- Может, нам лучше навестить наш Высокий замок?
- Не возражаю, - быстро согласился он.
- Тогда я на минутку заскочу в библиотеку...
Галинка не договорила. Да в этом и не было необходимости: за несколько лет они научились понимать друг друга без лишних слов.
Живым серебром рассыпала ночь по небу звезды - большие, поменьше и совсем крохотные, дохнула прохладой, зашелестела верхушками старых кленов и тихим мраком опустилась на землю. Старый парк Высокого замка стал казаться густым, непроходимым. Могучие каштаны протянули друг к другу огромные ветви, а Княжья гора, кажется, настолько выросла, что даже упрятала свою макушку в серой мгле неба. В долине шумел, смеялся тысячами огней большой город, а здесь стояла удивительная тишина.
Отсюда, с почти полукилометровой высоты, город казался не таким большим, каким был на самом деле. Поблизости горели огни предприятий, еще ближе к Высокому замку были видны оперный театр, башни горсовета...
- Пойдем дальше?
- Конечно! Смотри, Коля!
Медленно приблизились к кленам, которые как шесть братьев-великанов сошлись вместе, обнялись от радости и, похлопывая друг друга ветвями, развлекали самого младшего, седьмого, тянувшегося к ним неокрепшими руками.
- Помнишь, Галя, - тихо промолвил Линчук, - день Победы? Мне тогда казалось, что и звезды на небе вычерчивают эту святую дату.
Девушка молча кивнула ему. Как она может не помнить тот незабываемый майский вечер? Радость наполняла сердца людей... А к этой общей радости прибавилась еще одна, только ей принадлежавшая, - радость встречи с Николаем Линчуком. Даже теперь, через три с половиной года, когда вспоминает тот майский вечер, у нее спирает дыхание, будто сожалеет она о неповторимом. Рядом идет Коля, ее умный сероглазый Николай Иванович, умеющий зажигать сердца студентов. И тот и не тот Коля, которого она тайком ждала. Но почему не тот? Разве он изменился? Или, может, она сама ошиблась в своих чувствах? Приняла желания за искреннюю любовь? Нет, нет, она не ошиблась!
Галинка заглянула Линчуку в глаза, и, если бы не ночь, Николай Иванович, пожалуй, увидел бы, как на выпуклом девичьем лбу легла складка, шевельнулись тонкие чуткие ноздри.
- Ты чем-то недоволен? Хотел что-то сказать мне и не говоришь...
Наклонилась к Николаю Ивановичу так близко, что пряди тонких волос коснулись его щеки. От этого прикосновения Линчук почувствовал прилив радости. Все, что он собирался сказать Галинке, вдруг показалось мелким, лишним, отступило прочь, почти исчезло. Он взял ее за руки, счастливо улыбнулся. Но Галинка не ответила на улыбку.
- Почему ты молчишь, милый?.. Что случилось?
О, если бы она знала... что не дает ему покоя.
- Что случилось? - переспросил он тихо. - Случилось то, милая, что я больше не смогу бывать в вашем доме. Мы сегодня, Галинка, слишком откровенно поговорили со Станиславом Владимировичем, и он почти выпроводил меня из своего кабинета. Да, да!..
Николай Иванович тряхнул головой, будто хотел отогнать робость, внимательно посмотрел на девушку.
А Галинке захотелось сесть. Вот прямо на холодную осеннюю траву. Сесть и заплакать, как маленькой. Она давно предчувствовала неизбежность стычки отца с Колей, но все как-то не задумывалась над этим, надеялась. А теперь... Неужели этого нельзя было избежать? Неужели ее
Коля не мог промолчать, уступить отцу хотя бы из уважения к его седине? Мог бы в конце концов предупредить ее...
Николай Иванович гладил нежную шелковистую Галинкину руку и, волнуясь, сбивчиво говорил:
- Я знаю, милая... это горькая развязка моих со Станиславом Владимировичем споров. Но это произошло... Очевидно, должно было произойти.
