали буреломы. Сучья цеплялись за одежду, когда Ильча, не найдя обхода, лез прямо через валежник. Острые камни впивались в подошвы. Склон горы, весь в старых гарях, обращен был к открытой, широкой долине. Узкой лентой зеленели в ней чахлые соснячки и березники. И среди них круглыми пятнами моховые болота.
Соболиный след вел прямо к ручью. Давно гнался по нему Ильча, но никак не мог настичь осторожного зверька. Дамка не пошла, - она ничего не понимала в следах, повертела хвостом, виновато посмотрела па хозяина и вернулась на табор. Ильча выругался и пошел один. Соболь мог оправдать весь промысел. Найдя след, Ильча не позвал Егоршу. Что тому? У него собаки идут хорошо, и так напромышляет. А тут если бы соболя!
Он останавливался отдыхать только тогда, когда тайгу заливала непроглядная ночь и острый глаз его уже не различал следа зверя. Тогда Ильча рубил сухие валежины, складывал костер и ложился, обдумывая: есть здесь гнездо у этого соболя или попал ходовой? Едва отбеливалось небо, Ильча вскакивал и снова пускался по следу. Каждое утро падала легкая изморозь, и Ильча видел, что он идет все время по свеясему следу. Иногда он останавливался и, чувствуя, что соболь совсем где-то близко, пристально рассматривал дальние пирамидки засыпанных снегом камней, ожидая, что вот-вот среди них мелькнет черная спинка зверька. Ружье он держал наготове. Но соболь уходил незамеченным.
Эх, пятнай его, нет собаки, - шептал Ильча, понимая, что больше ждать бесполезно, соболь ушел. - Знал бы я, что Дамка пустая окажется, на себе Собольку носил бы. Пусть безногий, да где надо залаял бы.
И опять цепочка следа уводила его вперед.
Достигну, - упрямо твердил Ильча, - хоть в Бело-горье за ним уйду. Только погодка такая еще постояла бы.
Кругом высились незнакомые горы. Соболь пересек ручей, попетлял немного среди моховых кочек и широким махом пошел в хребты. Теперь идти за ним стало труднее. Ильча останавливался отдыхать и, с тоской поглядывая назад, думал, что если он соболя не добудет, сколько времени зря пропадет. Да каков еще окажется обратный путь. У него оставалась в котомке только горсть сухарей. Дорогой попадались рябчики - Ильча их не стрелял, боялся выстрелом напугать соболя.
К концу дня он перевалил через хребет. Крутыми откосами сползали с гор узкие пади, все в зарослях пихтача. А по ту сторону стояли чистые кедровники, и от них, поднимаясь ступенями выше и выше, громоздились новые горы, все в скалах, утесах, обрывах. На самом верху они выгибались ровным горбом, и ничего, кроме сверкающего снега и черных крапин отдельных камней, там не было.
В гольцы пошел! - удовлетворенно сказал Ильча. - Там я тебя и возьму.
Он посмотрел вниз в расщелину пади, и подумал, что если соболь пошел в гольцы, не имеет смысла идти за ним неотступно, карабкаясь по камням, можно обогнуть стороной, косогором, и обрезать след к кедрачам. Он пошел, забирая вправо, и вскоре наткнулся на старый, засыпанный снегом сяед человека. Ильча в удивлении остановился. Кто же еще мог забреди в такую глухомань? Он подумал: но на свой ли след набрел опять? Нет, здесь он не был, хорошо знает. Соболь не кружил, шел прямо к Белогорью. Ильча осмотрелся кругом. Еще дальше, за гольцами, поднималась к небу сияющая плотными, вечными снегами трехзубая острая вершина. Белое облако медленно наплыло на нижний остряк, разорвалось и, колыхнувшись, поползло дальше. Мелкие его клочья повисли над трещинами, тая и сливаясь со снегом.
Ильча здесь никогда не бывал, но узнал это место по описанию стариков. Трехзубая вершина - Уляха. Правее, кусочком льда в холодном небе, чуть видный отсюда, блестит Орзогай. Там главпый перевал - Ергик-Таргок-Тай-га - и начинаются южные склоны Саян.
"Кто же здесь ходил? - опять склоняясь к человечьему следу, подумал Ильча. - Бродягам здесь делать нечего".
