Роскошная женщина Инна Гордеевна Кураева, диспетчер Второго Круга и председатель цехкома, явила себя в дверях, красиво прошлась на длинных ногах и притормозила у пульта. Инна тоже, конечно, в форменном кителе, но китель был умело заужен, что надо - подчеркивал, будто случайно, и гляделся, совместно с юбкой, почти нарядно. Заграничная водолазка белела, словно лебяжья шея, и еще усиливала эту праздничность. Волосы начинались у Инны высоко над белым и чистым лбом, ниспадали, плавно текли на плечи.
- Профсоюзное собрание, девочки, в шестнадцать ноль-ноль.
|- Знаем. А чего будет?
- Разные вопросы, - засмеялась Инна. - Как мои туфли?
Новые туфли были на Инне Кураевой, явно не наши: носок заужен, но не совсем, уже без платформы и перетяжка на самом подъеме.
- Легкие?
- Как пух, - сообщила Инна.
- Почем?
- Не знаю. И не хочу даже знать. Французские. Кураев привез из Москвы. Специально надела, чтоб вы завидовали.
- Завидуем, - подтвердила Ксана.
- Мне все равно не налезут, - сказала практичная Нина Тарнасова. - Нечего и завидовать. Твой Кураев сейчас звонил.
- Чего ему? - без интереса спросила Инна.
- Ксанка по селектору не отключилась, делал втык. Как проезд запрещающего - так тихо, хвостом залижут, а тут - за три слова втык. Представляешь?
- Ужасный зануда! - засмеялась Инна. - Нет, правда, девочки. Прямо не понимаю, как это я с ним живу!
- И неплохо вроде живешь, - улыбнулась Ксана.
- Неплохо, - кивнула Инна.
При Инне можно хоть как ругать главного инженера Службы движения, к которой относятся и диспетчеры. Не передаст, никогда не использует, за это Инну любили. С самим-то не приведи бог столкнуться, тут жди всякого. Обходителен внешне, привет передаст и мужу, и детям. А потом прочтешь про себя в приказе, как вчера с дежурной Татарской.
Она в ночь заступила на "Площадь Свободы". И там были работы на третьей стрелке. Татарская оградила участок, записала в журнал как положено. И в дежурке сидит. А Кураев среди ночи вдруг ссыпался на голову. Тоже пил чай с Татарской, шутил. Вместе пошли по станции. "Вроде работы на третьей стрелке?" А то он не знает! Прошли туда. Татарская прямо ахнула: один фонарь плохо, видать, закрепила. Упал. Ну, скорей поставила. Кураев еще успокаивал - ничего, мол, упал, бывает. Еще чаю попил. Передал мужу привет.
А утром вышел приказ по Службе: "дежурной Татарской снять тридцать процентов премии за некачественное ограждение работ на третьей стрелке и ослабление бдительности во время ночного дежурства". И проработать Случай с коллективом станций, чтобы неповадно было…
- Это просто подлость! - Нина разгорячилась, рассказывая. - Ну, увидел - скажи в глаза, чтобы человек знал!
- Я уж ему говорила. - Инна махнула рукой. - Почему, говорю, ты такой подлый? А у него одно: "Должен быть порядок!" Ну, раз порядок любишь, тогда мой посуду, чисти картошку. Моет. Чистит.
- Порядок! - хмыкнула Ксана. - Тогда уж для всех должен быть один порядок. И в большом, и в малом.
- Нет, чай-то он зачем с ней хлебал? А потом - нате!
- А он, Ниночка, считает, что отношения должны быть простые, демократичные. Дают чай - надо пить. А при чем тут стрелка? Зануда он!
- Нет, я не понимаю…
- Как будто я что-нибудь понимаю, - сказала Инна, вставая. - У него и дети зануды, все трое.
- Твои, между прочим, дети, - вставила Ксана.
- А я что, отказываюсь? Петька игрушки мочалкой моет, с мылом. Димка с утра на бумажку записывает, чего днем сделать. Наташка алгебру за обедом читает, для удовольствия, как детектив. Вы когда-нибудь видели, чтоб я алгебру за обедом читала? И не увидите!
Дверь за Инной закрылась.
- Тридцать первому задала на выход?
- Уже ползет. Вон, появился…
- "Университет" тоже можно отдать на местное.
- Пожняева подмену на контроле дает, предупреждала..
- А, забыла.