После первых, таких трудных для него фраз, он говорил теперь значительно спокойнее.
- У Станислава Владимировича свои убеждения, свой взгляды на историю. Если бы эти убеждения не шли дальше его личности, были, так сказать, обретением сугубо индивидуальным - пусть, с этим можно было бы мириться. Но он преподаватель, заведует кафедрой. Ты понимаешь, к чему это может привести?
Он, похоже, не замечал, как от этих слов Галинка все больше съеживалась, не зная, как защитить отца. Да и нужно ли его защищать? Отец, может быть, кое в чем заблуждается. Но кто же не ошибается? И все же надо подумать и о ней!
А Линчук тем временем продолжал:
- Я не могу, Галочка, молчать. Не могу!.. Вся беда в том, что он твой отец. Мне так тяжело. Если бы ты могла мне помочь...
Последние слова он произнес почти шепотом.
- Помочь? - Она сначала не поняла его, удивленно подняла глаза.
- Да, милая! Ты должна мне помочь, - подтвердил он, хотя и не без колебаний. - Это очень и очень важно.
Девушка выпрямилась, с упреком посмотрела на Линчука.
- Ты требуешь, чтобы я рассорилась с отцом? Самым родным для меня человеком?! - воскликнула она, нервно пожимая плечами. - Ты ведь знаешь, что он для меня - все?!
Николай Иванович втянул шею в плечи, сник.
Какое-то время они шли молча. Асфальтированная дорожка вела все выше и выше. По обочинам развесистые клены тихо шелестели листьями, будто жаловались елям на свою старость. Идти становилось все труднее. А дорожка весело бежала и бежала вверх, скрываясь во тьме звездной ночи.
- Я ученик твоего отца, Галинка, - собравшись с духом, возобновил разговор Николай Иванович. Растягивал слова в такт медленным шагам, и каждое его слово вылетало теперь из груди будто со свистом. Беседа невольно обретала некоторую официальность. - Как ученик я испытываю к нему чувство уважения. Но молчать мне больше нельзя. Просто долг не позволяет! Ты это понимаешь?
Девушка смотрела куда-то в сторону. Николай Иванович чувствовал смятение. Хотелось заглянуть Галинке в глаза, найти в них желанное успокоение.
Невольно с силой стиснул пальцы девушки.
- Я хочу одного, Галинка, - чтобы ты меня поняла, - тихо, но твердо проговорил он. - Поняла мой долг, боль, искренность.
Он достал из кармана платочек, вытер лоб. Ждал и не ждал ответа. Но девушка молчала. О чем она думает?
Николай Иванович робко посматривал на Галинку, а она, как бы забыв о нем, направилась к узкому выступу, где они, бывало, часами стояли вдвоем, любуясь красотой родного города. Там даже можно было присесть на пологом стволе сухого клена. Здесь один раз за все время их знакомства он поцеловал ее в губы - в День Победы, когда Галинка, казалось, опьянела от радости. А потом она попросила никогда этого больше не делать. Пришлось подчиниться и ждать. Терпеливо, порой невыносимо, до боли.
- Как все-таки здесь хорошо! - воскликнула девушка.
Он порывисто взял ее за руку, прижал к губам.
- Галинка!
...Тихо на Княжьей горе, все затихло во мраке. И деревья, и стена разрушенного древнего замка, и каменный лев возле нее, немой страж старины, - все дремотно молчало. Молчала и Галинка.
Плыла теплая звездная сентябрьская ночь...
Николай Иванович Линчук познакомился с Галинкой Жупанской вскоре после того, как начал приходить к ее отцу на домашние консультации. Ей тогда шел шестнадцатый, ему исполнилось двадцать. Галинка с удовольствием слушала студента-историка, интересовалась его работой над архивами Научного общества имени Шевченко. А еще приятнее было ходить с Колей по аллеям парка, играть с ним в теннис, петь. Для молодого историка посещение Жупанских было радостью.
