- Очень приятно, Женечка, - только сказала. - Наталья Егоровна…
- Я знаю, - сказала девушка.
- Погодите! - Женщина что-то сообразила и оживилась - Вы не из Верхних Камушков?
Девушка вроде слабо кивнула.
- Ну конечно. И вид приезжий! Я всех-то не помню по именам. Валерик много рассказывает, я просто путаю. Уже возраст! Женечка… Вы из его лаборатории? У нас часто останавливаются. Комляев недавно был, ночевал три ночи. Ирмочка Ильина. Вы ее знаете? Раздевайтесь, пожалуйста. Чего ж мы стоим! Вы давно из Камушков? Валерику только вчера продлили командировку, очень кстати, - она засмеялась. Смех молодил ее и делал еще похожей.
Девушка все кивала, не двигаясь.
- Мы как раз вечером к Валерику собираемся…
- А где он? - спросила девушка.
- Он? У Маши. - Женщина удивилась. - Вы Машу не знаете? Ну да, она же в Камушках не была…
- А когда придет? - спросила девушка.
- Валерик? Как, вы не знаете?! - Лицо женщины ярко похорошело. - Он же у Маши теперь живет. Наконец поженились. Завтра неделя, как свадьбу сыграли. Во Дворце! Такая очередь во Дворец, Валерик едва уж договорился. Прекрасная девушка! Мы с мужем так рады, что они наконец поженились. Сколько можно откладывать? Я понимаю, Маша аспирантуру кончает. Но время идет, он - там, она - здесь…
Если бы Наталья Егоровна взглянула сейчас ей в лицо, то увидела бы, что это лицо вдруг оглохло и вроде ослепло, хоть глаза широко раскрыты и словно бы силятся поймать что-то в слабом свете прихожей, как рот, задыхаясь, ловит - бывает - последний воздух. Но Наталья Егоровна не видела сейчас девушку, полна была счастьем сына.
- Кто там, Наташа? - раздался из комнаты мужской голос.
Такой похожий, что Женька вздрогнула.
- Это к Валерочке, Павлик! Из Верхних Камушков..
- Так приглашай, Наташа, гостей…
Голос был уже рядом. Крупный мужчина, в очках, с рыжеватыми волосами, появился в дверях из комнаты. Глаза его близоруко и дружелюбно щурились за очками.
- К обеду как раз, - засмеялась женщина.
- Нет, нет, - девушка отшатнулась.
- Никаких "нет", - мужчина протянул руки, изготовился принять куртку у гостьи. - Мы уж вас не отпустим..
- Нет, нет, - снова сказала девушка, отступая к входной двери.
- Потом все вместе поедем к Валерику, - сказала женщина. - У него как раз день рождения. И будет ему сюрприз…
- Нет, нет, - все говорила девушка, отступая, и спиной уже прижималась к клеенчатой двери, отжала ее спиной и теперь отступала от них уже на лестничную площадку, говоря все так же: - Нет, нет…
Будто не знала никаких других слов.
Вдруг повернулась на площадке и побежала вниз.
Из "глазка" в квартире напротив все было видно.
- Вам есть где остановиться-то? - крикнул мужчина вслед ей.
Голос гулко разнесся вдоль лестницы, замер. Девушка, не ответив, побежала быстрее…
- Гм, - сказал мужчина. - Это как понимать?
- Не знаю, - женщина пожала плечами. - Ничего такого я не сказала. Проходите, говорю. Раздевайтесь. Какая-то странная…
- Что-то мне это не нравится. А чего она спрашивала, Наташа?
- Ничего такого не спрашивала. Где, говорит, Валерик? Я говорю - у Маши, даже адреса не спросила…
Дверь в квартире напротив растворилась бесшумно. Молодая женщина, большая и пухлая, едва запахнув узкий халат, выскочила на площадку слишком резво для своей полноты, к которой, видно, еще не привыкла.
- Она четвертый раз уж сегодня приходит, - сообщила быстро. - Все звонила, звонила, вас нет. Постоит так, уйдет. Опять, гляжу, поднимается. Я уж, Павел Сергеич, к вам хотела зайти, что, мол кто-то приехал, ищет…
- Работает вместе с Валерием, - объяснила Наталья Егоровна.