- Интересно, как мы на тридцать восемь пар перейдем? Они же у нас не полезут, - сказала Нина рабочим голосом. И вдруг - дальше, без перехода: - Надо было ребенка от Мурзина родить. Сейчас бы кончал первый класс. И была б не одна…
- Спохватилась. Я диспетчер! Слушаю, "Университет". Да, можно еще на полчаса, потом возьмете на местное.
- Просто подумала. Вспомнилось вдруг…
Ксана тоже помнила. Очень их тогда Мурзин забавлял, всю диспетчерскую. Звонил аккуратно в начале смены: "Мурзин беспокоит, извините. Просто хотел пожелать вам и вашим товарищам спокойного дежурства". - "Сейчас позову товарищей!" - "Если это удобно". Сроду сам Нинку не спросит, а так, измором. "Удобно. Нина, тебя!" Нина говорила в трубку небрежно, как не говорила ни с кем: "А, это ты?.. Ничего… Как обычно… Даже так? Ну, жди, если хочешь".
После смены Мурзин ждал под лестницей. Из диспетчерской спускались гурьбой. Мурзин смешно делал навстречу короткой ножкой, вроде - общий поклон. Нине всегда припасал цветочек, хоть была зима. Нина брала небрежно, шла к дверям, не глядя. Кругленький Мурзин катился за ней впритык, как пришитый. Даже в высокой шляпе был Нине чуть по плечо. "Наша-то Корабеля!" - "Ой, девочки, присушила!" - "А если это любовь?"- "Не говори, подруга…"
А вскоре жена Мурзина написала в партком. Заварилось дело. Нина ходила черная, хоть пока и не вызывали. Главный диспетчер - Шалай Майя Афанасьевна - собрала кой-кого под большим секретом: "Сгрызут Нинку! Тут выход, по-моему, один. Нужен срочно холостой мужчина, лучше - не с нашего производства. Меня как руководителя спросят. Я - большие глаза: Тарнасова? А Мурзин при чем? Да, есть у ней человек, такой-то и такой. Нет, давно уж. Все диспетчера знают". - "Ловко, - оценила Инна Кураева. - Даю мужчину! Разведенный, сорок два года, хирург из военно-медицинской. Подходит?" - "А согласится?" - "Если я велю? Как миленький". - "Только быстро, - предупредила Шалай. - Сегодня же". - "Будет", - заверила Инна.
В шестнадцать ноль-ноль уже стоял возле проходной, при народе. Шагнул готовно Нине навстречу, скромно осклабился, взял под локоток. Нина слегка дернулась, но пошла рядом. Втолковали ей все-таки. Этот был видный, выше Нинки, подполковник, знай наших. Даже руку ей вознес на плечо, честно работает. "Дисциплинированный", - хмыкнула Ксана. "А ты как думала? - засмеялась Инка Кураева. - С ними без дисциплины нельзя".
Месяц он Нину тогда встречал, примелькался у проходной. Кое-кто уж пошучивал: ну, как подмена? Всех уже знал по имени, будто свой. Нина с ним даже была в театре, это уж сверх программы - вдруг позвал. Мурзинская жена забрала назад письмо из парткома. Ну, Нину скорей обрадовали. Нина сразу сказала Инне Кураевой: "Все. Скажи, чтобы не ходил больше". - "А может, Ниночка, пускай ходит? - осторожно предложила Кураева. - Ты ему вроде нравишься, а?" - "Нет", - сказала Нина. - "Как хочешь", - сказала Кураева. И в тот же вечер подполковник медицинской службы сгинул от проходной навеки.
Но что-то за этот месяц, видно, произошло между Ниной и Мурзиным, потому что Мурзин больше не появился. Так никто и не знает - что…
- Струсил тогда твой Мурзин. Было б об ком жалеть!
- Нет, он не струсил, - сказала Нина серьезно. - Ты его не знаешь. Он как раз не струсил. Он жену пожалел. Это ты можешь понять?
Ксана не успела ответить. Звонил городской телефон.
- Комарова, - и голос Ксаны сразу смягчился. - Ну, как ты? Нет, могу говорить. Розы? Какие розы? А, розы…
Ксана представила деда Филиппа, как она его сегодня ночью застала в ванной, и засмеялась. Щуплый, хохлатый, с тоненькой шеей и в толстом синем белье, дед Филипп аккуратно сидел на краю ванны, точно птица на жердочке, и коричневыми пальцами перебирал в воде белые розы. Крепкий розовый дух стоял в ванной густо. Кот Пяткин, нервно поводя носом, сидел на ванне с другого краю и мохнатой лапой силился достать до воды. Не доставал и злился, спина у него стояла щеткой.
