- Диван свободный, - Ащеулова улыбнулась. - Не бойсь, я замуж не выйду.
- А кто тебя знает, Григорьевна! Может, все выбираешь..
Контролер Зубкова, пробегая по коридору, оглянулась на громкий, с подковыркою, голос:
- Все ругаетесь?
- Счас драться будем. Иди мимо, ненароком зацепим локтем!
По лицу Ащеуловой ощупью бродила улыбка, но сейчас она уже не казалась угрюмой на этом лице, просто - улыбка.
13.47
Состав машиниста Комарова - тридцать первый маршрут - производил посадку на станции "Адмиралтейство".
Молодежь все, на один перегон - до Университета. Старичка-то бы вперед пропустили. Ну, догадались. Давай, старичок. Влез, ничего, отдышится. Вот это женщина! Павел даже присвистнул. Шуба не скроет, где уж плащу. Такую грудь надо иметь по кругу крепостным валом. Жрица! Все, что ли?
Вдруг на контрольном зеркале - крупно, все разрастаясь и уже застилая собой всю платформу, - явило себя испуганное лицо. Широкие губы полуоткрыты, хватают воздух. Кубарем небось слетел с эскалатора, выскочил на платформу, разлетелся вперед и ошалел от своих же темпов. Так и в тоннель просквозить недолго, хорошо - решетка.
Павел приоткрыл дверь:
- Эй, поезд - тут. Потерял?
Отскочил назад, до вагона:
- Сколько время? Час уже есть?
- Хватился! Два скоро…
Широкие губы скорбно шлепнулись друг о друга:
- Два? Опоздал…
Отступил из зеркала, от вагона.
Двери уже закрывались. Шел дружный хлоп по составу, а чуть позже - секундой - явственно слышался запоздалый шмяк. Третий вагон. Не отладили, это приемщик наврал. Чужой состав - он и есть чужой, как в депо не обнюхай. А на линии выползет что-нибудь.
Выходной - зеленый.
Нет ли чего на рельсах, ценного для хозяйства?
Позавчера деревянная дверь тут в тоннель упала. Иванчук наехал, остановился. Кроме деревянных частей нашел вдруг какую-то непонятную железяку, запросил рабочее освещение и долго бегал вдоль поезда, силясь определить, не из состава ли вывалилась. Тогда Случай могут записать на депо. Не нашел вроде. Но осмотрительный Иванчук все же прихватил железяку с собой. Специалисты потом крутили в депо. Нет, не наша, не с поезда. Иванчук пошел домой спать. А железяку вручили Лягве, заступающему на смену, чтоб подбросил обратно в тоннель, на то же место. Не наша, значит - путейцев, их недогляд.
Пошел подречный участок. Как бесконечное падение. Вниз, вниз, вниз. Самый большой на трассе уклон. Устанешь закручивать по вагонам ручной тормоз, в случае остановки - поганый уклон. Далеко, в самом низу, светофор- как кошачий глаз. Зеленый кажется еще дальше, чем есть на самом деле. Красный - наоборот, опасный блеск его будто скрадывает расстояние. В это время - середина дня - от оборота до оборота сквозишь по зеленому, большой интервал между поездами…
А потешное лицо было в зеркале. Так вот и развлечешься, пока посадка. Губы шлеп-шлеп, будто потерял соску.
Чем-то смахивает на нового фельдшера в деповском медпункте. Обижаешь мальчика, Комаров. Какой фельдшер? После института, натуральный врач, значит. Интересно, чего он забрел в депо? Или мама по назначению не пустила ехать? Нужная, конечно, работа - медконтроль перед заступлением на линию, не зря ввели. Но вряд ли может увлечь молодые мозги, это вряд ли. Мужики здоровые на подбор, других не держим. Если кто перебрал накануне, тут уж медпункт - гляди, для того, в общем-то, и ввели. Для острастки. Ну, таких немного.
Новый фельдшер для важности тоже вот так пошлепывает губами, шлеп-шлеп, словно, внимая очередному пульсу, ведет сам с собою серьезный медицинский разговор. Черты вроде определились, но есть еще в лице какая-то пухлая незавершенность, будто не окончательно выбрана взрослая жизнь, можно еще передумать и завтра с утра опять встать ребенком…
Важно так сегодня спросил: "Имели, Павел Федорович, полноценный отдых перед работой?" - "Имел, как же", - подтвердил Комаров, смеясь одними глазами. "Пульс нормальный, а давление почему-то выше обычной нормы…" - "С чего бы?" - Комаров удивился. "Может, понервничали? Ненамного выше, но лучше - на всякий случай - еще раз минут через пять измерим…"
"Он газировки выпить в депо забежал, а его - в Трубу, - заступился машинист Черемшаев, чья была следом очередь. - Занервничаешь! У меня вон вчера чуть не драка вышла с невропатологом".