Война разлучила их почти на четыре года. Она окутала жизнь и будущее не только ужасной опасностью, но и страшной неизвестностью. Во время походов, во время боев, когда вокруг витала смерть, он думал о Галинке; порой в свободную минуту доставал из планшетки небольшой, завернутый в пергамент фотоснимок и молча беседовал с дорогой для него девушкой.
- Ты хотел сказать мне что-то важное, - сказала вдруг Галинка. - Я слушаю тебя. Или ты все главное уже сказал?
Верно, хотел. Но нужно ли об этом говорить сегодня или закончить этот тяжелый разговор в другой раз? А девушка внимательно смотрела на него и ждала.
Николаю Ивановичу почему-то захотелось сначала протереть платочком уголки глаз, хотя в этом не было никакой необходимости. Привычку он позаимствовал, кажется, у Жупанского - тот в минуты беспокойства протирает очки, а он - глаза.
- Можно подумать, ты собираешься произносить речь, - подзадорила Галинка, - и боишься сбиться. - Ее голос звучит спокойно и чуть насмешливо.
Линчук вздохнул. Да, ему в самом деле страшно, словно собирается перепрыгнуть через пропасть, а уверенности, что прыжок будет удачный, нет.
- Порой мне кажется...
- Что все это пройдет!.. - шутливо прервала девушка.
Николай Иванович умолк.
- Извини, - попросила Галинка.
Темнота скрывала их лица, и девушка была рада, что Николай Иванович не видит румянца на ее щеках.
"Представляю, как я покраснела", - подумала она.
Сколько раз давала себе обещание быть сдержанной в любой ситуации и не могла. Стоило кому-нибудь задеть ее "я", хотя бы невзначай ущемить ее гордость, хотя бы чуточку пристыдить, как она тотчас же вспыхивала. И так с детских лет.
- Что, Калинка, двойка? - спрашивал, бывало, отец, когда она возвращалась из школы с красными пятнами на щеках. Так и прозвал ее Калинкой.
А сейчас Галинкина шутка Линчука бросила в жар. Однако он принадлежал к категории хотя и не слишком решительных, но все же настойчивых людей, которые, раз придя к определенному выводу, не умеют отступать.
- Мне порой кажется, Галинка, что Станислав Владимирович напоминает человека, который доплыл до середины неизвестной ему реки и попал на быстрину. Река широкая, а оба берега далеко. Куда плыть? Хватит ли сил выбраться на берег? Или, может, лучше вернуться назад, пока не поздно?
- И что же дальше? Какие мы сделали выводы?
- А такие, Галинка, что мы с тобой уже на другом берегу, стоим на твердой почве. А Станислава Владимировича с нами нет. Близкий нам человек все еще раздумывает на быстрине. А это опасно.
- Но послушай, Коля! - прерывает Галинка каким-то незнакомым ему голосом.
Николай Иванович хотел разглядеть во тьме ее лицо и не мог.
- Ты понимаешь, Коля, что отец не умышленно так поступает.
Линчуку показалось, что она сдерживает рыдания. Схватил девушку за руки, прижал к груди.
- Успокойся, милая. Я убежден, что Станислав Владимирович просто заблуждается. Но он в таком возрасте, когда трудно в этом себе признаться.
- Он любит нашу Украину! - задыхаясь от сильного волнения, промолвила Галинка.
Николай Иванович выпрямился.
- Все мы любим нашу Украину! Но любим ее такой, какая она есть. Не так ли?
Жупанская промолчала.
- Галинка! - продолжал Линчук, поглаживая девичьи руки. - Кто, как не мы, должны помочь твоему отцу?
Девушка склонила голову на его плечо. Николай Иванович притих. Молчать было куда приятнее, чем продолжать этот тяжелый разговор. Но от этого разговора может зависеть их счастье!
- Пойми, дорогая, борьба с национализмом не закончена. В наших краях еще свирепствуют бандеровские банды. Только за прошлый год в нашем районе от рук этих негодяев погибло пятьдесят лучших активистов. Их место, конечно, займут другие, и в том числе выпускники нашего университета, мои студенты. Они должны быть непреклонны в своих убеждениях.