- Снова, гляжу, идет. У меня Танька спит, делать нечего. Я на балконе пеленки вешаю, гляжу - опять…
- Нет, это мне не нравится. Надо догнать!
Мужчина уже спускался по лестнице.
- Погоди, Павлик! Хоть ботинки надень, куда в шлепках?
- Ничего, сухо…
Дверь внизу уже хлопнула.
Обе женщины - молодая и пожилая - отчужденно замолкли, видно большой соседской близости не было. Но обе не уходили с площадки.
Пожилая сказала, чтобы сказать что-нибудь:
- Танечка-то здорова?
- Зуб вылез, - сообщила молодая с восторгом. - Мы и не заметили, как он лез. А гляжу утром - зуб!
- Я уж эту радость забыла - первый зуб, - улыбнулась Наталья Егоровна. - Тут последние бы не потерять!
- Скоро вспомните, - с намеком сказала молодая.
- Это верно, - опять расцвела Наталья Егоровна. Но тут же забеспокоилась: - Куда побежал? Апрель все-таки, не июнь. Раздетый! Странная какая-то все-таки..
- Я уж хотела выйти, спросить - мол, вам кого. Вроде как-то неловко. Чего, подумает, лезешь…
Дверь внизу опять хлопнула. Обе перегнулись через перила.
- Не догнал! - крикнул он снизу. - Во дворе нет, на улицу выскочил - уже тоже нет…
14.04
Когда Шалай с Долгополовым появились в зале, шел уже разговор конкретный. Молодой машинист Савосько объяснялся по своему Случаю. Косая челка была у Савосько, и весь он как-то сейчас был скошен - китель, плечи. Видно, что хочется человеку забиться в щель, а надо стоять перед собранием, отвечать на вопросы.
- Я немножко не рассчитал, конечно…
- Немножко! - фыркнул зам по эксплуатации, тяжело ворохнувшись за длинным столом президиума, где, кроме него и Гущина, никого пока не было. - С каким давлением из депо вышел?
- Точно не помню, семь с чем-то атмосфер…
- И на "Парковой" тебя прихватило?
Савосько кивнул, скосившись.
- Машину надо проверить, - сказали из зала.
Матвеев глянул из-под тяжелых век, опять обернулся к Савосько:
- И сколько было, когда прихватило?
Шалай с Долгополовым уже шли по залу.
- Мало, Гурий Степаныч…
- Не понимаю ответа. Конкретно?
- Вроде - четыре с чем-то…
- А выходил из депо с нормальным? - еще раз спросил Матвеев.
Шалай с Долгополовым поднялись на сцену, к столу. Гущин, улыбаясь готовно и ясно, подвинулся, освобождая крайние стулья. Опускаясь рядом с машинистом-инструктором, Шалай вдруг сказал ему тихо:
- Рано ты сел…
- Что, Игорь Трифоныч? - Гущин не понял и потянулся навстречу.
- Рано ты сел, говорю, - прямо в ухо ему тихо и внятно сказал начальник депо. И сразу оборотил глаза в зал, будто рядом никого не было и ничего никому он не говорил.
Гущин глядел на него теперь сбоку. Ничего не мог прочесть на лице.
- Значит, вышел с нормальным? - пытал Матвеев.
- С нормальным, - кивнул Савосько.
Это все Шалай знал, конечно. И знал, что сейчас Гурий скажет. В непривычном для себя за эти последние месяцы активно-рабочем настроении, какое Шалай слышал сейчас в себе, Савосько его раздражал. Вертится, как червяк на вилке…
- Врешь ведь, Савосько, - вздохнул зам по эксплуатации. - Вон Резодуб кричит - машину проверить! А то я грудник! Я, прежде чем здесь с тобой толковать, взял твой состав и на нем проехал. Вышел - с восемью. А прихватило меня, чтоб ты знал, только через шесть перегонов. Ты с самого начала, Савосько, за давлением не следил. Сел в кабину, как на стульчак, да поехал. Вот тебя с пассажирами и прихватило…
- Да вроде я, Гурий Степаныч… - начал было Савосько.