Вечером Ксана никаких роз не видела. "Федька, что ли, принес?" - "Не, - дед Филипп смущенно покашлял куда-то в рукав. - Это я купил". - "Так, - оценила Ксана, сообразив. - И чего ты с ними тут делаешь? Отбеливаешь? Или отмачиваешь?" - "Который продал, сказал - положить на ночь в холодную воду", - объяснил дед Филипп, покашляв. "Так ты бы в таз их пустил. В ванну-то зачем? Сколько их, тыща?" - "Семь", - сказал дед Филипп. И вдруг вроде испугался: "Мало, что ль, Ксанка?" - "Много, успокойся". - "Который продал, сказал - все так берут, пять, семь". - "А который же тебе продал?" - "Черный, с усами. На Владимирском рынке". - "Вот уж это он тебе наврал - за такую цену одну сейчас берут и то плачут". - "Всю жизнь работал, могу купить". - "Да я разве к тому? Давай в таз переложим". - "Не, пускай так. Просторней.."
И вот теперь, слышала Ксана в трубку, эти розы пропали. Кто-то утром, пока дед Филипп ходил в гастроном, пустил на них кипяток.
- Почему обязательно Павел? - засмеялась Ксана. - Может, Федька? Ну, Федька, конечно, ангел, он не может. Ну и брось расстраиваться. Купи еще, раз она их любит. Конечно! Деньги в серванте, слева. Купи, купи. Ты один, что ли? А Павел? Понятно, к матери. А он же в депо собирался. Не пошел? Не знаешь, понятно…
Положила трубку и подняла на Нину смеющиеся глаза.
- Чего там? - спросила наконец Нина.
- Вот ты ноешь, ноешь. Жизнь кончена, то да се. А выйдешь на улицу, за угол свернешь и ещё человека встретишь. На одном Мурзине, что ли, клином? Еще и замуж тебя, может, выдадим…
- На пенсии? - хмыкнула Нина.
- На пенсии, - Ксана легко кивнула. - У меня вон отец влюбился. И смех и грех, честное слово.
- Дед Филипп? - Нина ахнула.
- Ага, - Ксана все кивала. - Дед Филипп, он самый.
- Так ему ж под семьдесят!
- Семьдесят второй, - гордо сказала Ксана.
- Самое время, - засмеялась Нина.
Но почему-то вдруг у нее отлегло от сердца.
13.31
Состав машиниста Комарова - тридцать первый маршрут - производил посадку на станции "Новоселки", начальной станции трассы "Новоселки - Порт". Народу было немного, но еще бежали. Время пока есть.
Комаров не спеша вышел на переходной мостик, взял себе расписание на полкруга. Да, еще есть две минуты пятнадцать секунд.
На мостике стоял машинист Зеньков, который работал сегодня на маневрах. Унылое лицо его, похожее на миску для салата: где лоб и подбородок - раньше были ручки, чуть оживилось навстречу Комарову. Слегка шевельнулись губы.
- Не спрашивай, сам скажу, - остановил Комаров. - Плакат скоро привешу себе на грудь: "Тулыгин рожает. Встал в честь такого события на внеплановую трудовую вахту". Ты это хотел спросить?
Зеньков медленно улыбнулся.
Улыбка сделала его лицо еще более унылым, даже вроде бы скорбным. Губы снова зашевелились молча.
- Погоди, Витя, я сам скажу. Нет, я за тебя не хочу поработать на маневрах. И не рассчитывай! И никто не хочет поработать на маневрах. Всем они так же осточертели, Витя, как и тебе. У меня тоже послезавтра маневровая смена. Буду вертеться. А что делать, Витя? Родина требует. Ты ведь это хотел спросить?
- Это, - сказал наконец Зеньков.
Тут Комаров некстати вспомнил, как Зеньков лет семь назад сдавал в техшколе экзамены, и от смеха его прямо качнулое на мостике. Комаров был тогда в комиссии…
Никому, кроме машиниста-инструктора Силаньева, курсант Зеньков вообще ни одного экзамена сдать не мог. А тому сдавал так. "Значит, Витя, - говорил Силаньев любовно, - вот у тебя в билете написано: горит на пульте красная лампа РП и еще зеленая. Видишь?" Зеньков облизывал губы и через силу кивал. "Ну, и что же это у нас значит, Витя?" Зеньков облизывал губы. "Ну, Витя, не зажимайся!" - поощрял Силаньев. "Это значит, Дмитрий Никитич…" - шепотом начинал Зеньков. Но дальше уже даже шепота не было, а просто шевелились бескровные губы. Начальник депо Шалай, который был председатель комиссии, багровел, хрустел пальцами и мрачно глядел в окно, мимо курсанта.