Новая тоже невропатолог. А тут - профосмотр. Водила-водила Черемшаеву блестящей штучкой перед глазами - туда гляди, сюда отвернись. Здрасьте: "У вас нервы расшатаны, вам нельзя машинистом работать". Тут уж Черемшаев, конечно, взвился. Тридцать шесть лет работаю! Если уж мне нельзя, то - кому? Четыре раза за всю жизнь бюллетень брал! Спать лягу - паровоз снится, "Серго", на котором всю войну ездил. Или Труба снится. Своя машина - номер шесть тысяч один - идет из тоннеля навстречу и ржет, как лошадь. Чушь всякая! На пляже в Сочи лежишь - электровозы мимо, красавцы гладкие, из кабин грузины торчат в белых рубашечках и пальмы кругом да девушки. А не завидно ничуть! Больно уж красиво, как на открытке. Бакелитом не пахнет. "Нет, ты лучше гляди!" Она вдруг - хрясь Черемшаеву но коленке. Ну, чуть ее не зашиб ногой. "Вот видите, - говорит. - Возбудимость повышенная, не могу допустить к поездной работе!" - "Ты что?! - уже заорал. - Из сумасшедшего дома пришла?!"
Тут фельдшер захохотал, как мальчишка: "Ой, она же правда перешла из психдиспансера". - "А черт ее знает. Сразу за главврачом побежала". Тот пришел: "Ты чего, Черемшаев, клоуна с девочкой строишь? А ну - где у тебя нервы? Тут? Или тут? Вы ошиблись, коллега, - вполне здоровый мужчина". Ну, это другой разговор.,"
Черемшаев уже расписался в карте.
"Павел, идешь?"
"Опаздываю", - соврал Комаров, хоть время было.
"Еще бы надо измерить. Ну, ладно, Павел Федорыч. Бегите! - отпустил фельдшер, смеясь все еще пухлым, мальчишечьим, лицом. - Вы вроде у нас здоровый…"
"Непьющий, главное, - вот беда", - поддержал Черемшаев,
И уже они выскочили из медпункта…
Сто восемьдесят первый, зеленый. Полезли в гору. В пик, когда под завязку набьются, тут машину жалко, как человека, из последних сил тянет. Сейчас-то чего! Бежит себе…
"Имел полноценный отдых", - это уж точно. Комаров хмыкнул. Не успел вчера проспаться с ночной, дед Филипп заглядывает. Не будить вроде, а только взглянуть. "Что?" - сразу вскочил. "Паша, к тебе…" - "А кто?" - "Да вроде не был у нас…" - "Ну, сейчас".
В комнате скромно на краешке стула сидел дорожный мастер Брянчик, стрижен ежом и похож на насупленного ежа. "Иван Савельич? Каким ветром?" - "Вот… мимо шел… - улыбнулся напряженной улыбкой. - Разбудил, извиняюсь". - "Нет, я уж вставал". - "Шел мимо, дай, думаю, зайду…" Человек симпатичный, на трассе, если встречались, всегда перекинутся словом, отец Людке Брянчик, тоже существенно, но дома у Комаровых он не бывал. Не похоже на случайный заход.
Павел почувствовал вдруг, что волнуется. Не сразу нашел, как и начать разговор с неожиданным гостем. Дед Филипп уже тащил кофе, это кстати. "Может, покрепче, Иван Савельич?" Отказался - перешивка кривых на двух перегонах, брак там нашли, тяжелая ночь впереди, мастер подменный был, напортачил. "Я ж только из отпуска", - объяснил. "Ездил куда-нибудь?" - ухватился Павел. "С дачей возился…" - "Где у вас?" - "Два часа с лишком по Московской дороге. Громко - дача! Садово-огородный участок. А крыша все ж есть…"
И вроде бы увял разговор, хоть не иссякла тема. Много можно чего спросить, а слова идут смято. Брянчик не подымает глаз от кофейной чашки, короткая его стрижка стоит на голове, как ежиные иглы, и весь он насуплен. Вдруг подумалось: "Ксана на смене, хорошо, что ее дежурство". Дед Филипп вроде прошел к себе.
