- Согласен - у Грушевского были ошибки, между прочим, и у многих других историков они тоже были. Я допускаю, что некоторые исторические события он толковал неверно, возможно, в какой-то мере предубежденно. Пусть так. Согласен!
Похлопывал себя по колену в такт словам; пальцы правой руки, в которой держал сигарету, заметно подрагивали. Профессор волновался, хотя и пытался сдержанно улыбаться.
- Но скажите мне, Николай Иванович, по совести - разве можно отрицать общую пользу, которую принес этот историк для науки, для украинского, по его собственному выражению, общества?
В голосе хозяина теперь слышалась приподнятость, профессор смотрел на Линчука, будто спрашивал его: "Ну, что ты на это скажешь? Что?" Хотел, наверное, добавить еще какое-то слово, но, увидев, что гость выпрямился, умолк.
- Вы - мой наставник, мой старший коллега, многие годы водивший меня по лабиринтам исторической науки. Я всегда это помню. Но, дорогой Станислав Владимирович, призывая на кафедре занять принципиальную позицию в отношении работ Грушевского, я имел в виду не лично вас, а определенную тенденцию на кафедре и в университете вообще. О Грушевском не просто вздыхают в кулуарных разговорах, кивая на невежество выскочек, которые-де не понимают глубин исторической науки. Беда не в этом! Вы же знаете, Станислав Владимирович, что отдельные преподаватели не в силах расстаться с прошлым, иногда развивают идеи, которые, простите, могли казаться вполне научными во времена бывшей Австро-Венгрии, но не сейчас.
Тон последних слов особенно не понравился профессору. Но что поделаешь - необходимо сдерживаться. Более того, даже любезно поддакнул, дескать, прошу, продолжайте.
Линчук после слов одобрения еще с большим жаром продолжал:
- Ведь вы сами учили меня: историк тот, кто в состоянии объективно оценить добротный, собранный по крупицам материал; история - это объективно представленная эмпирия. Так? Ведь это же ваши слова, Станислав Владимирович! Думаю, что и для Грушевского вы не должны делать исключения. Я уже не говорю об идеологической стороне вопроса. Для нас с вами не секрет, что есть в университете преподаватели, которые попросту не заметили ни воссоединения украинского народа, ни ужасов гитлеровской оккупации, ни поворота населения наших западных земель к новому, советскому строю. Зато они подхватывают любой вздор. Уже, видите ли, подготовлены списки подлежащих высылке в Сибирь, в которые включены и многие преподаватели нашего университета... Но вы, Станислав Владимирович? Что общего с этими демагогами имеете вы?
Профессор сделал нетерпеливый жест. Он готов был взорваться яростным гневом, но понимал: надо сдерживаться. Прижав большой палец правой руки к запястью левой, считал пульс. Сейчас главное - выдержка. Да, да, выдержка. Крик здесь ни к чему. Ведь он пригласил Линчука не для того, чтобы еще больше рассориться. Цель приглашения - найти компромисс или хотя бы путь к нему, достичь, пусть временного, примирения на кафедре.
Доцент глядел теперь не в пол, а прямо на своего бывшего учителя. Он не видел, как от волнения Жупанский вцепился в ножку кресла своими сухими, жесткими пальцами.
- Давайте попытаемся оценить деятельность этого ученого не только политической, но прежде всего академической меркой.
Жупанский почувствовал новый прилив злой иронии: "Ну, ну, мужлан, раскрой секреты своей академической мерки! В чем она заключается? Но не забывай, что ты не на собрании, где можно нести всякую ахинею". Вслух же сказал другое:
- Ну, видите, Николай Иванович, вы отчасти уже согласились со мной. - Станислав Владимирович расплылся в улыбке. - Тонкости политики, признаться, я не всегда понимаю, но что касается академической мерки, то тут...
Профессор развел руками, давая понять гостю, какая меж ними дистанция.
Линчук усилием воли подавил подымавшуюся в груди волну неприязни к профессору, улыбнулся, ощутив холодное спокойствие.