"Витя у нас блокадный ребенок", - говорил Силаньев любовно. Начальник депо, громыхнув стулом, вставал и быстро выходил из аудитории. Слышно было, как в коридоре он распекал уборщицу. "Этим и успокоится, - говорил Силаньев. - А ты, Витя, давай! Мы люди свои". Витя опять облизывал губы. "Значит - красная и зеленая лампы", - втолковывал Силаньев. "Тогда, Дмитрий Никитич…" - вроде бы оживал Зеньков. И снова умолкал навсегда. Тут уж подпрыгивал на стуле терпеливый Мурзин из техотдела, тер платком лысину.
"Ну, конечно, Витя, совершенно верно - сработало реле перегрузки. А раз зеленая лампа, значит…" - "На этом вагоне", - шептал наконец Зеньков. "Ты же знаешь", - расплывался Силаньев. И уже всей комиссии: "Зажимается. Но вы же его в кабине видали?! Бог!" Комиссия облегченно вздыхала, соглашаясь с инструктором. Да, в кабине Зеньков был бог, выходил из Случаев быстрее всех в группе. И, будучи еще на практике, пока машинист Першов чухался, когда у него сорвали стоп-кран, выскочил в салон и прямо за рукав успел уцепить пассажира, который сорвал и уже намылился. Если б не он, пришлось бы тогда Першову платить за подковку состава из своего кармана.
В кабине у Зенькова была реакция…
Сейчас он спокойно ждал, пока Комаров отсмеется, и в глазах его, если приглядеться, было даже удовольствие - видеть, как хорошо, от души человек смеется.
- Не обижайся, Витя. Вспомнил, как ты экзамен сдавал.
- А когда я на вас обижался, Павел Федорыч…
Это вдруг сказалось у Зенькова легко.
По мостику к ним почти бежал молодой маневровый Ляго, прозываемый в депо Лягвой. Широким ртом и общей членистоногостью он и правда походил на лягушку. Прозвище свое даже любил, купил куртку болотного цвета и артистично квакал. Мог квакнуть и посреди собрания, что всех весьма оживляло. "Общественное сознание у тебя, Ляго, пока что дремлет", - выговаривал ему инструктор Силаньев. "Да просто скучно, Дмитрий Никитич, - беззлобно оправдывался Ляго. - Шалай как начнет пугать, я сразу сплю". - "Спать ты у нас горазд", - соглашался Силаньев.
Осенью, когда социологи проводили анкету в депо, Лягва в графе "ваше любимое занятие" так прямо и написал: "Спать утром подольше". Он был машинист толковый, но к смене мог примчаться впритык, немытый-нечесаный. И ссылался всегда однообразно: "Опять будильник подвел!" Поэтому в свой день рождения, на прошлой неделе, Ляго их получил в подарок шесть штук. А седьмой будильник, самый могучий, Силаньев ему торжественно вручил на Линейном пункте под общее гоготанье масс. Теперь Ляго всем предлагал эти будильники, три штуки уже пристроил куда-то на сторону. Ибо в депо, чтобы шутка длилась, все панически отказывались.
- Павел Федорыч! - издалека еще кричал Лягва.
- У меня есть, - замахал руками Комаров. - Мне не надо.
- Да я не о том, - Лягва даже запыхался и был сейчас серьезен. - Павел Федорович, вы слышали?
- Слышал. А что?
- У Голована талон отобрали. Он сразу - на Федьку. Такой скандал Федьке в депо устроил! Я думал уж - драка будет. Я бы не выдержал, а Федька молчит, как стенка.
- Значит, нервы крепкие, - сказал Комаров.
- Я Голована не защищаю, - начал Ляго с жаром. - Проехал - значит проехал, нечего на нахалку брать, отвечай по форме…
- Как ты, Лягва, да?! - сказал вдруг Зеньков.
- Так его, Витя, - засмеялся Комаров.
В декабре было такое дело. Ляго ставил состав в первый тупик на станции "Порт", и вдруг у него в головном вагоне - вагон 2048 - сработал экстренный тормоз. Лыски большие, подковались сразу две секции.