"Федор, что ли?" - спросил Павел прямо. Брянчик поднял глаза: "Насчет Людки к тебе пришел, Павел Федорыч. Людка у нас одна. Рвет и рвет…" Павел сперва не понял. Брянчик ждал, пока до него дойдет. "Думаешь?.." - сказал наконец. "Я-то в этом чего понимаю, - усмехнулся Брянчик. - А мать уверена. Плачет. Федька уж три недели не ходит, а девку рвет и рвет". - "Матери ничего не сказала?" - "Говорят они, жди…"
Раньше-то Людка как раз всех водила в дом. Приведет парня, хвостом перед ним покрутит и уже на выход. А сама обратно бегом, будто что забыла: "Папка, ну как тебе? Мам, одобряешь? Умный - ужас!" И опять унеслась. Назавтра уж умного рядом нет, слоняется по двору, вроде с делом, смотрит преданно в окна. "Людка, иу пригласи человека, дождь ведь". - "А у него зонт есть, - смеется. - Ничего, должен знать свое место". - "Собака, что ли, тебе?" - осердится мать. Людка подскочит, верткая, как хворостина, глазищи - чистая зелень: "Мамочка, да он, если хочешь знать, меня на целых два сантиметра ниже! А вот вчера познакомилась - умный, ужас!" Уже ведет умного. "Пап, ну как?" Опять уже его нет, ловит Людку возле автобуса.
А как появился Федор, вдруг замолкла. За руки держат друг друга и в подъезде стоят весь вечер. "Людка, вы бы в комнату шли!" - "Ой, папка, я стесняюсь". - "Федька, может, стесняется? Ничего, сидите". - "Нет, я". - "Тебе-то кого стесняться? Нас, что ли?" - "Вас, ага!" Затрясет головой, закрутится, волосы разлетятся, юбка как на цыганке - пестрая, вихрь. И уже опять в подъезде стоят. "А в подъезде что ж не стесняешься? Люди ходят!" - "Пускай завидуют, мне-то что".
Достеснялась.
Отец с матерью каждую ночь в тоннеле, с часу до шести Людка в квартире одна, так и выросла…
Ну, спросил все-таки: "Поссорились, что ли, с Федором?"-"Он в командировке. В Баку". Глазищи- чистая зелень. "Да что ты, Людка? Я ж своими глазами сегодня видел!" - "А я думала, он в Баку!" Поговори тут… Мать, конечно, не выдержала: "Дочка, ждешь, что ли?" Вытаращила глазищи: "Ой, мамочка, кого жду?" Ластится к матери, как ребенок. Мать - в слезы. Тут уж Брянчик вмешался: "Людка, выдеру! Чужие, что ли, тебе? Мать изводишь". - "Ой, папка! Да кого жду-то? Даже на танцы сколько уже не ходила, сижу дома, вон свитер тебе вяжу…"
Верно, сидит. Федор как провалился. Мать вовсе сон потеряла, оступилась ночью в лоток между шпалами, чуть ногу не вывернула. Теперь на больничном. "Нюсь, может, и нет ничего? Кажется тебе, может?" - "Что я - не вижу?" - "И есть, так чего еще видеть?" - "Ты мужик, не можешь понять".
Не соврал Павлу: шел мимо, зашел. Одно только не сказал, что неделю уж мимо ходит, - хоть дом на другом конце города, чтоб мимо пройти, полтора часа на автобусе ехать надо. Решился все же - зашел. Ксения, высчитал, на дежурстве.
"Я так думаю…"
Вдруг звук пропал. Павел вскинул глаза на Брянчика. Брянчик смешно шевелил губами, беззвучно. Прихватило как мужика, аж голос теряет. Но звук снова уже пошел:
"… чего делать-то, Павел Федорыч?" - "Радоваться, Савельич!" - "Ну?!" - неуверенная улыбка пробилась на напряженном лице, но взгляд был еще насуплен, и колюче стояла стрижка, будто иглы.
"А ты что, драться пришел?" - "Скажешь! Одна ведь у нас. Шут их знает, теперешних…"
В незнакомой компании, особенно если женщины, только прислушайся. "Девчонки теперь какие? Сами на шею вешаются, ни стыда, ни совести". Парень, значит, у ней, это не ошибешься. "Разве порядочного теперь найдешь? Днем с огнем!" Значит - девка.