Он обошел распадок кругом и углубился в кедрачи, соображая, где ему легче будет обрезать след зверя. А солнце скатилось уже за трехзубье Уляхи, и быстро темнела тайга. Ильча заторопился, бросился по следу чуть не бегом. Надо убедиться, ушел соболь в гольцы или остался в распадке. В последнем свете отцветающих сумерек он увидел частые пятнышки следов. Значит, он рассчитал правильно. И главное - сотоль шел спокойно, не чувствуя за собой погони. Местами рядом со следом лежали скушенные сухие былки травы - соболь баловался.
Ильча вздохнул облегченно. Он почувствовал страшную усталость и нехотя вытащил из-за опояски топор, чтобы нарубить дров на ночь. Если бы не мокрые ноги и не такой морозный на высокогорье вечер, так бы и лечь, не разводя огня, кульком куда-нибудь к валежине… Набросать под бок кедровых лапок… Он нарубил сушняка, развел костер - скорей бы немного согреться и посушить портянки! - погрыз сухарей и улегся спать, сладостно думая, что на гольцах он соболя быстро скараулит.
Проснулся Ильча от резкого толчка в плечо. В недоумении привстал, еще не в силах сразу стряхнуть с себя сонную одурь. Склонившись над' ним, стоял Порфирий. Через плечо у него болтались натруска с порохом, рожки с пулями и другая охотничья снасть. Шомпольную винтовку Порфирий держал в руках.
А, вот это кто! - удивленно выговорил Порфирий, отступив, когда Ильча сел.
Да, - сказал Ильча, сам не зная, почему он произнес это слово.
Порфирий молча отошел, поправил сушняк в костре - искры столбом взметнулись ввысь; сел на конец кряжа, скинул шапку - левый висок в отблесках костра багровел рубцом глубокого шрама; спросил спокойно:
За соболем?
За соболем, - повторил Ильча.
Собаки, что ли, нет?
Нет, - опять, как эхо, отозвался Ильча.
Так, значит, с тестем я встретился, - внимательно оглядывая Ильчу, будто сам с собой рассуждал Порфирий, - в гости к нему пожаловал. На огонек посидеть. Да. Тесть ты мне или нет? - спросил вдруг он Ильчу.
Тесть, - глухо отозвался тот.
Тестем зовется, - опять говоря сам с собой, объяснил Порфирий, - когда замуж девушку выдает. А ты кого за меня выдал?
Ильча промолчал, стиснув зубы.
Не искал я тебя, - заговорил Порфирий, - и ты меня тоже. Знать, судьба нас свела. Поговорим. Поговорим, что ли?
И опять Ильча ничего не ответил. Карой небесной казалась ему эта встреча здесь у костра.
Нет собаки, говоришь, у тебя? - спокойно продолжал Порфирий. - Худо на промысле без собаки. Что же ты не купил себе? Не на что? И обутки у тебя вовсе расползлись. Что же новые не сшил? Не на что? С чем Клавдею дома оставил?
Ильча закрыл глаза. Дома только черемша соленая, брусники по осени Клавдея набрала, грибов насушила. Муки на одну квашню осталось. Даст ей или не даст Петруха взаймы под счастливый промысел?
Почему ты худо живешь? - говорил Порфирий. - От богатеев из работников ты ушел, а вся твоя сила все равно на них идет. Богатства ты себе не накопил, пока был молодой да здоровый. Может, теперь, когда ноги но носят тебя, забогатеешь?
И подумалось Ильче: если соболя он здесь, в гольцах, не убьет, а с Дамкой много белки тоже не напромышляешь, то до следующей осени тогда ему никак не прожить. Хоть опять к Сиреневым, к Петрухе, просись в работники.
А Порфирпй говорил все так же ровно и неторопливо:
Ты подумал, поди, почему я здесь? Ушел я вовсе из города. Не захотел больше на пауков, кровососов всяких работа". Сам себе хочу жизнь устраивать. Далеко ушел. Ты вот сюда едва добрался, а мой дом еще дальше. Никто мне там не помеха. Есть зимовье. Промышляю зверя, рыбу, орех. Доволен, сыт. - Порфирий усмехнулся. - Что же ты молчишь? Что не спрашиваешь, как дочь твоя со мной живет?
Ильча сидел неподвижно.
А была, бы жизнь: Лизавета, я, сын у нас да ты с Клавдеей. Жили бы. А теперь я один здесь. И знаю - живу хорошо, пока сила есть в руках, пока молодой. А потом… Что же! Под старость и зверь обеззубет и от голода погибает… Давно я обдумывал в тайгу на житье уйти. Одному не хотелось - пустынно. Женился. Женили вы меня.
Он посмотрел на костер, поднял с земли и бросил в пламя зеленую ветку кедровника. Та с шумом занялась. В воздухе поплыли серые лодочки пепла.