- Сторонникам и поклонникам Грушевского я всегда задаю один и тот же вопрос: какими доводами вы подтвердите его фундаментальный вклад в академическую науку?
- Ну что ж, - проговорил Станислав Владимирович, победно взглянув на Линчука, - я могу повторить вам факты, которые вы найдете в любой энциклопедии, в любой статье об академике Грушевском. Начнем с колоссальной источниковедческой базы. Грушевский использовал новейшие для его времени данные археологии, этнографии, филологии. Он опубликовал обширный документальный материал, добытый в архивах многих стран. Он поистине ученый с мировым именем.
Жупанский замолчал, как бы прислушиваясь к собственным словам, только что произнесенным им. Эти слова ему нравились, он был готов их даже повторить. Но интересно, что скажет "оппонент".
- Станислав Владимирович! - начал медленно гость. - Я не оспариваю того факта, что Грушевский обладал удивительной работоспособностью, что ему помогала блестящая память. Но что нового внес Грушевский в историческую науку, в историческую теорию?
Профессор снисходительно улыбнулся.
- Отвечу, Николай Иванович, отвечу! Он одним из первых отбросил норманнскую теорию происхождения Руси, Русского государства и уже этим заслужил благосклонность всех восточнославянских народов. Согласны, Николай Иванович?
- Эти высокие слова справедливее было бы отнести к Ломоносову! Но допустим. Киевскую Русь Грушевский у норманистов отобрал, зато Москву отдал татарам, Азии... А Киевскую Русь вообще называл чисто украинским образованием.
Понимаю, некоторым нашим хуторянам льстит такая, с позволения сказать, гипотеза.
Но они не замечают дьявольского коварства уважаемого академика. Ведь по Грушевскому получается, что цивилизовали восточнославянские народы хазары. Вот вам и "новаторство"! Вместо государственности северных разбойников нам подсовывают культуру южных спекулянтов и работорговцев. Да это же чисто масонская уловка! А наши ученые умники подхватывают эти антипатриотические идейки, не зная по простоте душевной, кому служат! Но вы-то понимаете, какого троянского коня подсовывает нам Грушевский!
Станислав Владимирович угрюмо молчал. Он не ожидал, что Линчук коснется таких щекотливых сторон деятельности профессора. Дело в том, что и ему самому преклонение Грушевского перед культурой хазарского каганата казалось странным. Но он допускал, что Грушевский, как и другие крупные ученые-историки, мог в некоторых аспектах ошибаться. Карамзин и тот ошибался!
Между тем гость все больше и больше вдохновлялся. Он словно забыл, что находится в кабинете своего уважаемого учителя, чьи чувства всегда старался щадить.
- В Истории украинской литературы, в первом ее томе, как вы знаете, дорогой Станислав Владимирович, хазарскую теорию происхождения украинцев Грушевский называет своим именем. Культуру хазарского каганата он объявляет плюралистической, а антов, то бишь восточных славян, - прилежными учениками хазаров. Неужели вы согласны с такой трактовкой, Станислав Владимирович?..
Слова кололи, будто острые гвозди. Однако профессор сдерживался, заставлял себя молчать.
Николай Иванович встал с кресла, потушил окурок сигареты, начал ходить по комнате, которую сам хозяин называл маленьким историческим музеем. Действительно, кабинет напоминал музей. На стенах висели портреты прославленных вождей украинского казачества, кошевых атаманов Запорожской Сечи. Над рабочим столом профессора - большой портрет Богдана Хмельницкого. Линчук остановился перед портретом.
- Или вот зачем, спрашивается, Грушевский выставлял гетмана Ивана Выговского прямым продолжателем дела Хмельницкого? Разве это не передергивание фактов?
Хозяин молчал, Линчук улыбнулся и, снова прохаживаясь по кабинету, принялся осматривать его достопримечательности.