Так и тянуло сейчас начальника депо его оборвать. Не крутись, парень, время не отнимай у людей. Оборвал бы, это Шалай умел. Но удержал себя, только пальцами хрустнул. Стал себя сдерживать на собраниях с машинистами после того, как один машинст посреди собрания встал да ушел. Комаров опять же, кто же еще.
Шалай про себя усмехнулся. День сегодня такой. Комаров-старший, Комаров-младший, туда-сюда, комары прямо заели…
Белых они разбирали. Да, Белых, Арсений Прокопьича. Автоведеиие только-только на трассе тогда ввели. Машинист классный, а уделался хуже маленького. Сам себе самоход устроил. Контроллером-то вроде на ручное управление взял, а кнопку автоведения не выключил. Стал на "Среднем проспекте", вдруг - трах-бабах - поезд пошел. Как ляпнет диспетчеру: "Самоход!" Сняли состав в тупик. А просто ему на "Среднем проспекте" автоведение выдало минимальную стоянку, так уж попал. И сработало, как часы.
Шалай тогда распалился.
Показательный вроде делал разбор. Чтоб неповадно было. Чтоб внимательны к автоведению. А Белых сгорбатился перед залом - "бе" да "ме", ничего не слышно, что говорит, согнулся, как обезьяна…
"Громче, Белых! - гаркнул тогда Шалай. - Как Случай сделать, мы можем шустро, а отвечать - голосу нет!"
Мужик совсем голову вогнал в плечи. Тут Комаров и вылез, прямо вдруг выскочил на трибуну, челюсть свою выставил - ну прямо бык.
"Я бы на месте Арсений Прокопьича вам отвечать не стал". - "Вот как? - Шалай аж приподнялся. - Ну-ну.." - "А чего - ну-ну? - обернулся к нему Комаров. - Люди, Игорь Трифонович, все же не сапоги, все - сорок второй размер. Случай, конечно, обидный, глупый - можно сказать, мы все понимаем. И Белых еще лучше нас понимает. Так чего же на старого машиниста орать, будто он нашкодивший школьник? Он, к примеру, и сидя мог бы ответить. Зачем его - через двадцать семь лет непорочной работы - на позор перед залом ставить?"- "На пьедестал его сейчас, что ли?" - усмехнулся начальник депо. Лысина его уже багровела. "На пьедестал, может, оно и не надо, - спокойнее сказал Комаров, не спуская с Шалая глаз, - а человеческое достоинство тоже оскорблять ни к чему. Работа с того не выиграет! Сколько бы начальник депо ни кричал, а на линии, за контроллером, сидят машинисты - Белых, Комаров, Черемшаев, не важно - фамилия. И надо, чтоб машинист за контроллером себя уважал. И чтоб его уважали. Прежде всего - в своем же депо…" Кто-то еще поддержал из зала: "Правильно, Павел! А то как Случай - трясом трясешься - чего тебе будет, а не то, как получше выйти…" - "Тряски в нашем деле и так хватает", - кивнул Комаров, будто он вел собрание. "Да я… чего… - совсем потерялся от неожиданной поддержки Белых. - Сдурил, чего там… Могу постоять…"
Тут только Шалай наконец с трудом выдохнул и опять обрел голос.
"Ты вот чего, Комаров, - тихо так начал и сразу взвился, стекла небось дернуло в рамах. - Я слова тебе не давал! Понял? Дам - скажешь, не дам - так уйдешь, Комаров! Понял?" - "Понял, - сказал Комаров спокойно. - Лучше я, пожалуй, уйду".
Не торопясь спустился с трибуны, прошел меж рядами через весь зал, и дверь за ним уже хлопнула.
Ну, схватил выговор машинист Комаров, от совета наставников его отстранили на недолгое время, потом-то вернули, с молодежью умеет как раз. Вроде забылось. Но Шалай теперь себя сдерживал…
- Я на манометр вроде глядел… - все еще мямлил Савосько.
- Ладно, садись, - махнул рукой зам по эксплуатации.