Расчет у вас был, конечно, простой. Наблудила дочь - оба ославитесь. За кого она ни пойди, за кого ты ее ни отдай - и ей и тебе сраму хватит. А Порфишка не человек, погань последняя, ему лишь бы бабу. Там, может, сгорит с вина - и кончено, спокойно выбирай себе нового. - Порфирий горько усмехнулся. - А того вы не знали, что Порфишка дочь твою полюбил, в дочь твою поверил больше, чем в бога! Так обманом, обманом и это все обернулось! - Он скрипнул зубами. Ильча смотрел на него округлившимися глазами. - Другой бы узнал про нее эту правду, шкуру ей вожжами спустил бы, а тебе пришел и в лицо плюнул. Вот и все. У меня же зарок другой был. - Порфирия всего передернуло. - К черту, к дьяволу! - крикнул он, поднимаясь и пиная ногой головешки.
Он отошел от костра, постоял, жадно глотая открытым ртом морозный воздух. Вернулся. Ильча сидел недвижимый.
Поговорим, что ли? Поговорим, а? - устало опустился Порфирий на прежнее место. - Или язык прилип? А?
Ильча не шевелился.
Не убью я тебя, ты не бойся, - скривил губы Порфирий. - И она жива. А где и как живет - не мое больше дело. Может, ты мне это скажешь?
Ильча закрыл глаза. Как тяжелые кувалды били слова Порфирия. Отвечать было нечего.
Не простил я ей и тебе не прощу, - опять заговорил Порфирий. - Живите. И я буду жить. Хотелось с семьей, со своими, - обманули, буду один. А другой раз мне не жениться…
Порфирий нагнулся, поднял свою шапку, отряхнул с нее снег.
Хорошо, что судьба нас еще в последний раз свела, - сказал он, надевая шапку и поправляя опояску, - не то ты жил бы себе да посмеивался: ничего, мол, не знает, не понял Порфишка! А у меня каждая капля крови тысячу раз перекипела от этих мук, черная стала, наверно. И вам обоим не прощу, так и знай…
Ильча вдруг поднялся, стал рядом с Порфирием. Заговорил трудно, захлебываясь словами:
Ее не вини… Перед тобой я один виноват… Она в петлю сунулась бы, а я сраму-позору побоялся. Думал, жизнь всю свою честно прожил, дочь, как цветок редкий, лелеял, берег, как огонь в тайге берегут, - и вот… Все бы снес, все стерпел, да не стыд такой… Толкнул ее за тебя, как на крест распял, думал - от стыда уйду, все как-нибудь обойдется… Не обошлось. И стыда не миновал, и честь свою обманом, подлостью убил. Я как выдал ее за тебя, всякую ночь с совестью своей разговаривал… Выела она всю душу мне… И мне бы теперь, может, лучше себя взять и… - Он распахнул однорядку, расстегнул ворот рубашки. - Да не знаю, что держит…
Порфирий помедлил, стоя вполоборота к нему.
Дело твое. Нет у меня к тебе жалости, - сказал он, забрасывая на ремне винтовку за спину, - живи как хочешь. И я буду жить. Женился бы я на твоей дочери или не женился - все равно я ушел бы в тайгу. Только и разницы, что теперь я один, а веру и в нее потерял.
Ильча протянул к Порфирию руку.
- Я обманул тебя! А ее вины нет. Кабы от баловства…
Силой взяли ее…
Порфирий слушал, весь подавшись вперед. Потом недоверчиво посмотрел на него, махнул рукой.
А баловство или не баловство, мне теперь одинаково.
После другого мужика все едино я любить ее не могу…
Он будто канул сразу в черную мглу, и больше не донеслош. ни единого звука. Тихо догорал костер; скрестивши^ колючими стрелами, прочертили пебо две белые зщрзды. Ильча кое-как застегнулся, наспех собрал свои охотЯичьи принадлежности и, не оглядываясь, напрямик, через бурелом и валежник, впотьмах спотыкаясь, стал спускаться обратно в распадок, потом карабкаться на другой склон, наверх по скалам. Черным трезубцем у него за спиной над гольцами возвышалась Уляха…
Только на третий день к вечеру добрел он до табора. Собаки было залаяли, но потом притихли - узнали. Егорша выглянул из балагана - в руке у него болталась недоосвежеванная тушка белки. Радостно закричал:
Забодай тебя черт!.. А я, ну скажи, все кругом изъездил, тебя искавши. Не знал, чего и подумать.
Приблудил маленько, - ответил Ильча.