Боковая стена до самого потолка была уставлена книгами. Здесь же стоял широкий шкаф, за стеклянными дверцами которого разложены старинные вещи: иконки, казацкие кубки, оружие, огромная люлька (с такой трубкой обычно изображают на иллюстрациях Тараса Бульбу), разрисованная посуда, писанки - раскрашенные пасхальные яички. На отдельном миниатюрном столике резная композиция - на лесной опушке Олекса Довбуш, а за ним несколько опришков в расшитых своих кептариках. Эту фигурку из дерева Станислав Владимирович приобрел еще перед фашистской оккупацией у знакомого резчика-гуцула из Косова.
Пройдясь несколько раз вдоль и поперек кабинета, Линчук выжидательно посмотрел на профессора, который тоже, кажется, не собирался продолжать разговор. С каждой минутой молчание становилось все более гнетущим. Это уже противоречило правилам гостеприимства. В глубине души Жупанский понимал: игра с Линчуком закончилась неудачей. Разве такого привлечешь на свою сторону? Но нужно по крайней мере выяснить, до какой степени его ученик готов пойти хотя бы на незначительный компромисс...
- Я внимательно вас выслушал, Николай Иванович, и хочу еще послушать, - проговорил, насколько мог мягко, Станислав Владимирович. - Прошу вас, продолжайте.
Линчук вздохнул, будто подчеркивая нелегкость своего положения. Потом встряхнул головой, заговорил неторопливо:
- У меня одно стремление, Станислав Владимирович... Говорю это вам как дорогому для меня человеку. Поймите: история Украины для Грушевского и его сторонников была средством, а не благородной целью. Его теории служили и служат идейным оружием в руках предателей украинского народа. Неудивительно, что всякие мельниковцы и бандеровцы хватались за эти идейки, как черт за сухую ветку...
Станислав Владимирович не ответил. "Нет, с таким каши не сваришь, - думал он с горькой иронией. - Примирение! Напрасная надежда. Он не в состоянии взглянуть на вещи с украинской точки зрения. Я для него больше не авторитет! А давно ли этот мальчишка глядел мне в рот? Да и не только мне... А теперь: расшагивает, будто лев, и не говорит, а изрекает. И я вынужден слушать его разглагольствования? Нет, премного благодарен - с меня хватит. Достаточно! Промолчал на кафедре, сдержался на ученом совете - теперь хватит!"
Сидел с опущенной головой и думал. Все идет как-то не так, как хотелось бы. Он ведь искренне приветствовал приход Красной Армии осенью 1939 года. С радостью принял из рук новой университетской администрации руководство кафедрой. А сейчас...
- Николай Иванович...
Грустный, тихий голос профессора насторожил Линчука. Он скрестил руки и остановился возле кресла, в котором сидел Жупанский, приготовился внимательно слушать.
- Мне очень грустно, Николай Иванович, что вы совсем разучились меня понимать. Очень грустно, - повторил профессор. - Я предпочитал бы, чтобы наша кафедра работала слаженно, как кафедра единомышленников, но, к сожалению, этого нет, и прежде всего именно из-за вас, коллега. Извините, но правда глаза колет. Да, да!
У Линчука пересохло в горле. Внезапная усталость подкашивала ноги. Стало жаль и себя, и старого профессора, перед которым он когда-то благоговел. Эта жалость давно уже терзает душу, не позволяет откровенно высказаться по поводу заблуждений старого ученого. Правда, он не раз возражал и Станиславу Владимировичу, и другим апологетам Грушевского, но возражал с оглядкой, чтобы, не дай бог, не нанести им сильной обиды. А дает и даст ли такая полукритика хотя бы капельку пользы?
Николай Иванович сел на краешек кресла.
"Ему очень больно! А мне? - взволнованно думал он. - Разве мне не больно? Ведь именно вы, Станислав Владимирович, открывали передо мной тайны знаний, вели меня по крутым тропинкам науки! Вы были моим учителем, наставником... Разве мне не горько, что я давно люблю Галинку, вашу дочь, профессор, и не могу сказать вам ни единого слова о наших взаимоотношениях? О, если бы вы узнали! Наверное, вытолкали бы меня из своего кабинета?! Навсегда отказали бы мне от своего дома, потому что я ниспровергаю вашего кумира".