Тут Шалай вдруг поднялся, не знал еще, что хотел сказать. Но уже говорил, даже не успев себе удивиться:
- Я вот гляжу - такая картинка нарисовалась в депо. Случай на Случае. А которого Случая если нет, тот еще хуже Случай, как вчера с Голованом. Савосько вон тоже крутился по пустяку, юлом юлял. Техника наша та же, сильно лучше не стала, но еще не сгнила. Резервное управление нам ввели, облегчили, значит. Выходит, что не в машинах дело. Зам по эксплуатации над нами, как клуша, - себя подставит, а машиниста загородит спиной..
Матвеев тяжело заерзал на стуле. Долгополов сидел на краешке очень прямо, и в глазах его росло любопытство.
- Начальник депо?.. - Шалай вроде задумался. - Глаза завяжи, раскрути, как волчок, брось на корячки - и на корячках приду в депо. А все же в нас с вами дело, в людях. Ты, к примеру, в кабине. Едешь. А машинист-инструктор устал, прислонился к колонне. Так почему же ты думаешь - подглядывает, копает, роет? Или начальник к тебе в кабину вошел на один перегон. Может, чего подскажет. Зачем две недели думать потом - с чего зашел, что я, машинист, сделал такое, что он ко мне зашел? Да ничего ты такого не сделал. Просто я за депо отвечаю, Матвеев, машинисты-инструкторы. И нечего тут обиды выискивать, таить друг от друга, держать шиш в кармане. Достоинство надо иметь в работе, а, машинисты?!
Сам тяжело задышал от долгой и несвойственной речи. Но вдруг ощутил внутри, что доволен чем-то. Черт-те чем даже, еще с Голованом ехать сейчас в Управление, разбираться, насчет Гурия разговор там же…
- Шалай за достоинство заговорил, - громким шепотом сообщил соседям смешливый Свечкарь, - Это вроде Павла Федорыча конек!
- На этой лошади всем места хватит, - отозвался тотчас Шалай. - И ты, Свечкарь, тоже поместишься!
По залу прошло веселое шевеление.
- Может, начальник Службы хочет сказать? - тихо спросил Матвеев.
- Потом, - легко качнул головой Долгополов. - Пока слушаю…
- Мне в Управление, с Голованом, - сказал Шалай заму по эксплуатации. - Так что ты, Гурий Степаныч, тут сворачивай на свой вкус.
- Я тоже "на коврик" зван, сейчас закончим…
- Без тебя на сей раз обойдутся, - твердо сказал начальник депо. - Я еду, за двоих объяснюсь.
- Рано еще, - вставил Долгополов.
Но Шалай уже топал по залу. Машинист-инструктор Гущин смотрел ему вслед вопросительными глазами, чуть приподняв брови на ясном и чистом лице. Глянул на Долгополова, но не поймал его взгляда.
На лестнице, где стоял Голован, Голована уж не было - уехал. Не больно, конечно, для Голована сейчас компания - ехать с начальником депо, прав лишившись…
Солнце, что летом. Шалай - кряжистый, коротконогий, без шинели и без фуражки даже, пять волосков сразу пораскидало ветром - не спеша вышагивал тропинкою вдоль забора от служебного корпуса к станции "Новоселки". Трава уже лезла, листья какие-то трубкой, хорошо пахло землей, будто поле было кругом, и Шалай втягивал этот растревоженный запах ноздрями, ноздри шевелились, как у собаки.
14.04
Женька, выскочив из подъезда, инстинктивно побежала в другую сторону, противоположную той, откуда пришла. Ведь ничего ТОГО уже не было. Той улицы, по которой она летела сюда на крыльях. Тех простыней, которые парусили ей в проходном дворе. Собаки, которая улыбалась, заглядывая в стеклянную дверь магазина, и оглянулась на Женьку десять минут назад, с этой своей улыбкой на морде. Доброго солнца. Тугого неба, высоко, как купол, раскинутого над городом и будто звенящего само по себе от весеннего пробужденья. Толстого голубя, который гляделся в лужицу на асфальте и охорашивал себе перья…
Ничего ТОГО уже не было.