"Будь спокоен, Иван Савельич, - сказал Павел серьезно. - Я в своем сыне уверен. У меня и дочь, как ты знаешь, есть, понимаю. Так что - будь спокоен и Анну Герасимовну успокой". - "Зять у тебя хороший…" - "У тебя еще лучше будет", - засмеялся Павел.
Но успел подумать, что Брянчик - по сути - прав. За девчонок все же страшнее. Больше они зависимы - кто им встретится, как пойдет в семье. Может, нужно было удержать тогда Светку? А чем удержишь, против сердца ее - словами?..
Тоннельные стены светлели уже известкой. Скоро станция. Какая? Тьфу, "Университет". Тут платформа справа, не перепутать…
Проводил Брянчика, вернулся в комнату. И такая злость вдруг на Федора поднялась… Неужели этому, главному-то, не научился в дому? Быть мужчиной. Чтобы твоя женщина стояла гордо рядом с тобой, зная твою надежность и силу. Дожили, отец к отцу должен бегать тишком, спрашивать, кто ты есть. А сам побежал бы? Если б - Светка? Может, и побежал бы, не зарекайся.
Дед Филипп, осторожно покашливая, тронул его за плечо: "Неприятности, Паша?" - "Наоборот, дед Филипп. Мелкие мелочи, а крупная радость!" Сказал. И вдруг - точно, ощутил это внутри, будто светлая волна поднялась. Радость. Человек родится - конечно, радость. Ну, иди, Федор! Поговорим. Но для Ксаны мы эту радость пока что в себе подержим, можно так-то и оглоушить. "Ну-ну", - недоверчиво покашлял в рукав дед Филипп. Но, глянув зятю в лицо, успокоился, понес в кухню чашки…
Поговорили с Федором. Ага, про Голована…
13.47
Зал в депо "Новоселки" был задуман с размахом, и от этого сейчас, в будний день, было в нем холодно, как-то слишком много всего - окон, стен, плюша. Машинисты, которых набралось десятка три с небольшим, свободных сейчас для собрания, сидели тесными группками, обмениваясь вполголоса необязательными словами, ждали, пока начнут. Кто-то уже уткнулся в книжку. Бурский, конечно, этот без книги не может.
- Венька, и спишь небось с книжкой?!
- Чего ему? Жены нету, штаны мама гладит…
Бурский и не услышал - сидел, уткнувшись.
- Кто вчера вторую серию видел? Ушла она от него? Ну, эта…
- Эта? Ушла. От тебя бы, Свечкарь, не ушла, точно?
- В пятой серии вернется небось…
- Слыхали - на "Парковой"? В ноль пятьдесят пять шурик подходит: "Ребята, подкиньте до Невского! Десятку дам!"
- Ну, подкинули?
- Ага, напряжение вот-вот снимут, а он - с десяткой!
- Меня не было. Я бы не упустил…
- Санька, выиграли? А счет какой?
- На вокзале главное - компанию углядеть, понял? Чтоб все вместе залезли. А то стоп-кран рванут запросто, приезжие потерять друг дружку боятся, понял?
- Точно! У меня солдатик на "Триумфальной" отстал от своих. Все затиснулись, а этот не влез. Я уж двери закрыл. Он - шасть между вторым и третьим вагоном, пристроился. Хорошо - увидел. Бегу: "А ну вытряхайся быстро!" - "Ничего, друг, трогай. Я не слечу. Знаешь, руки какие сильные?" Я уж ему: "Не могу я тронуть, дурья башка! Тебя ж об стенку сейчас шарахнет!" Скалится: "Не бойся, друг, солдата не шарахнет, не из таких!" Едва выволок…
- Тулыгин - слыхали - опять рожает!
- А тебе завидно?
- "Карандаши" доконали сегодня. Сам идет, как мороженый, а за ним портфель еще волочится, на полметра сзади…
Утренний пик резко делится для машинистов. С семи до восьми пятнадцати рабочие, в основном, едут. Эти скачут в вагон, как семечки, тесно стоят друг к дружке, и еще могут поджаться, коль надо. А с восьми пятнадцати густо идут "карандаши". Ступают, даже и торопясь, вальяжно, папками еще занимают место, портфелями. Каждый вроде остерегает свое пространство и блюдет интервал между собой и другими. Эти не умеют тесно поджаться, задерживают посадку, когда график самый тяжелый, состав составу нюхает под хвостом.