Не глядя, прошел мимо Егорши и упал на землю, вниз лицом.
21
Дамка взлаяла и остановилась. Ильча где-то отстал. Пушистый зверек, съежившись в комок, притаился за толстым сучком. Горбатая мордочка блестела зернышками черных глаз. Дамка поцарапала лапами по дереву. Белка махнула хвостом и плотнее прижалась к сучку. Между хвоей торчали острые кисточки на ушах. Дамка брехнула опять и побрела в сторону. Она никак не могла привыкнуть терпеливо сидеть под деревом и ожидать, пока придет хозяин.
Ильча, услышав редкое взлаиванье Дамки, заспешил на хребтик. Подниматься было нелегко: ноги вязли в рыхлом мху, кругом громоздился бурелом, острые камни. А тут что-то за последнее время стала мучить одышка. Вылезет Ильча на гору и стоит минут пять, опершись на винтовку, шагу ступить не может, все внутри, как пахтанье в маслобойке, колотится. А сегодня разморило вовсе. Не устоял даже на ногах Ильча, сел. Зашумело в голове.
"Где-то здесь взлаивала", - оглядываясь кругом, соображал Ильча и сердито выругался:
Вот падла, пятнай ее, опять бросила!
Внизу, в распадке, откуда с таким трудом поднимался Ильча, небрежной побежкой, принюхиваясь, по валежине семенила Дамка. Добежав до комля^ она остановилась, села на задние лапы и, вывалив набок красный язмк, часто задергала грудью.
Дамка, Дамка! - крикнул Ильча, стиснув в злобе кулак. - Фью, фью, фью, фью!
Дамка радостно бросилась на зов.
Ищи, - сказал Ильча, показывая пальцем на вершины кедров, - ищи. Где она, белка?
Дамка склонила голову и, захлопнув черногубую пасть, вопросительно уставилась на хозяина, силясь понять, чего он от нее хочет.
Ну, белка, белка где? - допрашивал Ильча. Дамка внимательно глядела на кончик его пальца.
В желтых ее зрачках зажегся веселый огонек. Не поиграть ли с ней хочет хозяин? Она умильно махнула хвостом.
"Никак не понимает, - с горечью подумал Ильча. - Напромышляешь с ней!" - и, подбежав к дереву на четвереньках, залаял по-собачьи.
Дамка обошла вокруг него и, опустив морду на вытянутые вперед лапы, залилась звонким лаем.
Подлюга! - простонал Ильча и ткнул ее кулаком в бок.
Дамка отскочила и, обиженно вздохнув, улеглась за деревом.
"Ну что я с ней буду делать? - тоскливо рассуждал Ильча. - Вот и опять за три дня - четыре белки. Без Собольки ей ни черта не осмыслить. Ах, пятнай тебя, жисть такую!.. На старости лет с голоду издохнешь".
С вершины кедра оборвались серые чешуйки коры. Острый глаз Ильчи различил между сосулек зеленого мха, повисшего с ветвей дерева, серую спинку белки. Он быстро расставил сошки. Пискнул тоненький выстрел. Круглая, самодельная пуля оборвала с кедра мягкую хвою и чиркнула по коре соседнего дерева. Сверху охлопьем снега упал мягкий зверек. Дамка на лету подхватила его зубами. Блеснули острые клыки.
Цыц, падла! - вскрикнул Ильча.
Было поздно. Серенькая тушка развалилась надвое. Дамка выплюнула ее на землю.
Испакостила шкурку, - с сожалением разглядывая кровавый комок, сказал Ильча.
В этот день он на табор принес двух белок. Егорша добыл шестнадцать…
Дрянь твое дело, - покачал головой Егорша. - Без собаки в тайге не промысел. Хорошо еще, бельчонка пока на месте держится, а ходом пойдет?
Ильча ему ничего не ответил. Все понятно и так, что еще языком трепать попусту!
Они лежали у костра. Сухие кряжи весело выбрасывали желтые языки пламени. Тайга потемнела, будто залитая варом. Впереди выступали серые стволы деревьев. В вершинах резвыми птицами метались сполохи огня. В котелке хлюпала постная похлебка. Дичь не попадала, а тушками белок накормили собак.
А что, Ильча, - заговорил Егорша, - я тебя все спросить хочу про зятя твоего, про Порфирия. Ты видаешься с ний или нет?
Ильча молчал.
Чего молчишь? Ты разве в сердцах на него?
В сердцах, - с усилием выговорил Ильча.
Так я и догадывался. А с чего?
Не твое это дело, Егорша.