Эти мысли словно зажгли огонь в душе Линчука. Он поднял голову, внимательно посмотрел на хозяина, будто вызывал его на продолжение словесного поединка.
"А что, если сказать? Вот сейчас, без всякой оглядки. Изложить ему свою принципиальную позицию. Пускай знает!"
Серые глаза Линчука потемнели, подернулись холодным блеском. Будто в ответ на этот пронзительный взгляд, Жупанский выпрямился. Его глаза полыхали.
Николай Иванович почувствовал: дальнейший разговор может перейти в перебранку. А так ли обязательно спорить?
- Прошу прощения, Станислав Владимирович, - сдержанно и довольно вежливо промолвил он, протягивая руку к своей папке, - я должен уже откланяться. Дома меня, наверно, заждались.
Профессор встал из кресла, насупившийся и колючий.
- Не смею задерживать. Тем более что мы с вами спорим час с лишним и, кажется, без всякой пользы, как два глухаря. Кроме того, вы торопитесь на обед, а на обед никогда не следует опаздывать - это вредно для организма и вызывает неудовольствие тех, кто вас ждет.
Наигранно-веселый тон хозяина подтолкнул Линчука к двери. Станислав Владимирович не пошел провожать его, подчеркивая тем самым свою глубокую неудовлетворенность разговором.
- Ишь Демосфен выискался! - сердито процедил он, снова усаживаясь в кресло.
"Никогда, никогда больше не переступлю порог этого дома", - шептал Линчук побелевшими губами, надевая в коридоре плащ. Чувствовал, что от этого решения становится еще тяжелее на душе, но...
- Уже уходите? Не будете ждать Галинку? - послышался тихий голос домработницы.
Она приблизилась к растерявшемуся доценту, тепло, по-матерински улыбнулась мягкими старческими губами. Собственно, она и была второй матерью Галинке после смерти родной, ухаживала за девушкой как за своей кровной, все время за нее переживала. Она давно уже догадывалась об отношениях между Галинкой и Николаем Ивановичем, только вот не знала - радоваться ей этому или тужить. Иногда убеждала себя, что Линчук хотя и некрасивый, но умный, добрый. А порой, посматривая на молодого преподавателя, проникалась невольной печалью: засохнет Галинка с таким, завянет, как листья на морозе.
- Убегаю, Михайловна, - сдержанно кинул доцент, хотя и знал: старушка спрашивает для приличия.
- Поспорили? - с сожалением поинтересовалась Михайловна. - И чего вы не поделили?
На добром с глубокими морщинами лице отразилось беспокойство.
- Михайловна! - голос Линчука дрожал, выдавал волнение. - Передайте, прошу вас, Галинке, что я больше не мог... Не мог дольше задерживаться в вашем доме. Пусть, если сможет, позвонит. Я...
Хотел что-то добавить, но голос не подчинялся. Николай Иванович махнул рукой и выбежал на лестницу.
- Трудно будет тебе, хлопец, с профессором ладить. Ой трудно!
Михайловна покачала седой головой, минутку постояла у порога, потом заперла дверь на два замка и, вздохнув, принялась натирать уже и без того зеркалом блестевший паркет коридора.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Линчук не шел, а почти бежал по улицам города. Не заглянул даже в научную библиотеку, как это делал чуть ли не каждый вечер.
Быстрая ходьба утомляла и чуточку успокаивала.
"Вы хотите жить по-новому, не расставаясь со старым? - продолжал он диалог с Жупанским. - Извините, профессор, извините. Этого еще никто не достигал. День и ночь никогда не наступают одновременно!.. Да, профессор, да!"
Свернул на широкий проспект. Здесь поток людей был больше. Подчиняясь общему ритму, Николай Иванович вынужден был замедлить шаг, начал осматриваться по сторонам. На какой-то миг его внимание привлекла огромная пестрая афиша: на сказочной скале стояла Хозяйка Медной горы, улыбаясь, кого-то манила рукой.