- Задавили "карандаши"! В мыле вылетел к обороту, а Гущин стоит: "Тридцать секунд привез!" - "Где же, говорю, тридцать? Вот часы, вот расписание: двадцать секунд". Как статуй глянул: "Иди, тридцать пять секунд!" Весь разговор. В формуляр еще записал…
- А ты не опаздывай.
- Сколько ж тут сидеть? У меня смена кончилась.
- У всех давно кончилась, а расстаться никак не можем.
- Голован-то сгорел!
- Как сгорел?
- Ты не знаешь? Комаров-младший донесение подал Шалаю. Проезд.
- Не донесение, а донос…
- Свечкарь, ты у кого сейчас в группе?
- У Силаньева.
- Ха, тебе-то что…
Разговор, хоть и необязательный, все вокруг работы. Место, впрочем, еще рабочее - зал заседаний. А Хижняк как-то опыт себе поставил в метро. Ставить тем более ничего было не надо, только уши торчком - подсаживался в вагонах к парочкам, слушал, о чем толкуют..
Женщина молодая, глаза - как вишни, раскраснелась лицом. "Я уж его просила - милый, пожалуйста, ты же можешь…" Спутник ее - уже пожилой, в благородных сединах, взгляд - страдающий от сочувствия. Отец? Вроде похож. Нет, не очень. Свекор? "Хочешь, на колени, говорю, встану…" Он слегка пожимает ей локоть - мол, не надо так, перемелется. А она к нему всем лицом, и глаза - как вишни: "Одна надежда на вас, Евгений Васильевич! Если вы сами не поедете в министерство, то проект пропал…" Вот тебе и свекор.
Из ста пар, которые Хижняк себе выбрал, - очень разного возраста, очень счастливого вида и очень понурого, - восемьдесят две говорили о работе, и с такой страстной горячностью, до какой остальным восемнадцати, занятым выяснением отношений сугубо личных, еще тянуться и тянуться. Эта пропорция Хижинка поразила, всем потом рассказывал. Мысль не новая, но волнует. Отними у современного человека жену, детей, дом - зубы стиснет, живет. Отними работу, глядь - помер.
- Ты с каким давлением в пневмосистеме вышел?
- Вроде с нормальным…
- И прихватило на втором перегоне? Не, быть не может. Машину надо проверить.
- Чего ж теперь Голован?
- Федьку потряс за грудки, а талон отобрали.
- Жди, значит, в депо перемен…
Машинист-инструктор Гущин появился в дверях. Никто на него особо внимания не обратил, были в зале еще инструкторы.
Гущин взошел на трибуну:
- Начнем, товарищи! Начальник занят пока, Матвеев задерживается, повестка известная - подведение итогов за месяц…
- Ого, уже дождались, - хмыкнул кто-то сзади.
- А ты чего хотел?
Гущин с лицом спокойным и ясным переждал, пока станет тихо.
- Начнем с малого. Диспетчера опять жалуются. Не ценим работу диспетчера! Машинисту Севастьянову команду дают: "Идите в депо, во внеплановый". А он: "Не могу, диспетчер!" - "Почему?" - "Я - в тапочках. Как там по снегу пойду?" Почему же вы в тапочках, спрашивается? Вы ж за контроллером и обязаны быть в твердой обуви. А потом, глядишь, травма. Доживем - в ночной пижаме в кабину полезем. Жалко, Севастьянова нет, не вижу его…
- Он на линии, - сообщили из зала.
- Теперь и спит в сапогах!
Гущин не улыбнулся, слегка только поморщился. Переждал, пока станет тихо.
- Еще раз предупреждаю, товарищи, - за засорение эфира будем строго наказывать.
- Он будет наказывать, понял? - разнесся громкий шепот смешливого Свечкаря.
- Я сказал - будем, - бесстрастно повторил Гущин. Только брови чуть поднялись на ясном лице и сломались углом.
- Обязательно будем, Андрей Ильич, точно!
Зам по эксплуатации, большой, грузный, продирался между рядами, говоря на ходу негромко:
- Диспетчер за нас же пухнет, каждого выведи да поставь. А мы чуть чего: "Диспетчер, у меня смена кончилась! Диспетчер, а мне куда?" С одним составом не справимся, а у него - Круг, целая трасса…
Влез на сцену, к столу. Встал над столом, большой, грузный. И замолчал вдруг, озирая зал из-под тяжелых век незрячими будто глазами. И чем дольше молчал, тем тише делалось в зале.