При проверке состава в депо никаких неисправностей не нашли. Все в норме! А тормоз, однако, сработал. Мнение комиссии было, что Ляго, значит, расслабился в тупике, благо конец смены, механически убрал ногу с педали безопасности, отпустил педаль - и пожалте: экстренный. Лягва сперва уперся - нет, он все помнит, не отпускал. Но на него поднажали. Что же тогда другое? Подковка-то денег стоит. И немалых. И Случай вроде повис. Так поднажали, что Лягва сам засомневался. А черт ее знает, эту педаль, дело секундное, может - действительно, состав-то в порядке…
Признал свою вину, получил запись в формуляр, из зарплаты - вычет, все как положено. Но даже мягче, чем могло быть, потому что, как отметил зам по эксплуатации Матвеев на общем собрании: "Машинист Ляго при разборе Случая вел себя хорошо. Отпустил педаль - так и говорит: отпустил". А Лягва через несколько дней в разговоре с инструктором Силаньевым и Комаровым, который был у Ляго наставником, вдруг сказал: "Все-таки я эту педаль не отпускал. Я просто теперь уверен. Не мог отпустить! Домой в автобусе еду, вроде - дремлю. Очнусь перед своей остановкой, а нога затекла. Это я ее в пол вжимал, будто педаль. А ведь спал! Смех… Нет, не мог отпустить". - "Поздно теперь говорить, - сказал Силаньев. - А, как считаешь, Павел?" - "Не знаю, - сказал Комаров. - Можно попробовать, хотя вряд ли…"
Зам по эксплуатации выслушал Комарова молча. "Не в вычетах дело, Гурий Степаныч. А молодой все же машинист, переживает серьезно, не ожидал даже от него. Как бы нам с ним в этом вопросе…" - "Только меня-то не агитируй! - рассердился Матвеев. - Сам же признал, Случай списан, состав проверили". - "Может, все-таки еще раз?" - "Там какой головной-то?" - "2048…" - "Помню, - кивнул Матвеев. - На автоведении к обороту сорок секунд опоздания привозит, хоть как простукан. Это я помню". - "Именно, что он". - "А педаль тут при чем?" - "Шут ее знает, - сказал Комаров. - Но все старшие машинисты от этого 2048 шарахаются, сам знаешь". - "Вот тебе и дам". - "Давай, напугал, - подумаешь!"- "Ладно, раз так переживает, еще проверим…"
При вторичной проверке на обкаточной ветке вагон 2048 дал такой же Случай, как вышел с Ляго. "Кратковременное замыкание в педали безопасности", - признали теперь. Машинисту Ляго деньги - назад, выговор - долой. Стал опять Ляго и чист, и весел, просыпает к смене.
Начальник депо Шалай, когда вышел после отпуска и вник в эту историю, прямо побагровел: "Гурий Степаныч, как же ты так, дал - снял, деньги, выговор? Роняешь себя как руководитель!" - "Но раз машинист оказался прав…" - "Он тебе вкрутит - прав! Дай волю, так они всегда правы. В тупике отпустил, конечно. Неорганизованный машинист! А на обкатке совпало". - "Нет, я сам катал". - "А хоть бы и так? Случай-то был закрыт? Закрыт!" - "Пришлось открыть…"
Шалай похрустел пальцами: "Теперь ты еще перед ним извинись". - "Уже извинился", - сказал зам по эксплуатации. "Во-во. А завтра к тебе еще пять шуриков придут в кабинет, мол, они ягнята. И перед ними ты извинишься?" - "Извинюсь, если виноват", - сказал Матвеев спокойно. "Вот они тебе на шею и сели". - "Ничего, шея толстая". - "Гляди, твоя шея…" Но это начальник депо сказал уже вяло, так, по инерции.
Снова, всем телом, до глубины, ощутил он равнодушие ко всему, как было весь этот год. Равнодушие и глухую неприязнь. К депо, к машинисту Ляго, к заму по эксплуатации - ко всему. "Делай как знаешь", - махнул тяжело рукой…
А Лягва с тех пор всячески старался выразить Комарову свою лягушачью симпатию. Подменил Комарова на Новый год, хоть у самого была девушка. Павел это принял, сам искал подмену. У матери - при полном отсутствии бзиков - один бзик все-таки был. Матери нужно, чтобы за новогодний стол сели всей семьей и обязательно в полном составе. Тогда, считала мать, год пройдет счастливо: все будут живые. Мать с блокады так понимала счастье - живые. И Павла заразила этим смешным суеверием.