"Новый цветной художественный фильм "Каменный цветок", - прочел Линчук.
Может, пойти в кино? Позвонить Галинке и пойти вместе.
Мысли уже текли спокойнее.
"Станислав Владимирович капризен, горяч, но как ученый всегда стремился к истине. Следовательно... Никаких "следовательно"! Если быть до конца принципиальным, то о своей позиции в отношении наследия Грушевского нужно заявить публично и, учитывая ситуацию в университете, лучше бы сделать это в печати, чтобы вынести на суд общественности... И как можно скорее. Скажем, написать статью "Переяславское соглашение и измышления М. С. Грушевского". Или, например, так: "Освещение исторических вопросов с позиций буржуазного субъективизма".
Но ведь это же будет означать, что я бросил камень в своего учителя и первого наставника! - энергично противился и протестовал внутренний голос. - Разве ты забыл, сколько добра сделал для тебя этот человек? Разве ты не обязан Станиславу Владимировичу своей научной карьерой?"
Слово "карьера" не понравилось Линчуку, и он поморщился, поняв, что повторяет излюбленное выражение Жупанского. Снова Жупанский! Перед мысленным взором промелькнуло утомленное лицо профессора, его чуточку сгорбленная фигура. Николаю Ивановичу даже показалось, что старик укоризненно покачал головой.
Вспомнился первый экзамен по истории древнего мира, на котором он впервые беседовал с Жупанским. Его тогда очень пугала высокая фигура профессора, солидная и неуклюжая, пристальный взгляд поверх очков и особенно суровая бороздка поперек высокого чела. Но он, Николай, сын простого крестьянина с Покутья, восемнадцатилетний парубок, был безмерно счастлив, что профессор поблагодарил его за глубокие ответы на все вопросы. Это событие, собственно, и стало началом их сближения. Вскоре Жупанский привлек его к научной работе, пригласил к себе в дом. Думалось, что дружба эта будет длиться вечно. Однако, вернувшись с войны, начал замечать во взглядах Станислава Владимировича множество противоречий... Конечно, Станислав Владимирович не пошел служить оккупантам, очень бедствовал, распродал многие ценности, одежду покойной жены и, притворяясь тяжело больным, остался в стороне от внимания эсэсовцев и местных "национальных деятелей".
Так что же делать? Писать или не писать статью?
"Ясно, что мое выступление в прессе Станислав Владимирович и его сторонники воспримут как критику в адрес всей кафедры... Не будет ли выглядеть мой шаг архинеприличным? - напряженно думал Линчук. - И что скажет Галинка?"
Почувствовал, как стало подергиваться левое веко. Так часто бывает, когда он нервничает. Врачи говорят, что это тик, советуют принимать хвойные ванны, больше бывать на воздухе. А мать как-то сказала, что у нее тоже такое случалось; "мышка" под кожей побегает, побегает и затихнет.
Но как быть сегодня? Пойти в кино одному или попытаться где-то разыскать Галинку?
Только подумал, как его окликнули. Не послышалось ли? Нет, голос вроде Галинкин. Оглянулся. Нет, это ему просто послышалось. Слуховая галлюцинация. Снова оглянулся и на самом деле увидел Галинку. Боже, какая счастливая случайность! Как это кстати!
- Куда это мы так спешим? - спросила она с милой иронией.
- Куда? Скажу, не поверишь: искал тебя. Взглянул на афишу и вспомнил, что ты хотела посмотреть "Каменный цветок".
- Искал меня?.. Ты, кажется, в хорошем настроении, Коля.
О, она хорошо знает Колю, его привычку бродить в одиночестве по шумным улицам и таким способом отвлекать себя от мыслей, ни на миг не оставляющих в покое. Но сегодня он, кажется, слишком утомлен. Между тем кино - не средство от усталости или нервного возбуждения.