- Ты веришь в добросовестность и искренность отца?
- Вне всяких сомнений! - ответил он, не задумываясь. - Об этом и речь, Галинка. Однако Станислав Владимирович живет не на необитаемом острове. Он заведует кафедрой истории СССР, учит студентов. Разве меньше вреда, если он искренне заблуждается?
Галинка поднялась с сухого клена. Ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.
- Я уже хочу домой, Коля, - сказала она равнодушно и первой ступила на дорожку.
Николай Иванович злился на себя и даже на сегодняшний день, принесший ему столько неприятностей. Убедил ли он хоть чуточку Галинку?
Не разговаривая, дошли до парка имени Франко. Еще несколько минут, и Галинка будет дома. Николай Иванович остановился.
- Может, еще пройдемся?
Девушка покачала головой.
- Я очень устала, - тихо призналась она, замедлив шаг.
- Галинка! - воскликнул он.
- Почему ты остановился? - сдержанно спросила Жупанская.
- Я дальше не пойду! - заупрямился Николай Иванович и подумал о себе с укоризной: "Не похоже, что мне скоро тридцать, что я преподаватель университета. Ей богу, не похоже".
Галинка тоже остановилась. Теперь, при свете уличных фонарей, она казалась особенно привлекательной. Голубое шелковое платье плотно облегало стройное тело. Николай Иванович с умилением посмотрел ей прямо в глаза, но они отсвечивали металлическим блеском. Точно такие же глаза были сегодня днем у Станислава Владимировича во время их спора.
"Неужели конец? Получается, я совсем плохо ее знаю?"
- Ты сердишься?
Вместо ответа Галинка взглянула на него долгим открытым взглядом и, прошептав "до свидания", быстро отошла.
"Неужели не оглянется? - думал он беспокойно, наблюдая, как отдаляется его любимая. - Нет, не оглянется! И правильно".
Галинка вот-вот скроется за углом дома. Линчук, казалось, хотел запомнить каждый ее шаг. Он напряженно ждал... Ведь она всегда напоследок махала приветливо рукой.
- Нет, не оглянулась, - в отчаянии промолвил он тихо.
Но Жупанская замедлила шаг, подняла правую руку и только после этого скрылась за домом. Этого движения было достаточно, чтобы Николай Иванович обрадовался, как радуется ребенок подаренной заводной игрушке. Он снова почувствовал себя счастливым.
На башне городского Совета часы пробили полночь.
- Что ж, пора и мне домой!
Он был доволен и недоволен собой.
"Нет сомнения, ей жаль отца, - размышлял Линчук, идя по безлюдной улице засыпающего города. - Она понимает его ошибки, но ведь он остается для нее самым дорогим человеком. И что удивительного, если дочь так любит и уважает отца?.. Переубедить же профессора необыкновенно трудно. Необыкновенно. Может, даже вовсе невозможно... И не ставлю ли я бедную Галинку перед выбором - я или он?"
Приблизился к своему дому, с минутку постоял, вдохнул полной грудью настоянный на сентябрьских сухих листьях воздух, вошел осторожно в подъезд.
"А нужен ли ей этот выбор? Нужна ли ей моя правда?"
Поднимался по ступенькам лестницы решительно, с твердым намерением не уступать ни старому профессору, ни Галинке.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Прошло две недели после неприятного для Линчука разговора с профессором Жупанским. Все эти дни Николай Иванович напряженно работал. Он прежде всего старался не задерживаться в университете, спешил после лекций домой, закрывался в своей рабочей комнатушке, отключал телефон и до глубокой ночи читал и перечитывал Грушевского, а также труды своего бывшего учителя Жупанского, делая на полях книг легонькие пометки.