Женька огибала сейчас свежий квартал новостройки. И домах, заселенных недавно, ярко блестели стекла, балконные двери были уже открыты, музыка рвалась с третьего этажа, и песню эту знали даже младенцы. Но Женька сейчас ее не узнала, будто мелодии разворотили скулы. Звуки падали сверху - больно, как камни, хотелось закрыться от них руками, чтобы не слышать…
Молодая мама везла коляску навстречу.
Наклоняясь к коляске, она делала бессмысленные, уродливые движения, будто глухонемая, - щелкала пальцами, вытягивала дудочкой губы, надувала щеки и поднимала брови, как клоун. Глаза молодой мамы плавились горячей любовью к тому, что в коляске, и светлым доверием к миру, которому она дала то, что в коляске, - на счастье и радость.
Мимолетно она подняла взгляд на Женьку, ловя ответную радость и понимание. И во взгляде еще мелькнуло горделивое превосходство, потому что у девушки, бежавшей навстречу, наверное, еще не было того, что в коляске. А у нее уже было. И молодая мама, конечно об этом не думая, привычно готовилась прочесть в лице девушки скрытую зависть и ответить улыбкой, как женщина - женщине, что, мол, все еще будет…
Но лицо этой девушки в меховой куртке вдруг поразило ее бессмысленным, даже тупым выражением, какого она никак не ждала. Молодая мама даже приостановилась, перестала агукать, будто смутная чернота, в которую страшно заглядывать, прошла мимо нее вместе с этой девушкой. Вдруг, непонятно почему, стало страшно за то, что в коляске.
Она уже знала теперь это взрослое чувство, когда вдруг отчетливо, до физической боли, страшно не за себя. Хочется куда-то бежать, что-то делать, закричать громко, чтоб весь мир вздрогнул, и закрыть своим телом. Это если вдруг видишь в кино - стреляют, бомбят. Или прочтешь на стенке возле милиции: "Разыскивается девочка… четырех лет… приметы такие-то…" Или под окном, в кустах, истерично взовьется мальчишеский, подростковый голос: "Витька, убью, зараза!"
Раньше не обращала внимания. А сейчас понимаешь- уязвима, хрупка, несмотря на все достижения цивилизации, эта жизнь, которую ты дала. Ишь, он убьет! А ты потаскай в себе девять месяцев, выкорми грудью, обмирай над каждым его дыханием. Подними этот хрупкий росток. Ну, это длинные годы еще впереди - чтобы поднять…
Сейчас, на тихой и солнечной улице родного города, этот внезапный страх, полыхнувший внутри, был непонятен и странен. Молодая мама даже поглядела вслед девушке в меховой куртке. Пошла дальше тихо, склоняясь к коляске и бережно улыбаясь тому, кто в ней.
Деревьев на улице еще не было. Ямы для них свеже чернели вдоль тротуара. И Женька почему-то все время видела эти черные ямы. И даже считала их про себя. Потом сбилась…
Двое стояли на автобусной остановке, прильнув друг к другу. Тяжело расставались, видать - до вечера. Никак не могли расстаться. Вот еще подошел автобус- нет, на следующем!
Он был высокий, крупный, с чертами лица тоже крупными и, пожалуй, грубоватыми. Но сейчас они утончались нежностью. Темные глаза его посветлели, в раннем детстве, наверное, были у него такие глаза. Крупные руки мягко обнимали за плечи девушку, будто образуя вокруг нее магический круг, в котором она - светлая, словно льдинка, - трепетала счастливо и сладко, одна только зная силу и нежность этих рук, этого голоса, этих тяжелых губ - нежность…
Женька чуть не налетела на них.
Увидела бессмысленные движения ее пальцев по щеке парня. Грубые его руки, бессмысленно стиснувшие ее за плечи…
- Нет, нет, - вдруг громко сказала девушка в меховой куртке, отпрянув от них с искаженным, как в судороге, лицом.
Магический круг распался.
- Что такое?! - тяжелым голосом сказал парень.
- Тут остановка, - быстро сказала его девушка светлым, как льдинка, голосом, оглядываясь и улыбаясь почему-то тревожно. - Мы тоже ждем. Автобусы очень редко…