Еще в школьные годы, будучи гимназистом, Николай Линчук приучил себя работать по-крестьянски, как работали его отец и мать, до седьмого пота. Ночами, при свете керосиновой лампы, вгрызался в науку, да иначе и не назовешь того рвения, с каким он постигал науку, - штудировал книги по истории и философии; совершенствовал свои знания в латыни, русском, польском и немецком языках. Сохранил этот стиль и в студенческие годы, заставляя сокурсников шутить, что спит он с открытыми глазами, когда идет в университет и возвращается в общежитие, а ест как верблюд - раз в две недели, когда получает из дому скромную передачу.
Когда работал - забывал все. Вот и теперь за две недели он ни разу не виделся с Галинкой. Это были мучительные и напряженные для него дни. Николай Иванович побледнел, осунулся.
"Конечно, работал он в архивах, и много. Труды, что и говорить, у него основательные; педантизм, европейская школа! - размышлял Линчук, перечитывая помеченные в томах Грушевского места. Эти тома он купил сразу же после возвращения с фронта на самом большом тогда базаре возле оперного театра, где продавали всякую всячину. Но каким же провидцем оказался друг Ивана Франко - Павлик, который предостерегал украинскую общественность от зловредности мифотворчества Грушевского".
Николай Иванович даже пытался в эти дни затворничества мысленно поговорить с Жупанским. "Как же так, Станислав Владимирович, более девяти лет тому назад вы согласились возглавить кафедру в советском вузе. Вы охотно ездили и до войны, и после войны в Киев, Москву на различные семинары, совещания. У вас было достаточно времени для анализов, сравнений, осмысления. А годы ужасной оккупации! Неужели и они ничему вас не научили, не заставили взглянуть по-иному на многие вещи? Нехорошо получается, Станислав Владимирович, нехорошо!"
Развернул очерки по истории Галиции Станислава Жупанского, отыскал нужное место, потом начал читать помеченные страницы в томах Грушевского, в десятый, если не в двадцатый, раз сопоставлять мысли обоих авторов относительно так называемой "украинской идеи, решающей силы в эволюционном развитии украинского народа".
"Как все это тенденциозно, узко для серьезного ученого, - думал Линчук, перелистывая очерки Станислава Владимировича. - То он буквально тонет в фактаже, то умалчивает о документах, которые, по-видимому, ему не нравятся..."
"Эх, профессор, прошли бы вы такую войну, как мы, молодое поколение, вы бы иначе рассуждали!"
За время войны сам Линчук многое передумал, сделал несколько важных для себя выводов. Понятие Родины в сознании и сердце раздвинулось. Он по-прежнему любил родные полонины, милую Коломыю и сохранивший средневековое свое лицо Львов, но появилось что-то совершенно новое, чего не ощущал раньше, - широкое, бескрайнее, рассудком непостижимое.
Больше чем полгода находился в госпитале за Уралом. В конце мая сорок четвертого, когда войска 1-го Украинского фронта начали решительную подготовку, ставя целью окружить и уничтожить большую группировку противника в районе Бродов, Линчук стал коммунистом.
Последний раз он был ранен под Жолквой. Здесь он и пролежал более двух месяцев в замке польского гетмана Станислава Жолкевского, который в 1596 году захватил украинское село Винники и переименовал в свою честь. В начале семнадцатого столетия в Жолкве служил Михаил Хмельницкий, отец великого Богдана. А в сентябре 1914 года прославленный русский летчик Петр Нестеров первый в мире применил здесь в воздушном бою таран.
- Коля!
Материн голос вывел его из глубокой задумчивости. Удивленный, повернул к двери голову.
- Уже восьмой час, Коля, - напомнила Екатерина Петровна мелодичным голосом. - Ты просил приготовить кофе. Будешь сейчас пить или позже?
Мать обеспокоенно смотрела на сына, хотя ее моложавое, с заметными следами былой красоты лицо казалось совсем спокойным. Ей никто не давал больше сорока, на самом же деле было под пятьдесят: даже пряди седых волос, окружавшие высокий лоб, не очень старили ее.
- Ты что-то хотела, мама? - как будто выныривая из какой-то непостижимой для нее глубины, спросил Николай, откинулся на высокую спинку стула и виновато улыбнулся.